Еще несколько недель назад мутанты заворачивались в плащи и прятали лица под капюшонами. Теперь большинство тоже так поступает – но не те, что стоят группками, тут и там. Эти, несмотря на холод, нарочито обнажают свои деформированные тела, словно выставляя их под чужие взгляды.

На стенах стало больше накорябанных углем и охрой надписей на чужих алфавитах.

Когда проходит патруль, все вокруг на миг замирает. Стихают разговоры, гвардейцы в капеллинах и гербовых туниках, наброшенных на меха и кольчуги, обмениваются враждебными взглядами с мутантами и идут дальше, постукивая о камень древками, и лишь тогда улица снова оживает.

Когда я был здесь в последний раз, атмосфера была иной. Никто не обращал внимания на патрули. Теперь же Фьольсфинн выслал на улицы больше стражников, но это, похоже, не меняет положения дел. Когда я перехожу на другую сторону длинной площади и ныряю в путаницу улочек у опорной стены и рыбачьего порта, делается еще страннее.

Тут почти пусто, таверны закрыты, и только за дверьми слышен шорох голосов. В окнах за грязными хрустальными стеклами маячат искривленные лица, провожающие меня взглядами.

Фонари тут разбиты, горит, может, треть. В конце закоулка я вижу группку людей на небольшом рыночке вокруг дождевого колодца, но, когда я подхожу, все исчезают словно тени, и площадка вновь пуста.

Я ухожу, и тогда из ниоткуда прилетает камешек, разминувшийся с моей головой в несколько сантиметров, и со стуком отлетает от булыжников брусчатки.

Дети.

Возможно.

Чуть дальше от крыши отрывается большой кусок льда – несколько сросшихся сосулек длиной с мою ногу, словно набор трубок органа. Слышу свист воздуха, когда они летят, и в последний момент мне удается вжаться в закрытые ворота, окаймленные резной аркой, а ледяной снаряд разбивается на булыжнике в том месте, где я только что стоял.

Случайность.

Возможно.

Я возвращаюсь в более цивилизованные районы, к первой корчме, считая от барбакана, в «Под Сельдью».

На встречу с моим информатором, что выглядит как помесь дракона с павианом. На встречу с Платаном.

По дороге туда я кружу боковыми, опустевшими переулками, протискиваюсь в какие-то подворотни и кучи бочек, потом, спрятавшись за наваленные деревянные ящики на задах какого-то склада, выворачиваю плащ с синей стороны на желтую и натягиваю меховую шапку.

Когда я отправлялся на прогулку, надеялся, что кто-то станет за мной следить, но сейчас я предпочел бы поберечь информатора.

Сперва мы договаривались о ежедневных встречах после шестого колокола на башне, но новостей у него было немного, потому мы стали встречаться раз в три дня. Всякий раз приходил кто-то другой из нас. Филар, Варфнир, Сильфана, потом я, потом Грюнальди. Когда мы отправились на материк, приходили Братья Древа в гражданском.

«Под Сельдью» – таверна с бочкообразным сводом, тут есть большой прилавок из почерневшего дерева, пиво наливают из бочонков, стоящих на распорках, котел с рыбной юшкой висит над очагом, есть тут и вяленые сельди – назовем их так. По крайней мере, это морские создания, которые Фьольсфинн назвал сельдями, и так оно и прижилось.

Такие своды играют с акустикой. Голос разносится странно, бежит вдоль кривых ребер жесткости, и случаются места, где прекрасно слышен даже шепот, доносящийся с самого дальнего столика зала, даже с нескольких метров. Словно кто-то говорит тебе в ухо, но достаточно передвинуться на двадцать сантиметров, и эффект исчезает. Обычно мы общаемся, используя этот прием.

Разве что Платан скрывает свой гребенчатый, драконоподобный череп капюшоном полотняной пелерины. Это означает, что либо он не может говорить, либо сказать ему нечего.

Но если до него дошли какие-то сплетни, если он что-то заметил или если имеет для меня важную информацию, тогда он сперва два или три раза щелкает пальцами здоровой руки. Это сигнал, а одновременно тест коммуникативной системы. Собеседник в ответ постукивает пальцами в бок своей кружки. Это значит – слышу и готов говорить.

Мы не смотрим друг на друга. Мы просто два одиноких гостя в таверне «Под Сельдью», что заняты пивом, юшкой, бормочут что-то себе под нос, на расстоянии в несколько метров друг от друга. В конце, если вокруг достаточно шумно, я ставлю Платану пиво, куда вбрасываю несколько монет. Если пусто – оставляю монеты под своим кувшином и выхожу.

