Над Порт-о-Пренсом стояла жара – густая, тропическая, раскаленная. Она лилась с лазурного неба, иссушала красную пыль дороги, сияла на белых глиняных стенах. Если бы коллеги Ежи по работе могли его сейчас увидеть, их, скорее всего, хватил бы удар.
Ежи сидел за сколоченным из кривых брусьев столом, потягивая напиток из разрезанной скорлупы кокосового ореха, а за его спиной сквозь толпу ямайцев и низкие колониальные здания просвечивало невероятное бирюзовое море.
«До чего же несправедлива жизнь», – подумал Ежи, восхищенно глядя на кроны пальм, покачивающиеся на легком ветру с залива, на длинноногих, пахнущих кремом от загара и горячих от солнца туристок, на разноцветных как птицы местных женщин, словно сошедших с картины дегенерата импрессиониста.
Ежи был последним, кого фирма могла бы премировать десятидневной поездкой на Карибы. Он скорее ожидал, что его попросту вышвырнут. Специалистом он был прекрасным, и вряд ли им столь легко удалось бы найти сетевого администратора лучше. Компьютеры – своего рода магия. Когда за ними присматривал Ежи, фирма не знала, что такое отказы и сбои. Он просто делал свое дело, и не более того. Ежи увиливал от всего, что в нынешние времена именуется «современное управление человеческими ресурсами». Он не ездил на «интеграционные выходные», не любил межличностные тренинги, обучение, сверхурочные и прочий офисный фольклор. Не согласился и на уже готовое повышение, поскольку ему пришлось бы вверить свои компьютеры кому-то другому, а самому начать руководить людьми. Именно тогда начальство заметило, что он чересчур своенравен и портит коллектив. Людям, не видящим ничего, кроме полного интриг мира корпораций, не пристало соседство кого-то независимого, который поступает и мыслит по-своему, выходя при этом сухим из воды, – ибо тогда они тоже начнут выбиваться из колеи. И потому Ежи считал, что в конце концов ему укажут на дверь.
А вместо этого его отправили на золотые пляжи, под темно-кобальтовое небо, где он мог сидеть и потягивать холодный напиток из кокосовой скорлупы, в то время как его более приспособленные и смиренные коллеги торчали под осенним дождем, пили жидкий кофе из офисной кофемашины, умирали от скуки на собраниях и боролись с заедавшим ксероксом. Это определенно было несправедливо.
Ежи подозревал, что в этом есть некий подвох, поскольку вся группа, которую начальство отправило на Карибы, состояла из таких же экземпляров, как и он сам. Для Иоанны после пяти вечера существовали только семья и дом, но при этом она была виртуозом маркетинга. Кшисек не колеблясь продал бы все повышения мира за участие в парусных регатах, но никто не умел так заведовать логистикой, как он. И еще пятеро других, для которых работа была лишь работой, а кроме нее, в их распоряжении имелся еще весь мир. Черные овцы. Гнилые яблоки в компоте.
Естественно, был еще «белый воротничок» Павел, который за ними присматривал. Они издевательски замечали за его спиной, что охотнее всего он обращался бы к ним «привет, человеческий ресурс», как в комиксах про Дилберта. Целую неделю он пытался проводить с ними какие-то занятия, нес какую-то чушь о «работе над мотивационным процессом», но все это расползалось по швам и шло без особого азарта, будто и Павла тоже покорило пленительное карибское солнце, пальмы и деревянные, раскрашенные в растафарианские цвета лодки. Мотивационный тренинг в ритме регги? Так дело не делается.
В самолете он обещал им, что они вернутся полностью другими сотрудниками. Но ничего такого не произошло. Они развлекались на пляже, плавали в горячем море и пили из украшенных маленькими зонтиками стаканов. Создавалось впечатление, что скорее сам Павел вернется в сандалиях, с дредами на голове и в футболке с листом ганджи.
Вечером, после ужина, Ежи понял, что не хочет возвращаться домой. К грязно-серому небу, вечному холоду и полумраку. К рецессии, экономическому кризису и забастовкам шахтеров. Он мог бы сбежать. Остаться здесь и поискать какую-нибудь компьютерную сеть, которая нуждалась бы в администраторе.
