Это какие-то геммовые группы – кровь. Накапали мне туда крови. Чуть-чуть, но ощущается. Человек бы не почувствовал, потому я спокойно допиваю. Остается некий отчетливый след. Чужой и неприятный. Какие-то кислоты – молочные? Отвратительно.

Это месячные крови. Охренительно смешно.

Ладно. «Котики» не плачут.

Я лучисто улыбаюсь и с грохотом ставлю перевернутый рог на стол прямо перед рыжим джентльменом, который непроизвольно отшатывается. Куда охотнее я метнул бы это в лоб той бабе, что сидит в нише. Голову дам на отсечение – ее идея.

Король выглядит так, словно проглотил жабу. Он в ярости. Но, пожалуй, не из-за меня. Выстреливает испепеляющим взглядом в сторону невидимой старушенции.

– Садись к столу, гость, – говорит.

Я сажусь. Сосед отодвигается и судорожно вручает мне еще один рог пива. На его лице читается смесь облегчения, отвращения и сочувствия. Беру у него рог неспешно и без нервов.

– Ты говоришь, что чужеземец, но поклоняешься нашему Хинду, как человек набожный, – говорит Грисма с подозрением и озабоченно.

– Мои боги далеко, – отвечаю я и внезапно понимаю его озабоченность. Он подсунул мне спаскуженное пиво, а я его посвятил богу воинов, оружного братства, гнева, бури и чести. Сделал это искренне, а потому проблемы – как у оскорбившего бога – теперь у него. Вижу, что я подставил его в полный рост, – и настроение у меня улучшается.

Королева глядит на меня странно. Это был подарочек от вас, ваше величество?

Я делаю очередной глоток пива. Оно чуть получше, но ненамного.

Передо мной ставят погнутую металлическую тарелку, подсовывают деревянную миску, полную дымящихся кусков вареного мяса. Оно чуток с душком: сварено в последний момент. Еще не испорчено, но уже почти.

Возвращается гомон разговоров, кто-то, сидящий в нише, начинает играть на флейте.

Я прошел тщательное обучение. Мой аппетит не испортят ни тухловатый привкус жестковатого мяса, ни мутное пиво, ни черные полумесяцы под ногтями мужчины, что сидит напротив, ни жирная подливка, склеивающая редкую бороденку следующего воина. Его лицо сильно обезображено: почти нет нижней челюсти и до самой скулы тянется рваный шрам, наверняка от топора.

Я бы съел приличную pleskavicę.

С сыром.

– Ты безумен, если в одиночестве путешествуешь по Пустошам Тревоги, пришелец.

– Я здесь чужак и не знаю, что такое Пустоши Тревоги. Ищу нескольких своих и иду миром, не расспрашивая, как другие зовут леса и холмы, по которым я прохожу.

– Как тебя звать?

– Согласно вашему языку звучало бы как Ульф Нитй’сефни, – отвечаю. У них имена не всегда имеют значение, они – родовые. А вот прозвища индивидуальны и возникают наподобие индейских имен. Я хотел сохранить собственное имя – Вук, что на хорватском означает «волк», но, увы, «вук» на одном из здешних наречий – «птичий помет». Мне перевели имя на норвежский: Ульф – это то же самое и, к счастью, на языке Побережья не значит ничего, а звучит получше, чем «гуано».

– В молодости я вдоволь попутешествовал, – говорит Грисма. – Может, был и в твоей земле, пришелец. Как она зовется?

Я усмехаюсь.

– Моя земля – Хорватия, – говорю нагло и вижу, как вытягивается у него лицо. – Она так далеко, что над нею светят другие звезды.

– А бывал ли ты в стране, которую мы зовем Амистрандом?

Амитрай. Их ненавистный враг. Я сплевываю на землю и поднимаю кулак, бормоча имя Хинда. Они смотрят с удовлетворением – отреагировал я верно. Что, за дурака меня держат? Ведь будь я амитрайский шпион, поступил бы точно так же.

– Я видел ее, – отвечаю коротко. – И не хочу увидеть снова.

Не знаю отчего, но, когда я путешествую по чужим странам, по возвращении люди, прежде всего, спрашивают: «Что ты там ел?» Я и сам обычно об этом спрашиваю. Все так, словно кулинарные отличия больше других говорят о чужой культуре. Впрочем, может, так оно и есть.

