Глава 5
Ледяные снежки и высасывание мозга

Проснувшись на следующее утро, Булле сразу почувствовал: что-то изменилось. Он не знал, что именно, почти все было в точности как всегда. Например, его старшая сестра Ева заперлась в ванной и предложила ему убираться и не мешать наводить красоту.

– Хочешь сказать, ты там прыщи давишь? – спросил Булле из коридора.

– Заткнись, чучело огородное! – заорала она. – Я ж тебя не прашиваю, чем ты занимаешь в ванной.

Булле спустился на кухню. Сделал четыре бутерброда. Один съел, два завернул в бумагу, чтобы съесть в школе. Последний бутерброд положил на тарелку и вместе со стаканом апельсинового сока и утренней газетой понес к маме в спальню.

Он положил все это на столик у кровати и осторожно потряс маму:

– Проснись, о мать всех матерей. Сияющий день уже спешит нам навстречу.

Мама повернулась в постели, подозрительно посмотрела на него одним глазом, в котором лопнул сосудик, пару раз причмокнула со сна и пробормотала:

– Ты, как всегда, дуришь, Булле.

– «Ожидаются восемь градусов мороза и солнце», – прочитал в газете Булле.

– Перестань дурить и прочитай мне заголовки. – Мама закрыла глаза и снова отвернулась к стенке.

– «Триумф Халлвара Теноресена!» – читал Булле. – «В большом интервью победитель конкурса заявил, что Норвегией управляют неправильно, ничто не работает как надо, король и премьер-министр никуда не годятся и гордому норвежскому народу необходимо как можно скорее избрать вождя, который знает, что делать. Такого, который знает, как заставить людей трудиться сообща. Как это происходит в любом хоре».

– Мм. Есть другие новости?

– Посмотрим… – Булле протер глаза и только после этого заметил крохотный заголовок под огромной фотографией Халлвара Теноресена. – Кажется, где-то было сильное землетрясение.

– Где? – крикнула из ванной сестра.

Булле попытался разобрать:

– Нет, не могу прочитать.

– Неинтересно, – сказала мама. – Почитай еще про Теноресена.

– «По словам Теноресена, время не ждет», – читал Булле. – «„Если народ захочет, я готов взять на себя миссию по вытаскиванию Норвегии из грязи“, – заявил Теноресен в своем телевизионном интервью».

Булле громко рассмеялся.

– Над чем ты смеешься, балда? – крикнула сестра, стоя в двери ванной.

На ее лице алели маленькие вулканы.

– Этот Теноресен, – сказал Булле, – думает, что именно ему надо взять на себя управление Норвегией. Только представьте! – Булле нарисовал в воздухе заголовок газеты: – «Поющий мануальный терапевт захватывает власть в Норвегии».

Булле затрясся от смеха, но остановился, когда увидел, как мама и Ева смотрят на него.

– А на кого еще, кроме Теноресена, мы можем положиться? – холодно спросила мама. – Может быть, на тебя?

Еву рассмешила шутка мамы, а мама рассмеялась еще больше оттого, что Ева смеется над ее шуткой. Булле посмотрел на часы, отложил газету и вышел из гостиной, чтобы взять ранец.

Мама крикнула ему вслед:

– Прежде чем уходить, поставь на плиту скофейник!

Булле, как всегда, дожидался Лисе у ворот ее дома. Она вышла с рюкзаком за спиной. И как всегда, без единого слова они зашагали по Пушечной улице. Так у них было заведено.

– Все нормально, – сказала Лисе, когда они подошли к дому Трульса и Трюма. – И все-таки что-то не так, как будто… как будто…

– Как будто что-то совершенно ненормально? – предположил Булле. – Ты тоже заметила?

– Мама и папа не производят впечатления нормальных.

– У нас то же самое, – сказал Булле. – Если не считать того, что моя сестра и мама по жизни ненормальные.

– И почти все музыканты уходят из оркестра. Как ты считаешь, это нормально?

– Нет, это абсолютно и совершенно ненормально. Жутко ненормально, попросту говоря.