Последний закат над Карибским морем. Последний костер на пляже. Потом самолет – и все. Больше никаких зонтиков в стаканах, больше никакого рома и регги.
Били барабаны, в дворике их маленького отеля скакал полуголый мужчина с блестящим от пота торсом и дикими, налитыми кровью глазами. Бокор. Не то шаман, не то фокусник. Последнее развлечение. Макумба. Баланга в стиле вуду. Горел костер, в тяжелое от звезд небо летели искры. Все танцевали вместе с ямайцами, прыгая в ритме дикой африканской музыки, потные и столь же дикие, как и они. Иоанна, для которой существовала только семья, металась посреди круга, сорвав с себя платье и оставшись в одном купальном костюме. Играли бубны, к звездному небу уносилась наполовину французская, наполовину африканская песня шамана.
– Эллегуа Легба! Папа Легба! Атибон Легба! – причитал бокор. На его худой груди подпрыгивали связки амулетов.
Все сходили с ума. И только Павел не танцевал. Он стоял в стороне, в белой рубашке и галстуке, и с кривой улыбкой наблюдал за происходящим.
Они танцевали, выстроившись в ряд – так, как поставил их бокор. Притоп, песня «Папа Легба! Атибон Легба!», бубны. Иоанна упала на землю, извиваясь на отельном газоне в страстных конвульсиях. Прощание с Карибами. Всё. Возвращаемся в офис.
Лишь когда бокор стал останавливаться перед каждым из них, вглядываясь прямо в лицо своими страшными кровавыми глазами, у Ежи начали появляться дурные предчувствия. Шаман вытянул руку и совершил какой-то жест перед Кшисеком, яхтсменом-логистом. Кшисек рухнул навзничь словно доска и остался лежать на газоне, уставившись в карибское небо широко раскрытыми глазами. Ежи решил, что пора это прекратить, выйти из круга танцующих, отойти от барабанов и не слышать этот страшный дикий ритм, но было уже слишком поздно. Бокор встал перед Ежи, устремив на него взгляд налитых кровью глаз. Изо рта у него воняло ромом. Он поднял руку и неожиданно дунул Ежи в лицо горьким белым порошком, мелким как мука. Ежи сразу понял, что дело плохо. Легкие превратились в бетон, мир погрузился во мрак. Он успел лишь гаснущим взглядом поймать кривую усмешку стоявшего в стороне Павла. Усмешку более чем удовлетворенную.
В автобусе царила тишина – глухая, тяжелая, гробовая. Молча выйдя на раскаленный бетон аэродрома, они начали подниматься по трапу в самолет. Стюардесса смотрела на странную группу одинаково одетых людей – женщины в деловых костюмах и колготках, мужчины, несмотря на жару, в застегнутых пиджаках и тщательно завязанных галстуках. Поднимались они слегка неуклюже, спотыкаясь и волоча ноги. Каждый держал в правой руке ручную кладь, а в левой посадочный талон. Никто не произнес ни слова. Мертвые, будто парализованные, лица, и страшная, словно у трупа, улыбка на каждом.
Лишь один участник странной группы вел себя совершенно свободно, и улыбка его была иной – небрежной и вполне довольной. Он заботливо вел своих товарищей под руку, показывал им места, а они послушно садились туда, куда он говорил, все так же молча. Стюардесса толкнула под локоть коллегу.
– Смотри, Мадлен, до чего же странные. Аж мурашки по спине.
– Наверняка зомби, – чересчур громко пошутила Мадлен. Шустрый руководитель группы услышал и ответил на приличном французском:
– Ошибаетесь. Это просто образцовые сотрудники.
Памяти Кира Булычева
Если бы тот человек вышел на дорогу двумя минутами раньше, Корпалов бы его переехал даже не заметив. Широкие гусеницы снегохода раздавили десятки таких же продолговатых сугробов, а лежащее на дороге тело засыпал бы снежный тайфун, превратив именно в сугроб.