Главным образом, серое вареное мясо, чуть отдающее тухлятиной и странными приправами, должными забивать вонь. Какие-то трубчатые грибы, может древесные, засоленные, скрипящие на зубах, словно резина. Немного маринованных овощей странной формы, цветов и вкусов, отдающих погребом. Соленая и сушеная плоская рыба. Мутное дрожжевое пиво. Корневища, схожие на вкус с чесноком и одновременно с луком-пореем, а выглядящие как аир. Загрызаю всем этим очередные истекающие жиром и водянистым рассолом куски. Полупропеченные коржики с отрубями, скрипящие на зубах от плохой прожарки. Лишь немногие могли бы похвастаться металлическими или базальтовыми жерновами, что мелят все в муку, но Грисма Безумный Крик, похоже, к ним не принадлежит.

В пиве – шесть процентов. При таком темпе пития за час-другой большинство за этим столом окажутся пьяными.

Они непрерывно расспрашивают о новостях из внешнего мира. Я выкручиваюсь, несу какую-то чушь. Хочу сойти за человека, который из дома прямиком попал на их берега и ничего не знает о новостях. Говорю, что мой корабль потонул и спасся только я. Слышу, что расспрашивают меня с беспокойством. Происходит что-то дурное. Знают, что нечто близится. Дело идет к войне? Их страна лежит в стороне. Остальной континент – далеко на западе, отрезанный пустыней и высокой горной цепью. Места почти безлюдные. На море нужно одолеть лабиринт опасных скалистых островков, проливов и шхер, которыми горы уходят в море. Ни один флот вторжения не пройдет. А никто в здравом уме не станет гнать армию сквозь пустыню и гору в этот медвежий угол. Зачем? Ради их окованных медью ведер? Щербатых секир?

Они спрашивают, не видывал ли я странствующих монахов в красных плащах и с лицами из серебра.

Я не видел.

А не видел ли я сумасшедших черных всадников с татуированными лицами, облаченных в черненое железо и на железных лошадях? Говорят, что они появляются все ближе.

Я не видел никого подобного.

А видел ли я Пробужденных?

Не знаю, кто такие эти Пробужденные. Я здесь чужак, а в моих краях о таком никто не слыхал.

– Война богов идет всюду, – бормочет Горелый Гнев, рыжий короткостриженный воин, сидящий напротив, рядом с тем, порубленным топором, с именем Дубовое Лицо. – Наверняка у себя вы зовете их по-другому. Дети холодного тумана.

Я отрицательно качаю головою.

Хотят знать, не видывал ли я чего-то странного во время пути через их лес.

– Я не уверен. Видел что-то странное, что на меня напало. Убил его, – говорю. – Но это, возможно, просто зверь.

Я иду к своим вещам, сложенным под стеной в аккуратную кучку, и вынимаю сверток. Они глядят на меня ошеломленно, когда разрезаю шнур и разворачиваю одеяло. Отрубленная лапа с грохотом падает на деревянный пол между святыми знаками. Пальцы ее все еще слегка шевелятся.

Крик. Они вскакивают на ноги, женщины и дети пищат, кто-то выкрикивает имя Хинда, кто-то ругается и издает полный энтузиазма боевой рык, кто-то подскакивает и пинает лапу, после чего трусливо прячется в толпе. Они озверели.

Я стою посреди этого гама и медленно, тщательно заворачиваю одеяло. Оно провоняло падалью и – слегка – чем-то вроде рыбы. Нужно будет его постирать.

Одни в ярости, другие испуганы. Королева бледна как простыня и кусает ладонь. Черные коровьи глаза стекленеют от слез.

Шок, или как?

Король требует копье. Ему подают со стойки короткое массивное древко. Расступаются. Грисма топчет лапу вышитым кожаным сапогом и, сопя, всаживает в нее кованное узкое острие. Медленно и методично. Кожа твари скользкая, твердая и эластичная, а треугольное острие недостаточно острое. Кожа уступает неохотно. Наконец Безумный Крик добивается своего и поднимает конечность, надетую на копье, – та все еще шевелит пальцами, напоминая сдыхающего кальмара.

– Воткните это над воротами. Пусть все Пробужденные увидят, что их ждет. А вы смотрите, что такое мужество. Ибо нынче пришел сюда чужой муж. Он в одиночку одолел Пустошь Тревоги и дает нам мертвого Пробужденного. А вы?