Нынче он обнажил свой поросший пятнами и гребнями череп, что значит, что он собирается что-то сказать.

– Отверженные бунтуют, – шепелявит сквозь свои львиные клыки и поигрывает здоровой рукой с оловянной кружкой, крутя ее на столе. – Собираются в подвалах и не впускают никого. Вроде бы кланяются чужеземным богам.

– Амитрайским? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает он. Насколько я разбираюсь в мимике его пасти, он устал и на грани. – Я не допущен.

– Но ведь ты и сам Отверженный, – роняю я осторожно.

– Но я хочу служить Саду. Все об этом знают.

Ну да. Каверны – не слишком большой район. Мутанты наверняка знают друг друга, по крайней мере, с виду.

– Сколько готовы к бунту?

– Не знаю. Не все, но многие. Пока что треть наверняка, но к ним присоединяются и другие. Говорят о лекарстве. Якобы те заклинания, которые совершают в подвалах, их лечат, но я не вижу, чтобы они изменялись. Выглядят как и раньше, но говорят, что теперь ничего у них не болит и что песни богов дают им большую силу, такую, какая есть у чудовищ. Ну и начали исчезать люди.

– Как это – «исчезать»?

– Обычно. Сегодня есть, а завтра нету. Никто их не видел, никто не находил трупов. В последнее время уже трижды случалось нечто подобное.

– Что это были за люди?

– Один рыбак с Побережья, из Людей Грифонов. Один – простой муж, прибыл осенью на купеческом корабле из Земли Соленой Травы, и один плотник, тоже с корабля, оставшегося тут на зиму. А еще раньше исчезли две женщины. А раньше и другие. Некоторые, когда вышли в сумерках, другие днем. Никто не видел, чтобы они вступили с кем-то в спор или драку. Просто однажды встречаешь их в таверне или на улице, а потом – уже нет, и никто не знает, что с ними стало. Знаю одно: все они были людьми одинокими. Или странниками, или теми, у кого нет семьи.

– А у тебя есть семья, Платан?

– Не в этой жизни. Служу Древу. Весь город – моя семья.

– Ты видел Сад, – скорее говорю, чем спрашиваю.

Платан выпрямляется над кружкой, словно возбужденный дракон.

– Видел. Но говорить об этом не стану. Ни с тобой, ни с кем другим. То, что я видел, останется со мной. Тут, – стучит себя кулаком по широкой груди.

– Я должен знать, есть ли здесь люди короля Змеев или амитраи. Весной в Ледяной Сад придет война. Если они будут здесь, город падет. Найди других, кто умеет смотреть и крутится между людьми. Пусть ищут. Пусть собирают слухи. Если нужно, заплати им. Где могли бы прятаться амитраи, прибудь они в город украдкой?

Платан чуть пожимает плечами.

– Если прибыли украдкой, то отнюдь не обязательно должны обитать в Ластовне или Кавернах. Могут пойти в Верхний Замок или под Западную стену. Город большой, больше, чем кажется, а людей тут не так уж и много. Несложно найти места, где никто не живет. Живущие тут тянутся друг к другу, потому что человеку нужен человек. Даже измененные хотят, чтобы рядом были подобные им. Хотят торговать, пить и говорить. Женщины и мужчины хотят встречаться и возлегать рядом. Потому тут в одних местах живет много людей, а в других есть пустые улицы и заросшие двери в домах. Туда ведут запертые врата, но кто знает, как открывать, – тот откроет. Закон запрещает заселять дома, если не получены ключи, но если ты будешь сидеть тихо, не станешь зажигать ночами свет, то кто тебя найдет?

– Мы. Ты, я, люди, которых ты наймешь. Мы должны. Иначе нам воткнут нож в спину, когда придут корабли врага. Слушай, Платан. Я должен знать, где и когда собираются Отверженные. Еще я должен знать, что значат надписи на стенах, которые начали появляться в последнее время. Найди того, кто умеет читать, и запиши. Оставляю тебе десять марок серебром мелкими монетами. Встреча через три дня в обычное время. Узнай, чего хотят Отверженные, найди больше людей для разведки, если понадобится – плати за информацию. Распусти слухи, что награда в три золотых гвихта ждет того, кто укажет южанина по имени Багрянец. Ты знаешь, как он выглядит, я тебе рассказывал. Опиши его людям. Он может притворяться жрецом, медиком или Деющим. Может использовать другое имя.