– Но в семействе Тране, во всяком случае, все нормально. – Лисе кивнула в сторону изгороди, окружавшей виллу. – В смысле, как всегда.

Так оно и было. Трульс и Трюм Тране стояли у сугроба за оградой и смотрели на них, злобно ухмыляясь, выжидая и держа наготове снежки. Обычно Лисе и Булле, пробегая мимо, получали вслед пару снарядов, но успевали увернуться, потому что Трульс и Трюм за последний год так растолстели, что руки плохо их слушались.

Однако Лисе чувствовала, что сегодня им так легко не отделаться.

Двойняшки перепрыгнули через изгородь и преградили дорогу Булле и Лисе. У каждого в руке был огромный снежный шар. И по тому, как на поверхности шаров заиграли первые солнечные лучи, Лисе поняла, что Трульс и Трюм полили их водой. Снежки были ледяными.

Булле тихо сказал:

– Лисе, спокойно. Предоставь это мне.

Лисе посмотрела на своего крохотного друга. Да, он часто раздражал ее, порой бывал невыносим и вдобавок был неряхой. Но она не знала более мужественного человека, чем он. Хотя иногда его мужество граничило с тем, что принято называть глупостью.

– Доброе утро, капитан Тране и капитан Тране! – торжественно возвестил Булле, сверкая улыбкой. – Ведь на головах у вас капитанские фуражки, не правда ли?

– Фуражки хористов, – хором сказали двойняшки с гордым видом.

Фуражки были белые с черным блестящим козырьком и кистями на шнурах.

– Хористов? – переспросил Булле. – Значит, вы не только играете на барабанах, но еще и поете? Кто бы мог подумать, что в этих крохотных телах прячется столько талантов!

– Талантов? – Трульс подозрительно прищурил один глаз. – Разве не ты заявил перед Рождеством, что чувство ритма у нас, как у двух печек? И за это мы тебя как следует вздули! – засмеялся Трульс. – Ха-ха!

– Надо добавить! – сказал Трюм и поднял руку с ледяным снежком.

– Но ведь я говорил не просто про печи, – сказал Булле, – а про печи Йотуль. Все знают, что нет печей с более развитым чувством ритма, чем печи Йотуль. Может быть, вы слышали о других печах, которые так хорошо пыхтят в ритме две четверти?

Трульс и Трюм смотрели на Булле, широко раскрыв рты. Пар вырывался оттуда, словно дым из печных труб.

– Он нам лапшу вешает, – прошептал брату Трюм.

– Но… – прошептал Трульс, – я верю ему, когда он говорит, что я хороший барабанщик.

– Это потому, что тебя легко обмануть, – прошептал Трюм.

– Да, меня легко обмануть, – кивнул Трульс.

– Будем бросать, – прошептал Трюм. – В голову.

– Да-да, разобьем его мерзкую башку, – подхватил Трульс и поднял руку с ледяным снежком.

– Позвольте, я немного облегчу вам кидание снежков в мою голову, дорогие братья Тране, – сказал Булле и снял с головы оранжевую шапку.

– Ха-ха! – засмеялись близнецы и отвели назад руки как можно дальше.

– А что это у него на голове? – спросил Трюм.

– Животное, – сказал Трульс.

– Я вижу, что животное, но какое?

– Маленькое животное.

– Может быть, это вошь?

– Да, – засмеялся Трульс. – У гномика водятся вши! Кидай!

– Приступайте. – Булле стоял совершенно неподвижно и улыбался. – Но как ваш добрый сосед, я обязан сделать предупреждение о последствиях бросания ледяных снежков в семиногого перувианского паука-упыря.

– Бросаем в голову! – крикнул Трульс.

– Подожди! – сказал Трюм. – Какое еще пре… предуп… ждение?

– Видите ли, – начал Булле, – будучи перувианцем, этот паук-упырь вырос в покрытых снегами, истерзанных постоянными войнами Андах, где снежки – часть суровой повседневной жизни. Вы слышали о тридцатилетней войне снежками? Нет? Хорошо, я скажу так. Если в Перри попадает снежок, он инстинктивно…

– Подожди! – сказал Трульс. – Что значит «ин-сти-нкт…»?

