Всякий, кто желает постичь суть рыцарских романов и эпических сказаний, к каковым принадлежит и цикл Грааля (а равно и многие другие сходные и родственные произведения), должен отринуть ряд предрассудков, первый из коих мы зовём предрассудком литературным.
Мы имеем в виду предубеждение, каковое демонстрируют те, кто рассматривает романы и легенды как фантастические и поэтические произведения, дело рук человеческих, принадлежат ли они перу одного автора или группы лиц; подобные люди отвергают всё, что могло бы обладать высшей, символической ценностью и что нельзя принять за продукт субъективного творчества. Однако именно этот символический, объективный и надиндивидуальный элемент и составляет сердцевину саг, легенд, мифов, героических и эпических сказаний мира традиции.[13] Указанный элемент не всегда вносился автором совершенно умышленно. Наиболее важные и существенные элементы, особенно в случае наполовину коллективного творчества, практически бессознательно выражались авторами, не отдававшими себе отчёт в том, что действуют, повинуясь неким влияниям извне, каковые в определённые моменты использовали непосредственное намерение или творческий порыв отдельных лиц или групп, дабы достичь собственных целей.
Таким образом, даже в тех случаях, когда кажется, что на передний план выходят спонтанные, поэтические или фантастические моменты, они, тем не менее, выступают лишь как условное прикрытие и средство выражения, на каковом может задержаться только поверхностный читатель. Некоторые авторы намеревались создать просто художественное произведение и действительно добивались в этом такого успеха, что их творчеством наслаждались те, кто разбирается в эстетике произведения и вполне может её оценить, но и только. Однако это не означает, что в своих «художественных произведениях» и творческих порывах они не выразили нечто большее, сумев сохранить и передать или даже актуализировать высшее содержание, каковое всегда под силу распознать опытному глазу. Некоторые из них, несомненно, были бы шокированы, если бы им ясно указали на то, что именно так и обстоит дело с их собственными произведениями.
Тем не менее, авторы творений, опиравшихся на легенды и традиции, зачастую не осознавали, что имеют дело с чем-то выходящим за пределы простого искусства и фантазии, хотя почти всегда у них возникало смутное ощущение масштабов тех тем, каковым они отводили центральное место в своих произведениях. Художественный замысел, проистекая из сферы индивидуальной психологии, распространялся на область саг и легенд, то есть область периферийного сознания и даже далее, в зону более тонких, более глубоких и более значимых влияний. Так, с психоаналитической точки зрения, сны относятся к тем состояниям, в которых подобные влияния, подавленные или вытесненные из бодрствующего сознания, напрямую подчиняют себе силу воображения, обретая символическое выражение. Обычное сознание воспринимает последние, не постигая их подлинного содержания. Чем более необычными и неясными кажутся эти символы или фантазмы, тем более имеется оснований, чтобы подозревать существование скрытого, разумного и значимого содержания.
Именно таким образом во многих случаях следует воспринимать саги, легенды, героические сказания, мифы и даже волшебные сказки. И зачастую происходит так, что наиболее фантастический, странный, невероятный и неясный момент, который имеет наименьшую эстетическую или историческую ценность, – и на который в результате, как правило, не обращают внимания, – в конечном счёте даёт наиболее важный ключ, позволяющий понять центральный элемент, каковой придаёт произведению его истинный смысл, а порой и высшее историческое значение. Согласно выражению, свойственному одной традиции, связь которой с Граалем будет проиллюстрирована в дальнейшем, «когда я говорил о нашей науке туманно и загадочно, я говорил о ней наиболее ясно и открыто». Римский император Юлиан писал: «Если мифы говорят о божественном вопиющие нелепости, то это свидетельствует лишь о том, что мифам не следует верить прямо, но должно разыскивать и рассматривать в них сокрытое».[14]
Итак, это первый предрассудок, каковой необходимо отринуть. Данный предрассудок влияет на интерпретацию средневековых романов и в особенности произведений Верных Любви (Fedeli D’Amore). Из-за преобладания художественных и поэтических элементов, каковые служили в качестве прикрытия, многие расценивают как иконоборчество всякие попытки дать внелитературное истолкование произведениям подобного рода, а именно, любому стремлению проникнуть в мистерию этой поэтической литературы. Такие попытки связаны не только с влияниями, стоявшими у истоков цикла Грааля, но и с организациями, каковые действовали «за кулисами» истории.
Второй предрассудок, каковой необходимо преодолеть, – предрассудок этнологический. В основном он имеет отношение к тем изысканиям, чья цель – выявить многочисленные скрытые корни того цикла легенд, к которому принадлежит и сказание о Граале. Подобные исследования оказались не в состоянии обнаружить в них ничего, кроме фрагментов фольклора и древних примитивных народных верований. В связи с этим следует внести некоторую ясность, поскольку упомянутые элементы в традиции Грааля действительно имеют место. Более того, они служат звеном, восстанавливающим связь между историческим аспектом, свидетельствующим о том, что данная традиция жива и действенна, и сверхисторическим и инициатическим аспектами легенды о Граале.