Они боятся даже взять у него копье. Некоторое время нет желающих. Наконец вперед шагает длинноволосый юноша с фиолетовыми космами и непроницаемым лицом. Кажется, он в ярости. Когда закрываются за ним окованные створки зала, слышны крики на дворе.

Понятия не имею, обрадовал ли я их, но наверняка произвел впечатление.

– Почему ты не взял голову? – спрашивает меня Грисма.

– Была тяжелой, – отвечаю я коротко. – И, кроме того, кусалась.

Он фыркает смехом и глядит на меня с подозрением:

– Как ты убил Пробужденного?

– Зарубил.

– Они умеют убивать взглядом и быть в трех местах одновременно, – кричит кто-то. – Ни один человек не может убить призрака! Железо не причиняет им вреда!

– Причиняет, – говорю я успокаивающе. – Только нужно быстро двигаться.

Они возвращаются за столы, стараясь не наступать на то место, где ранее лежал мой трофей.

Я гляжу, как они жадно пьют; пиво стекает по бородам, впитывается в волосы. Со стуком отставляют на стол кубки и требуют еще кувшины. Некоторые поглядывают на меня с удивлением, другие – с суеверным испугом, а кое-кто – с отвращением.

Королева все еще бледна как бумага, ее подбородок дрожит, но красиво очерченный рот стискивается в упрямой и яростной гримасе. Зато Грисма поглядывает на меня с надеждой. Так мне кажется.

Я не умею различать эмоции. Все из-за этих странных звериных глаз. Глаза медведей, глаза коров, белок, собак. Глаза зайцев. Полностью заполненные голубизной, бурым, чернотой или синевой.

Возвращается молодой. Должно быть, он кто-то значимый. Наследник трона? Садится у стола и, потянувшись за пивом, удостаивает меня тяжелым взглядом. Не любит меня. Посчитал своим соперником? Отобрал у него первенство?

Смотрю, как у него стискиваются челюсти, как непроизвольно раздувает он ноздри.

Я активирую цифрал. Просто так, на всякий случай.

* * *

Сделав еще глоток из слегка попахивающего буйволового рога, Драккайнен решил, что это можно пить. Не напоминало «Карловацкое», что уж там. Он протянул руку к деревянной тарелке и какое-то время шевелил указательным пальцем, двигая его от одного куска мясца к другому, пока не сделал выбор. Цапнул что-то, что решил называть огурцом.

Пир продолжался, и ничто не указывало на то, что воины собирались ложиться почивать. У кого-то закрывались глаза, некоторые подремывали над мисками, но пытались хранить сознание. Едва кто-то начинал клониться над столом, сосед, явно обеспокоенный, будил его толчком. Засыпающий тоже казался напуганным.

Уже какое-то время как его оставили в покое, и Драккайнен развлекался, наблюдая. Безумный Крик то и дело вперял в него пристальный взор и сидел, насупившись, потягивая пиво маленькими глотками. Насколько можно было судить, он что-то замышлял. Его жена хмурилась над пустой тарелкой и исподлобья глядела на товарищество за столом. Выглядела она куда младше Грисмы: оценить было непросто, но казалось, что ей нет и тридцати. Приняв во внимание, что замуж она наверняка вышла около четырнадцати, запросто могла быть матерью и надувшегося юноши с длинными волосами, и восьмилетнего ребятенка, сидящего подле нее. Оба были одеты богаче прочих: их кафтаны сшили из цветной ткани, на манжетах и по вороту украсили сложной вышивкой. У поясов висели металлические бляхи и чеканные ножи. На шее они носили золотые амулеты. Отчего же они такие хмурые? Королева могла быть разочарована жизнью в этой пустоши. А может, ее достала таинственная угроза, от которой все тряслись? Или дело в Драккайнене? Несколько раз он перехватывал долгий оценивающий взгляд, слишком навязчивый, чтобы оказаться случайно брошенным, и решил, что это древнее как мир явление. Бедная амбициозная девушка, плененная в провинции старым и более богатым мужем, – и таинственный пришелец. «Убежим вместе». Мелодраматично, но возможно. Молодой человек, в свою очередь, предположительно завидовал славе, какую Страннику дала принесенная лапа чудовища. Бедный сопляк, он понятия не имел, что без цифрала Вуко не имел бы ни малейшего шанса – как любой другой человек. Тварь слишком быстрая и умелая. Если таких зверьков тут много, обитатели двора Безумного Крика и вправду столкнулись с проблемой.