– Это значит «месть»! – крикнула Лисе и удивилась, услышав собственный голос. Но все равно продолжила: – Он заползает в ухо тому, кто бросил снежок. И ползет до самого мозга…

– Ой! – сказал Трюм.

Трульса так поразила эта новость, что он попробовал засунуть в ухо палец, но забыл, что на руках варежки.

– И начинает высасывать, – не унималась Лисе.

– Высасывать?! – хором закричали двойняшки.

– Пока не высосет… – прошептал Булле.

Трульс и Трюм машинально наклонились к нему.

– …весь мозг. – Он с хлюпаньем втянул ртом воздух, и двойняшки испуганно отскочили на шаг назад.

– Сначала из памяти исчезают таблица умножения и названия стран Европы, – сказала Лисе. – Потом все, чему учили в школе. – Ей показалось, что это не произвело впечатления, и она продолжила: – Ты забываешь ноты песни «Да, мы любим этот край», имена всех своих друзей, дорогу домой, и наконец ты забываешь, как тебя зовут.

Но Трюм только зевнул.

– А потом… потом… – продолжала Лисе, – потом…

Трульс поднял над головой руку со снежком.

– Ты разучиваешься есть, – сказал Булле. – Становишься тонким, как спичка, и умираешь с голоду.

Трульс и Трюм уставились на Булле широко раскрытыми испуганными глазами.

– Ну вот, опять, – заикаясь, сказал Трульс. – Он нам лапшу вешает!

– Фи! – сказал Трюм, протянул руку к голове Булле, потом вернул ее назад и раскрыл варежку.

В варежке сидел Перри.

– Ха-ха! – с триумфом произнес Трюм. – Я его схватил! Самый обыкновенный спаук!

– Оторви у него ногу! – крикнул Трульс и запрыгал. – Нет, оторви три ноги! И будет тогда трехногий перу… перуви… спаук-упырь!

– Я бы не советовал это делать, – сказал Булле.

Близнецы обернулись к нему.

– Всем известно, что трехногий перувианский паук-упырь втрое опаснее семиногого!

Близнецы уставились на паука.

– Лучше ты, – сказал Трюм и протянул варежку с пауком брату.

– Я? – сказал Трульс и отскочил. – Нет, уж лучше ты!

– Нет, ты! – сказал Трюм и взмахнул варежкой.

– Ты!

– Позвольте, это сделаю я! – вызвался Булле и отнял варежку.

Он осторожно взял Перри и усадил его себе на голову. Потом надел оранжевую шапку и отдал варежку Трюму.

– Но только тогда, когда вернусь домой, – сказал Булле. – Подобные операции с пауками должны проводиться при соблюдении строгих правил, специальной газовой горелкой, под наркозом и в присутствии взрослых. О’кей?

– О’кей, – тихо согласился Трюм.

– Пусть о’кей, – сказал Трульс.

– Желаю вам узнать еще много нового в этот прекрасный день, – сказал Булле.

И Лисе с Булле продолжили путь в школу.

– Я не знал, что ты способна на это, – сказал Булле, когда они отошли достаточно далеко.

– На что? – спросила Лисе.

– «Забываешь таблицу умножения и ноты “Да, мы любим этот край”». Ты сочиняешь лучше меня.

– Никто не сочиняет лучше тебя, Булле.

Она с хлюпаньем втянула ртом воздух. И они рассмеялись так, что толкнули друг друга и чуть не упали на скользком льду.

Так они и шли дальше, обмениваясь дружескими тычками, хохоча и издавая хлюпающие звуки.

Только в середине первого урока, когда фрекен Стробе заговорила о распространенных дефектах речи у норвежцев, Лисе все поняла. Поняла, что именно было не так. С ее родителями. И со многими другими людьми тоже. С Трульсом и Трюмом. С Беатрис.

И если хорошенько подумать, то это касалось всех людей вокруг нее. И когда она это поняла, у нее не только волосы на голове, но и почти незаметные волоски под мышками тоже встали дыбом.