В таверне почти пусто. За длинным столом ближе к очагу сидит компания в пяток человек, стуча кружками и погрузившись в живую беседу. За двумя другими столами еще сидит по паре посетителей над кувшинами и мисками с супом. Никто не сидит поодаль, никто не смотрит в стену, стараясь выловить из общего шума наш разговор, никто не склоняет голову в нашу сторону, прислушиваясь. Трактирщик тряпкой вытирает кружки и болтает с девушкой, что сидит рядом с ним на бочке. Тоже не оглядывается на нас.

Я заплатил наперед, потому оставляю мутное пиво недопитым и иду к выходу, пряча в ладони кожаный мешочек с деньгами для моего информатора. Минуя стол Платана, аккуратно сбрасываю мешочек ему под ноги, но на него не смотрю.

Выхожу в снег и сияние фонарей, ступая обледенелыми ступенями. Из Платана агент так себе, но другого у меня пока что нет.

Я уже знаю район, потому нахожу узкий переулок между каменными стенами, где снова выворачиваю плащ наизнанку и сдираю с головы шапку, после чего перехожу на другую сторону улицы.

В это время на улицах уже немного жителей, ветер раскачивает деревянные вывески на цепях и раздувает угли в кованых корзинах. Днем вокруг таких корзин полно людей – сюда непросто протолкнуться и обогреть ладони или припечь купленный в лавке кусок ветчины на палочке. Теперь же тут свободно, только около одного коксовника стоит высокий мужчина в плаще, ножны меча торчат из-под него, словно хвост.

Я захожу в таверну, выпиваю кубок морского меда и прислушиваюсь к разговорам, но до меня доносится только эхо обычных, повседневных дел. Работа, мало денег, ссоры с женами, невежливые дети, зимняя тоска, цены на древесный уголь и на чаячьи яйца на рынке, любовь, любовь платная, и снова мало денег. Как везде и всегда, наверняка на любой планете, населенной похожими на людей существами. Космическая постоянная.

Я выхожу на улицы, что петляют между стенами, обросшими готическими украшениями, потом – путь в следующий трактир. Я ищу Отверженных, чужеземцев, а особенно агитаторов. Сказать честно, я ищу хотя бы что-то. Счастья. Искушаю судьбу. Провоцирую. Хочу, чтобы случилось то, что позволит сдвинуться с места.

Но нахожу лишь пустующие улицы, сияние газового и масляного пламени в окнах и танцующие вокруг фонарей снежинки.

Я неспешно иду по улице и пытаюсь создать хотя бы какой-то план. Что хотели бы сделать агенты ван Дикена и Фрайхофф? Я вовсе не утверждаю, что это должен оказаться Багрянец. Отнюдь нет. Просто любые агенты. Я знаю, что они есть – в Змеиной Глотке я влез в обе сети. Что сам бы я хотел сделать на их месте?

Во-первых, собрать информацию о подготовке города к вероятной осаде. Во-вторых, о Фьольсфинне и обо мне. Кто мы такие, являемся ли угрозой для хозяев? Решился бы я на какой-то саботаж сразу? Прихожу к выводу, что нет. Саботаж притягивает внимание. Вызывает тревогу. Немного агитации и рост недовольства. Это же, в свою очередь, отвлекает внимание и средства и маскирует прочие ходы.

Какие? Попытку проникнуть в число слуг таинственных оборонительных действий Фьольсфинна, что ведутся внутри горы, или проникнуть в Верхний Замок.

Могут существовать две независимые сети, могут состоять из замаскированных агентов, выдающих себя за местных, пятой колонны из Отверженных и черной агентуры, скрывающейся в лабиринте пустых кварталов, которую никто не видел и о которой никто не знает.

Не таким ли образом приходит паранойя?

Я иду улочками, петляю по району, чтобы не идти по кругу. Порой прохожу мимо группок мутантов, но кроме того, что они провожают меня тяжелыми взглядами, не происходит ничего.