Размышлял он от скуки. Делал то, от чего его предостерегали.

«Мы не знаем этой культуры», – говорили они. Остерегали от ошибочных подобий и мышления привычными категориями. «Ты увидишь всякие вещи, но не поймешь их значения. Некоторые покажутся тебе дурными. Ты увидишь детей, пьющих алкоголь, насилие в семье, убийства, интриги, жестокость, кровосмешение и каннибализм. Не обращай внимания. Не твое дело. Это происходит по ту сторону космоса. Ты должен найти и вытянуть оттуда несколько человек. Остальное пусть идет как идет».

Баба, укрытая в нише, не двигалась какое-то время и, должно быть, уснула. Нет. Кто-то подошел к ней, невидимый для остальных в глубокой тени колоннады, и склонился к ее уху. Драккайнен напряг слух.

«Солнце наверняка уже зашло… Тьма густеет».

«Идет ли холодный туман?» – прошептала в ответ старуха.

«Пока нет».

«Ты принес?»

«Я боюсь прикасаться к его вещам, достойная».

«Глупец! Он выпил кровь и ничего не заметил! Он слаб. Должен нас покинуть».

«Наведет на нас Пробужденных».

Вот я тебе, к моим вещам лезть! – забеспокоился Драккайнен. Одетый в черное информатор отошел от бабы, но не приблизился к его скарбу – просто вышел из зала.

Старуха что-то замышляет, замышляет и Грисма, королева – тоже, молодой зыркает так, словно я у него козу выдоил… Что за компания!

– Когда началась эта «война богов»? – спросил он у Горелого Гнева.

Тот посмотрел на него словно на идиота.

– Кто может знать дела богов? Для нас важно, что Пробужденные начали выходить из урочищ. Некогда раньше о Пустошах Тревоги говорили разное, но по ним можно было ходить. Охотились мы на оленей, распахивали поля. Были мы теми, кому неведом страх, потому что умели здесь жить. Знали мы, где урочища и как их миновать. Умели мы ходить через топи и скалы. Летом спускали на воду ладьи и плавали до самого моря, а потом искали счастья в дальних странах. Уже много лет не плаваем. Вся наша земля стала урочищем. Сядь мы в ладью, возвратясь – нашли бы лишь пепелище и Пробужденных. Кто войдет в лес – уже не возвращается. Под плуг и мотыгу идут лишь те поля, что видны со стен. Дорогами никто не ходит. Нет путников, купцов или поющих. Дорога начинает зарастать. Говорят, это холодный туман и пуща, но я думаю, что так нынче повсюду.

– А что такое «холодный туман»?

Во время сбора информации важно, чтобы собеседник говорил о том, что интересно ему. Большинство людей жаждет говорить лишь о себе. Поэтому, когда нужно добыть информацию, полезно сделаться благодарным слушателем. Не пытаться говорить самому, а слушать и расспрашивать о подробностях. Горелый Гнев наклонился в его сторону и принялся шептать:

– Сперва становится холодно. Даже в солнечный день. Потом свет делается странным, и появляется туман. Иной чем обычно. Густой и холодный. Делается тихо. Даже птицы не поют. А потом приходят Пробужденные. Иной раз это умершие. Иной – чудовища. Мой свояк на моих глазах постарел и умер. А то, что умерло, продолжало двигаться. Я приколол его копьем к земле и сбежал. Когда приходит холодный туман, самое худшее, что есть у человека в голове, встает перед ним, как живое. Моя жена боялась воды. Не научилась плавать, не подходила к ручью, даже колодца опасалась. Говорила, что часто снится ей, будто она тонет. Туман настиг ее на поле у леса. Говорили, что металась, как безумная, будто напали на нее осы. А потом – начала рыгать водой. Целые ведра воды из нее выходили, пока она не потопла. В воде, которую имела внутри. На сухом, словно камень, поле.

– Отчего вы не уйдете отсюда?

– Мы – люди Грисма. Племя Безумного Крика. Не уйдем. Хотим сражаться. Это наша земля. Нам некуда уходить. Старуха говорит, что придет день, когда Пробужденные перестанут к нам приходить. Что они куда-то идут, а наш двор просто стоит у них на пути. Но однажды уйдут все – и заберут туман с собой. Из него они берут силы.

Это могут быть вулканические испарения, подумал Драккайнен. Токсические и вызывающие галлюцинации. Или подводные запасы какого-то газа, как в озере Танганьика.

