Толпа разбегалась во все стороны, словно пена на воде. Норберт еще успел увидеть стрелявших. Женщины с закрытыми бурками лицами двигались вперед, к фонтану, вместе с остальными убегающими. В бурках, хиджабах и абайях, они шли в одинаковых позах, на полусогнутых ногах, танцующим шагом, прижав к телу локти и подняв к плечу короткие массивные автоматы, то и дело выплевывавшие размеренные полусекундные очереди.

После каждого залпа из-за фонтана очередное закутанное в черное тело валилось на землю.

Одна из наступающих женщин рванула на себе бурку, которая распалась надвое и упала наземь словно занавес, открыв полотняные песочного цвета штаны, рубаху и коротко подстриженную голову, явно принадлежащую мужчине.

Где-то в мозгу Норберта инстинкт самосохранения наконец нокаутировал бесстрастного исполнителя, разбил стекло и вдавил красную кнопку.

Он бежал к стеклянно-металлическим руинам шпиля, в сторону набережной и отеля. Вокруг лежали и бежали другие люди, раздавался электрический треск коротких очередей, пули высекали искры на бетоне и выбрасывали фонтанчики пыли, в небе то и дело слышался пронзительный визг рикошетов.

Когда много лет назад шпиль рухнул, бо́льшая его часть свалилась на парк, а потом его остатки сгребли бульдозерами в кучу, и так оно и осталось. Со временем среди руин появился лабиринт тропинок, проходов и коридоров вокруг и внутри изуродованного стеклянно-стального скелета, словно муравьи прогрызли себе пути в трупе дракона.

Норберт длинными прыжками мчался вперед, чувствуя, как его сотрясает истерический, бессмысленный смех. Адреналин бурлил в его жилах, чуть ли не вытекая из носа, он почти ничего не слышал, в ушах все еще были вата и писк, он мало что видел, кроме перемежающихся пятен черной как смоль тени и ослепительного блеска, вокруг торчали искореженные стальные ребра и пролеты, громоздились завалы стеклянных плит толщиной в ладонь. Он понятия не имел, где находится, пробираясь лишь приблизительно в сторону залива, сквозь пищащие слои ваты пробивались треск канонады и крики людей, рядом мелькали убегающие силуэты, трепещущие платки и сверкающие белизной дишдаши.

Он мало что видел, почти ничего не слышал и, собственно, ни о чем не думал. Он был лишь мчащимся вперед туловищем, переполненным пенящимися гормонами бегства, ненамного умнее цыпленка с отрубленной головой.

Ясно было, что он заблудился.

Среди лабиринта разбитого стекла, алюминиевых решеток и обломков бетона блеснул свет, и он бросился туда, мимо бегущих в другую сторону охваченных такой же паникой людей. У него даже не возникло мысли, что что-то не так. Важно было лишь то, что он уже чувствует на щеках солнце и сейчас вырвется из ловушки, прямо к набережной и выщербленному массиву уцелевших приморских отелей, увидит выступающий из воды продырявленный хрустальный парус Бурдж-Халифа и высохшее кладбище Джумейра-Айленд, с торчащими из моря скелетами зданий и культями пальм.

Он остановился, лишь когда выбежал из руин прямо к двум дымящимся «Тойотам Мураками» и фонтану, прямо в самый центр стрельбы, и, хотя разум его был не в силах понять, каким чудом он оказался вовсе не там, где следовало, до него по крайней мере дошло, что сейчас он погибнет. Окончательно и бесповоротно.

Сегодня.

Вокруг него трещали работающие на жидком топливе автоматы, пронизывая воздух ливнем пуль. Повсюду виднелись черные как смоль силуэты в свободных рубахах, прячущиеся за грудами бетона.

Воздух завибрировал от взрыва, пробившегося даже сквозь писк в голове Норберта. Он почувствовал, как нервно вздрогнула земля, порыв ветра ударил в лицо. Одетые в черное боевики вдруг перестали стрелять и повылезали отовсюду среди разбитого бетона, словно вспугнутые скорпионы. Он еще успел заметить, что двое из них тащат безжизненное тело в хитиновом комбинезоне маляра, а в следующее мгновение они уже его окружили. Норберт услышал гортанный крик, увидел блеск глаз в щели, прорезавшей черную ткань, кто-то грубо дернул его за волосы, и прямо перед его лицом в смуглой руке возникло блестящее треугольное острие. Он увидел пересеченное тремя нанесенными хной цвета засохшей крови линями запястье, услышал щелчок блокировки клинка. Руины окутали клубы серого дыма, воняющего горелым пластиком.