У Корпалова едва не случился инфаркт, когда незнакомец неожиданно появился среди деревьев в свете галогенных фар. Худой, высокий, в лохмотьях, он вывалился прямо на машину и рухнул на дорогу. Внешне походил на замотанный в тряпки живой разваливающийся скелет. Выросший на немецких и итальянских фильмах ужасов, Корпалов, к собственному удивлению, заорал во все горло, но инстинкт водителя взял верх, и его правая, обутая в многослойный полярный сапог нога по собственной инициативе вдавила в пол широкую педаль тормоза. Обе гусеницы остановились, и кабина покачнулась, шипя гидравлическими амортизаторами, но снегоход продолжал двигаться вперед, словно сани. Корпалов, опять-таки помимо собственной воли, вдавил сцепление и включил вторую заднюю, после чего нажал на газ. Турбина, до этого негромко мурлыкавшая, завизжала, крутящиеся назад траки гусениц швырнули перемолотый снег на лежащую поперек дороги фигуру, машину слегка бросило влево, но она все же остановилась, правая гусеница застыла в метре от головы лежащего на снегу человека. В кабине продолжала беззаботно играть электронная музыка. Корпалов отпустил руль, который до этого судорожно сжимал, и откинулся на спинку кресла, пытаясь унять наползающую волнами дрожь. Протянув трясущуюся руку, выключил компакт-диск.
– О господи… – простонал он с прекрасно известным любому водителю облегчением – «на этот раз пронесло, но еще чуть-чуть, и все». Его собственный дрожащий, с истерическими нотками голос показался ему чужим. Сглотнув слюну, Корпалов уставился на лежащую на снегу фигуру, которая еще не успела скрыться под снегом. Прошло всего несколько секунд.
Первый шок прошел, но Корпалов боялся выйти из кабины. Ему вдруг пришло в голову, что это нападение. Слишком уж невероятное стечение обстоятельств. Классический сценарий. Перед машиной на дороге лежит некто нуждающийся в помощи, водитель выходит, и тогда его окружают несколько вооруженных автоматами рослых сибиряков; они уже много лет живут в сердце тайги и промышляют людоедством: тот крупный, с бородой, добродушного вида – их отец, но хуже всего самый младший сын, страшно искалеченный мутацией; прикрыв изуродованное лицо маской из человечьей кожи, он поднимает бензопилу… Хватит!
Вокруг бушевал буран, яростные порывы ветра раскачивали кабину, покрывая плексиглас окон волнами ледяной каши. Работавшие на третьей скорости стеклоочистители при поддержке воздуходувов не справлялись с очисткой стекла от снега, на дороге замерзал человек, а Корпалов сидел в обогреваемой кабине и выдумывал всякую чушь.
Показания находившегося в центре приборной панели электронного термометра колебались в области десятых долей градуса, но во всем остальном никаких сомнений не имелось. Минус тридцать восемь и шесть по Цельсию. Корпалов взялся за горизонтальную ручку в углублении на потолке возле окна и большим пальцем включил галогенный прожектор. Свет увяз в ледяной мгле и метели, рисуя похожую на лазерный луч полосу. Корпалов не смог бы точно сказать, чем является любой из маячивших во мраке и воющем снежном урагане силуэтов – кустом стланика, вывороченным стволом кедра, медведем или грозным сибирским психопатом, но свет придал ему уверенности. Он развернул прожектор, обшарив лучом обе обочины, но ничего не обнаружил, после чего надел наружные ботинки – замысловатые пластиковые скорлупы с застежками как у лыжной обуви – куртку, балаклаву, флисовую шапку, маску и очки. Достав пистолет, перезарядил его и, неуклюже держа оружие в толстой рукавице, правой рукой отодвинул дверцу.