– Теперь, когда ты с нами, мы справимся, – внезапно заявил Горелый Гнев. Драккайнен остолбенел. – Ты умеешь убивать Пробужденных. Научишь нас, и мы пойдем сражаться. Отгоним их, – туповатое лицо начало лучиться от энтузиазма. Горелый Гнев в своей запальчивости выглядел почти симпатичным. – Пуща снова услышит Безумного Крика. Мы вернемся на свою землю.

Это может оказаться, например, спорыш или что-то такое в зерне, подумал Драккайнен.

– Никто не ходит дорогой? Я был первым? Насколько давно?

– Порой случается так, что путник оказывается Пробужденным. Выглядит как человек, а потом становится поздно.

Драккайнен потянулся за кувшином и налил Горелому Гневу пива. От души.

– Странным человеком может оказаться чужеземец или попросту безумец. Я одного повстречал на дороге. Звался Вороновой Тенью. И это необязательно Пробужденный. Не приходил сюда никто странный? Года два назад?

Горелый Гнев некоторое время пил, затем отставил рог, снабженный посеребренными ножками, и вытер рукавом лицо.

– Теперь, что ни возьми – все странно, – ответил он неуверенно. – Война богов… Дурное время…

– Dobrodoszli. Мы пошли по кругу, – проворчал Драккайнен и сделал глоток из своего рога. Решил рискнуть и все поставить на одну карту.

– Я кое-кого ищу. Четырех людей. Чужеземцев издалека. Трое мужчин и женщина. Это не Пробужденные, но могут оказаться опасными. И – они странные. Не говорят на вашем языке, и у них слепые белые глаза.

Горелый Гнев приподнял голову над столом и сверлил Странника черным неподвижным взглядом, как у змеи.

– Один был. Прежде чем все рухнуло. С рыбьими глазами. Должен бы оказаться слеп, но видел. И говорил поганым языком, как умственно отсталый. Нос у него был странный. И черные волосы, длинные такие, зачесанные назад. И белое, словно воск, лицо. И высокий, как не человек. Еще выше тебя. Но это был Песенник.

– Кто?

– Умел сделать так, чтобы вещи появлялись. Некогда таких было много, но теперь – уже нет. Люди говорят, они друг друга поубивали. А потом другие поубивали их. Некоторые такими рождаются, но лучше их изгонять. Говорят, они приводят холодный туман.

– Почему?

– Это те, кто украл песни богов. Те, что умеют лечить, или убивать, или деять. Разное. Один знает одно, другой – десять. Когда боги об этом узнают, насылают туман, чтобы он нашел такого. Так было и с этим. Не умел много, но хватило. Пробыл два дня и ушел. А потом пришел холодный туман и появились Пробужденные. Туман пришел за ним.

– А что он сделал? – спросил Драккайнен осторожно.

– Говорил всякое. Я видел только, как он зажег огонь молнией из руки и ел песок с водой.

Бледный, высокий, с длинными черными волосами… Ван Дикен, подумал Вуко. Ван Дикен с зажигалкой и порошковым супом. Но где остальные?

Горелый Гнев кивал над столом, а его черные змеиные глаза помутнели. Снизу даже появился узкий полумесяц белков.

– Не должно об этом говорить. Нынче ночь. Дурное время… Война богов…

Происходящее напоминало неудачную сельскую свадьбу. Несмотря на усилия, часть уже засыпа́ли. Физиология и алкоголь начинали брать верх. Скручивались в клубок под стенами, падали лицом на стол между обгрызанными костями, лужами пива и остатками овощей. Те, кто оставался трезв и в сознании, присаживались поближе к очагу, где тлели балки, шипящие под каплями мелкого дождя. Драккайнен проследил за очередным вероятным информатором, с оторопью констатируя, что повседневность средневековья – это призрачная, всеохватная скука.

Тут нечего делать. Можно сидеть над пивом, рассказывать друг другу истории. Но и только. Кроме этого, был еще страх. Все тревожно глядели во тьму за дверью, стараясь держать под рукой оружие, даже во время сна. Нервно вздрагивали сквозь сон, как дикие звери; порой просыпались и поводили вокруг испуганными глазами, а потом засыпали снова. Скука и страх. Длинные периоды монотонности, прерываемые короткими спазмами ужаса и испуга.

Появился ван Дикен. Что он здесь делал? Куда ушел?