Я одолеваю лестницы, что ведут меня на улочки, лежащие выше, над массивом каверн. Скальная стена покрыта портиками, вырезанными в камне шпилями башен, арками и укосами, – выглядит так, словно она поглотила несколько соборов. Самый нижний уровень – линии колоннад и ряд резных арок, что окаймляют массивные затворенные двери, ведущие вглубь горы. Они затворены и охраняются. Если бы я был врагом, шпионом, то эти резные, окованные ворота, охраняющие вход в пещеры, не давали бы мне покоя. По ту сторону улицы, в тенях зеркального отражения колоннады в стене каверн, теснятся прилавки и крутится немного больше людей. Я лениво прохаживаюсь там, глядя на серебряные курганы жесткой от мороза рыбы рядом с раскрашенными кувшинами и жбанами, какими-то таинственными чешуйчатыми корнеплодами в корзинах, когда слышится крик. В нескольких метрах от меня торговец ссорится с каким-то подростком, что держит в когтистой, птичьей лапе фрукт. Люди сперва расходятся, а после сбиваются у лавки тесным кругом.

– За это надо платить, урод! – орет торговец. – Мастер дает вам деньги! Тебе нет нужды воровать. Мы должны работать!

Я осторожно кладу рассматриваемую шпильку на прилавок, натягиваю поглубже капюшон и, толкаемый толпой, чуть приподнимаю руки, прижимая их к телу. Такие происшествия – прекрасная оказия для вора. Не хватало, чтобы меня здесь обокрали.

Мальчишка пытается вырваться, но не говорит ничего, зато шипит, словно ящерица. Выглядит как рептилия: у него нет ушей – только ряд продолговатых отверстий, словно жабры, и две вертикальные черты ноздрей. Он шипит и дергает рукой с фруктом с каким-то бессмысленным, тупым упорством.

Я придерживаю полу плаща и осматриваю лица окружающих людей, но вижу только любопытство и удовлетворение: вот, мол, поймали воришку.

Трое мутантов появляются из ниоткуда, словно выступив из стен, словно их выплюнули каменные колонны и портики. Врываются в толпу и встают перед торговцем, который слегка вянет, будто зная, что никто в толпе ему не поможет.

– Зачем вы крадете?! – кричит продавец. Голос его не звучит гневно – в нем словно бы жалоба. – У вас же есть на что жить!

У мутанта, что стоит напротив, продолговатые черты, длинные, совершенно белые, словно плесень, волосы и такая же белая, будто восковая, кожа, покрытая арабесками тонких красных линий. Остальные стоят в шаге позади: один выглядит слегка как Минотавр, а слегка как дьявол, а третий, словно крокодил, покрыт чешуей и скалит частокол зубов.

– Мы не крадем, собака, – цедит эльфообразный альбинос. – Мы берем свое! Ваш мастер и мир сделали из нас чудовищ, а для чудовищ есть лишь один закон. Сильный забирает у слабого. И однажды мы возьмем весь город! Скоро придут боги и отплатят за обиды. Истинные боги. А ты будешь скулить и истекать кровью в пыли у их алтарей.

Протягивает руку и толкает купца, а потом разворачивается спиной и вместе с молодым воришкой уходит сквозь тревожно расступающуюся толпу. Стражники над воротами грозно смотрят из-под козырьков капеллинов, но не покидают свои посты и не вмешиваются. Собственно, как и должно. Каверны важнее, чем ссоры на базаре.

Я жду минутку и вхожу глубже в тень, а потом протискиваюсь между лавками и иду следом, активируя Цифраль.

* * *

Мутанты вовсе не торопились и не пытались скрыться с глаз. Просто вышагивали сквозь толпу, расталкивая людей. Кто не сходил с дороги, получал плечом. На материке нечто подобное в три секунды закончилось бы оскорблением чьей-то чести и рубкой на жизнь и смерть.

Когда толпа начала редеть, парень свернул на базар, Минотавр и чешуйчатый растворились между колоннами и узкими переулками, но Драккайнен не обратил на это внимания, поскольку взялся за альбиноса.

Мутант был высоким и худощавым, одетым в грязно-белое, и был простейшим в истории объектом для слежки. Среди тяжелой зелени и охры улиц, среди косматых шуб и низких – на голову ниже – прохожих, он выделялся издали, словно солитер.

Шел он прямо на восток, улицей, которая сливалась с той, что вела вдоль внутренней стены, отделяющей Каверны от портового района. Слева улочка заканчивалась тупичком подле скальной стены, вправо тянулась вдоль стены в сторону порта и Сторожки. Однако альбинос мог войти в закоулок или в подворотню одного из домов. Мог свернуть вправо и пройти под Воротами Рыб к порту, вернуться в центр Каверн или черт его знает куда еще.