Выбираясь на крыло над гусеницей, он сообразил, что с подветренной стороны вообще не сумел бы вылезти. Пронизывающий, смешанный с ледяной пылью ураган вдавил бы его обратно в кабину. Он спрыгнул с гусеницы, и чудовищный мороз тут же сжал его обжигающими холодом тисками. Почти слепой, в засыпанных снегом очках, шатаясь под ударами ветра, он подполз к лежащему в снегу человеку. Тот оставался в той же позе, как и упал – на животе, поджав ногу и отвернув в сторону лицо, а мелкий будто мука снег не таял на его покрытых струпьями губах и веках.
Сунув пистолет в карман, Корпалов схватил мужчину под мышки, собрался с духом и почти без каких-либо усилий поднял его. От неожиданности потеряв равновесие, поскользнулся и рухнул на снег, держа незнакомца в объятиях. Тот почти ничего не весил, словно манекен, сделанный из старой одежды и стеариновой маски, но это был человек – под несколькими слоями одежды Корпалов отчетливо чувствовал тело. Легкое, состоящее почти исключительно из костей, но тем не менее. Он поднял его еще раз – полностью бесчувственного, с вытянутыми вверх руками, волочащего носки ботинок по земле. Лишь возле снегохода незнакомец слегка пришел в себя и неуклюже, механически пошевелил мягкими ногами, пытаясь сделать хотя бы несколько шагов. Корпалов обрадовался – по крайней мере, стало ясно, что он не волочёт по снегу труп.
Он опер мужчину о гусеницу, вернее, положил поперек на траки и, придерживая его за воротник куртки, сам вскарабкался наверх. Отодвинув дверцу и присев на водительское сиденье, затащил незнакомца в кабину. Какое-то время беспомощно возился, пытаясь переместить безвольное тело на пассажирское место. Ему подумалось, что стоило бы заходить с подветренной стороны – тогда ему помогал бы ветер, к тому же «находка» сразу же оказалась бы на нужном месте. Ему совершенно не хотелось выпихивать незнакомца из кабины, тащить его вокруг всей машины и снова начинать все сначала с другой стороны. Он потянул сильнее, раздался треск рвущейся материи, и незнакомец почти перелетел на пассажирское сиденье. Корпалов перебросил его бесчувственные ноги по другую сторону от коробки передач, после чего захлопнул дверцу, передвинул рычаг обогрева на максимум и, дрожа в бьющих из кондиционера порывах горячего воздуха, стянул рукавицы, очки, маску, балаклаву и шапку.
Тяжело дыша, растер покрасневшее влажное лицо и откинулся на спинку сиденья. Незнакомец хрипло дышал приоткрытым ртом, и его так трясло, что Корпалов начал опасаться, что у того судороги. Он понятия не имел, что делать. Мало в чем он разбирался столь плохо, как в медицине. Мужчина перевернулся на разложенном сиденье на бок и подтянул колени, свернувшись в клубок.
Корпалов включил свет в кабине и впервые смог как следует рассмотреть незнакомца. Тот был невероятно худ, покрытая грубой щетиной белая как воск кожа свисала со щек, веки имели почти синий цвет, как и мешки под глазами, а губы чуть ли не целиком покрывали черные струпья. Из рваных шерстяных перчаток торчали распухшие сине-фиолетовые руки, покрытые гноящимися ранами.
Откуда он тут взялся? Пришелец с другой планеты? К коленям Корпалова пристали какие-то белые клочья, которые он бездумно растер в пальцах. Это оказалось некое волокно – грязно-серо-белое, скатавшееся в твердые комки. Вата. Дешевая целлюлозная вата. Некто отправился на прогулку по ледяному аду, одетый в куртку, утепленную полусантиметровым слоем обычной свалявшейся ваты. Сумасшедший? Одежда незнакомца вообще выглядела странно. Сшитая кое-как из низкопробной ткани неопределенного бурого цвета, невероятно грязная и поношенная, какая-то шапка-ушанка, тоже стеганая и наверняка утепленная той же абсурдной ватой, рваные шерстяные перчатки. Но прежде всего – незнакомец был тяжело болен, почти замерз, возможно, умирал от голода или от всех этих причин сразу. Ему были нужны реанимационная бригада, вертолет Сибирской медицинской службы, больница, а потом санаторий – и уж точно не снегоход с художником-рекламщиком, едущим в отпуск.