Прежде всего, необходимо распространить до коллективного уровня относительность «творческого» аспекта, который нами уже рассматривался ранее в контексте творчества индивидуального, поскольку большинство людей видит в фольклоре спонтанное народное творчество либо продукт коллективной фантазии, замешанный на суевериях, каковой, по большому счёту, необходимо рассматривать как некую причуду. Находясь во власти подобного предубеждения, так называемые этнологические школы, подобно психоаналитическим течениям, изучающим «коллективное бессознательное», принялись за различные исследования, каковые всегда сводятся к систематическому пагубному низведению высшего и превосходного к низшему и мелкому.
В этой связи мы вынуждены не согласиться с самим понятием «примитивности», каковую сегодня приписывают некоторым народным традициям. Далеко не будучи «примитивными» (т. е. изначальными), подобные традиции в большинстве случаев суть не что иное, как выродившиеся остатки того, что восходит к древнейшим эпохам цивилизации. Таким образом, наше мнение совпадает с оценкой фольклора Геноном, каковой писал, что «практически повсеместно мы встречаемся с традиционными элементами в истинном смысле слова, хотя они и имеют ослабленный, деформированный и фрагментированный характер. Эти элементы обладают подлинной символической ценностью и, таким образом, вовсе не являются порождением не только народного, но и вообще человеческого разума; народным является лишь факт их «выживания», с учётом того, что указанные элементы принадлежат традициям, прекратившим существование.
Эти угасшие традиционные формы уходят в такое отдалённое прошлое, что его даже затруднительно определить, в прошлое, принадлежащее, таким образом, туманной области предыстории. В данном случае народ действует как носитель своего рода более или менее бессознательной коллективной памяти, содержание которой происходит из какого-то иного источника».[15]
В равной мере мы разделяем точку зрения Генона и тогда, когда он разъясняет тот необычный факт, что народ в подобных случаях выступает носителем множества элементов, принадлежащих более высокому уровню, например, сфере инициатического, а значит, уровню, по сути своей, «нечеловеческому»:
«Когда традиционная форма начинает угасать, её последние представители могут намеренно доверить коллективной памяти то, что в ином случае было бы утеряно. Иными словами, это единственный способ спасти то, что ещё может быть спасено. В то же время, естественное недопонимание массами служит достаточной гарантией того, что то, что обладает эзотерическим содержанием, не будет утрачено, но продолжит существование как своего рода свидетельство прошлого для тех, кто в последующие эпохи окажется способен это усвоить».[16]
Это последнее наблюдение особенно оправданно, когда речь заходит об элементах якобы «языческого» нордическо-западного фольклора, каковые присутствуют в легендах о Граале и короле Артуре. Оные элементы, будучи надлежащим образом интегрированы (т. е. соотнесены со своим изначальным символическим значением посредством традиционных и даже межтрадиционных сопоставлений), явят подлинный смысл некоторых связанных друг с другом романов и эпических поэм.
Эти произведения представляли особую значимость для мира средневекового рыцарства и имели отношение к имперскому идеалу гибеллинов, а также к различным тайным традициям и организациям, кои, в той или иной форме, восприняли духовное наследие данного идеала.
Таким образом, мы можем видеть чёткую разницу между подобным подходом и уже упоминавшимися психоаналитическими теориями подсознания или коллективного бессознательного, каковое стало для них своего рода «сундуком со старьём», в котором есть всё, что угодно, и это всё, так или иначе, рассматривается в терминах «жизни», «атавизмов» или «иррационального». То, что подобные теории именуют исключительно «бессознательным», следовало бы скорее относить к сфере сверхсознания. Просто нелепо относиться к мифам и символам как к проявлениям или архетипам «жизни», с учётом того, что они обладают, по сути своей, метафизической природой и с «жизнью» не имеют ничего общего, если только речь не идёт об их пустых оболочках. Бессмысленно было бы утверждать, как то делают К. Г. Юнг и Рихард Вильгельм,[17] что любой позитивный анализ должен ограничиваться изучением проявлений «бессознательного», понимаемого как чистый опыт, лишённый какой бы то ни было связи с трансцендентными элементами.
В действительности, когда отсутствуют надёжные точки опоры, у человека нет никакой надежды на то, что он сможет сориентироваться в разнородном опыте, понять и оценить его, особенно когда опыт в целом полностью отождествляется с некоторыми отдельными своими проявлениями, которые порой даже определяются патологическими факторами. Это прекрасно иллюстрируется результатами многоразличных психоаналитических интерпретаций. Все попытки подобного рода не способны подняться до духовного уровня. Более того, даже когда они не ведут в субнормальный мир неврастении и истерии, приводя к отклонениям, описанным Фрейдом в работе Тотем и табу, тем не менее, они вызывают (как в случае теории Юнга об «архетипах») спутанные ощущения, находящиеся под сильным влиянием нового суеверного культа «витального» и «иррационального», свидетельствуя тем самым не столько об отсутствии принципов, сколько об ошибочности таковых.
О проекте
О подписке