Ноги его вдруг куда-то исчезли, превратившись в беспомощные комья свежего теста. Когда он падал, ему даже показалось, что они гнутся независимо от суставов, что он просто валится, как плохо надутая пляжная игрушка.

Державший Норберта сзади на мгновение забыл о ноже и схватил его другой рукой за рубашку, отчаянно пытаясь поставить вертикально, когда небо вновь треснуло пополам, разорванное треском внезапной канонады.

Черные силуэты вокруг повалились на мостовую, кто-то куда-то бежал, кто-то отчаянно вопил, кто-то кого-то звал. По бетону струилась рубиновая кровь.

Хаос. Дым в небе. Скачущая, смазанная картинка, теряющая пиксели.

Все происходило одновременно.

Издающий резкий запах пота и розовой воды моджахед тяжело навалился на Норберта, но тут же начал судорожно ерзать, вцепившись в него так, будто он был последним спасательным жилетом на «Титанике».

Откуда-то появились фигуры в бурках и абайях или в песочного цвета туристических костюмах. Блеск дорогих противосолнечных очков, тяжелый топот ботинок с глубокими бороздами на подошвах.

Он видел, как двое хватают неуклюже перебирающего ногами человека в комбинезоне и тащат его куда-то в клубы дыма. Моджахед за спиной Норберта рванул его на себя, что-то гортанно декламируя срывающимся от паники голосом. Словно отполированный полумесяц, блеснуло острие.

Очередной взрыв паники подействовал на Норберта как острая шпора. Внезапно обретя власть над ногами, он отчаянно вцепился в запястье с ножом и дернул, закинув назад голову и сжимая мясистый черный шелк рукава.

Он даже не заметил, как крикнул.

Обычное, машинальное польское ругательство. Даже страшно подумать, сколько жителей страны между Балтикой и Татрами покинуло земную юдоль, крича на прощание: «Курва!», словно это было единственное, что они могли поведать миру под конец. Как будто упоминание женщины легкого поведения являлось идеальным завершением пути, последним словом, точкой над «i».

– Курва!

В этот вопль он вложил всю свою панику, злость и несогласие с подобным оборотом дел.

Все происходило одновременно. С тех пор, как он вновь забежал в тыл фонтана, прошло неполных четыре секунды.

Он успел заметить, что переодетые, окружившие кольцом несчастного в комбинезоне, на мгновение замешкались. Кто-то властно рявкнул – похоже, по-английски, но в грохоте и шуме вокруг осталось лишь ощущение приказа.

Один из них поднял оружие, направив прямо ему в лицо, и дважды выстрелил.

Норберт увидел лиловую вспышку, а затем провалился в темноту вместе с грохотом, с каким могла бы захлопнуться книга в тяжелом, оправленном в кожу переплете. Книга определенно чересчур короткая, преждевременно завершившаяся словом «курва».

Без сознания он пробыл всего несколько секунд, может, даже меньше. То было лишь краткое затемнение, словно предназначавшееся для рекламной вставки. Он вновь вывалился в раскаленный день в Дубай-Сити, в шум выстрелов и криков, который казался ему приглушенным, словно кто-то забил ему уши желе.

Кто-то тащил его за воротник, быстро и грубо; он видел волочащиеся по тротуару собственные ботинки, рубашка врезалась в горло.

Он увидел закутанную в черное фигуру, смятую, словно брошенная одежда, но неуклюже ползущую куда-то вперед бессмысленными движениями заводного механизма, промокшую тряпку на лице, на которое уже садились мухи, щель, в которой блестел один вытаращенный глаз, залитый алой, густой, как сироп, кровью, смуглые руки с нарисованными хной полосами на запястьях, искривленные пальцы со сломанными ногтями, оставлявшие ржавого цвета следы на бетоне.

И черный нож с треугольным клинком с дырой, блестевший на тротуаре, словно осколок луны.

Движения ползущего становились все медленнее, но он продолжал упрямо стремиться вперед, словно на остатках энергии почти полностью спущенной пружины. Пахло кровью, розовой водой и дерьмом.

– Вставай! Я помогу! – сдавленно рявкнул над головой Норберта тот, кто его тащил. По-польски.