Корпалов поступил так, как каждый гражданин его страны поступал не раздумывая, столкнувшись с трудностями, с которыми справиться был не в силах, – взял микрофон, закрепленный на магнитной защелке на потолке кабины, и включил радиостанцию. Обшарил десятка полтора каналов, в том числе аварийный, но на всех угодил под ливень белого шума, словно пурга вымела радиоволны и сдула спутники с орбиты. Он мог рассчитывать только на самого себя.
За окнами снегохода бушевала метель, ветер слегка раскачивал кабину, а помощь не приходила. Корпалов оперся затылком о подголовник и, беспомощно глядя на пастельный узор обшивки потолка, закурил. Господи, мысленно простонал он. Хорошее начало отпуска. Он еще не успел обосноваться в своей глуши, а уже обрел Пятницу – какого-то умирающего бомжа. Корпалов толкнул рычаг переключения передач, и машина двинулась прямо в буран и снежную пустыню. Он знал, что если не потеряет в метели шоссе, если потом найдет реку и тоже ее не потеряет, если наткнется на седьмом километре берега на поросший тайгой холм, то найдет и домик Горыпина. Тогда у несчастного есть хоть какие-то шансы. Если же он заблудится – погибнут оба.
До дачи Горыпина он добрался, уже будучи полностью уверенным, что сбился с дороги. У него имелась штабная карта, закрепленная на консоли снегохода, указания друга на дискете, электронные навигационные приборы – но дом на берегу Колымки Корпалов нашел только чудом. Если бы ему пришлось преодолевать этот путь на собачьей упряжке, на запряженных лошадьми санях или на снегоступах – он бы погиб. Лишь увидев покатую крышу, покрытую плитками фотоэлементов, яростно вращающийся ярко-желтый ротор ветряной электростанции, а потом и весь дом, он понял, насколько по-идиотски рискованным было все его путешествие. Горыпин, вероятно, считал его либо самоуверенным молокососом, либо самоубийцей.
Остановив снегоход перед домом, он спрыгнул с гусеницы на голую, выметенную ледяным ураганом землю. Если бы ветер дул с другой стороны, пришлось бы откапывать дверь лопатой из-под снега.
Открыв замысловатый замок, Корпалов вошел внутрь. Там царил тяжелый, застарелый холод, но не столь пронизывающий, как жестокий мороз на улице, вдобавок усиленный ветром. Художник зажег керосиновую лампу, нашел в ее свете фонарь и спустился в подвал, где, в соответствии с указаниями Горыпина, находилась печь центрального отопления, насосы, запасы топлива и устройства, управлявшие ветряной электростанцией. Незнакомца, который все так же дрожал на сиденье, явно не понимая, что происходит вокруг, Корпалов пока оставил в машине, для надежности забрав оружие, сумку и ключи зажигания. Вероятно, предосторожность была излишней – незнакомец не походил на того, кто мог бы завести снегоход и скрыться в снежной метели.
Первым делом Корпалов приступил к сложной процедуре розжига печи, пользуясь полными шуточек и колкостей заметками и рисунками Горыпина, тщательно отпечатанными на фирменном матричном принтере. Печь представляла собой весьма сложное устройство, которое нагревало масло, обращавшееся по замкнутому контуру будто охладитель реактора, обеспечивало подогрев воды в двух бойлерах и притом было довольно простым в обслуживании после того, как уже разгорелось. Призвав на помощь свой полузабытый скаутский и туристический опыт, Корпалов с божьей помощью, а также использовав связки березовых прутьев, несколько таблеток сухого спирта, мазут и ведро угольных брикетов, добился успеха. Затем включил электричество, для чего требовалось повернуть один чудовищных размеров рычаг и нажать несколько кнопок, так что вряд ли это стоило считать таким уж достижением, и запустил насос, который откачал из системы незамерзающую жидкость, предохранявшую установку от разрыва, и заполнил ее водой из глубинного колодца. В соответствии с инструкцией Горыпина горячая вода должна была появиться минут через сорок.
О проекте
О подписке