Он послушно поднялся на онемевшие ноги. Тот забросил его руку на шею, а другой рукой схватил за ремень и потащил быстрее. Вокруг бежали другие, он видел фигуры в развевающихся красных и синих абайях, черные бурки, туристические штаны с набитыми карманами на бедрах, слышал топот тяжелых ботинок.

И еще он видел оружие. Много оружия. Короткие массивные автоматы с обвешанными какими-то электронными штучками стволами, все солидное, испытанное и явно неоднократно использовавшееся. Кровь на песочного цвета рубашках, напряженные сосредоточенные лица, пластиковые наросты коммуникаторов на висках или ушных раковинах. Резкий металлический запах пороха и тяжелая мускусная вонь пота. Одеколон и смазка.

Писк в ушах постепенно проходил, сменяясь синтезированными рыданиями десятков сирен и стуком и визгом турбин квадрокоптеров.

Все вокруг путалось и вращалось, словно картинка в сумасшедшем калейдоскопе. Рваный, почти стробоскопический монтаж – как для видеоклипа. Вспышки и темные пятна, звуки, запахи, коктейль разнообразной вони. Топот сапог, визг водородных турбин.

На площадь въезжали микроавтобусы, лавируя у фонтана, – серые, покрытые матовым слоем ржавой пыли, почти без окон, со странными скошенными кузовами, похожие на гробы на колесах. Загрохотали отодвигающиеся дверцы.

– Давай! Дава-ай! Быстрее!

– Хейт-вагон вперед! Где труподелы?

– Уже кончают!

– В третий! Подгони их! Хостов – во второй!

– А с этим что? – спросил рослый, с лысой башкой и татуировкой на затылке, тот самый, что тащил Норберта.

– Эвакуация! На втором!

– Этого, курва, в планах не было!

– Что?! Я сказал!

– Есть!

Из-за отодвинутой дверцы микроавтобуса появилось несколько рук, которые подхватили Норберта за плечи и рубашку, после чего втащили в нутро машины, отделенное от царившего вокруг хаоса затемненными стеклами, наполненное запахом горячего пластика и лакированной кожи, на фоне которого ощущался металлический запашок кондиционированного воздуха и табачного дыма, смешанный с легким химическим ароматом искусственной сосны.

Канонада стихла – лишь время от времени раздавались одиночные выстрелы.

К ним не спеша приближались одетые в бурки или песочного цвета штаны и рубашки фигуры – без паники, подняв к небу дула автоматов.

Внутренность машины выглядела достаточно просторной – кресла располагались вдоль стен, так что пассажиры сидели лицом друг к другу, а не в направлении движения; посредине было свободное пространство, устланное мягким серым ковровым покрытием, на котором беспомощно корчился Норберт, словно ослепленный чудовищной вспышкой снаружи краб. Он видел в основном зеленые и фиолетовые пятна, натыкаясь на чьи-то колени; кто-то тащил его за плечо в сторону кресла.

В испещренном пятнами полумраке он увидел какие-то силуэты – кто-то то и дело садился в машину через отодвинутую дверцу. Его толкнули на сиденье, взвыл двигатель, и автобус тронулся, развернувшись на месте.

Тот, кто вскочил в машину последним, уселся в открытом дверном проеме с автоматом на коленях и издал дикий вопль, казавшийся более уместным на родео. Сидевший рядом с Норбертом резким движением сорвал с себя абайю, обнажив потную голову с коротко подстриженными волосами и туловище в разгрузочной жилетке с набитыми карманами, после чего наклонился вперед, выставив руку в замшевой перчатке без пальцев. Сидящий напротив перебросил оружие в другую руку и хлопнул ладонью о его ладонь. Норберт, зажатый между своими спасителями, пытался справиться с головокружением.

Оба инженера сидели напротив него, с ошеломленными бледными лицами. Один все еще трясся как в лихорадке, стуча зубами. Другой судорожно вцепился в спинку сиденья, таращась в пространство пустым взглядом впавшего в ступор.

Чья-то широкая спина закрыла вид Норберту. Присев на пол напротив заложников, мужчина с треском рванул клапан на боку жилетки, обнажив всевозможные свертки и замысловатые предметы, подвешенные в эластичных петлях или сетчатых кармашках. На руках у него были хирургические перчатки. Он по очереди дотронулся до лиц обоих ошеломленных инженеров, заглядывая им под веки и отворачивая губы уверенными движениями, свойственными скорее ветеринару.

– Ты ранен? – спросил он по-английски. – Как тебя зовут? Какой сегодня день?.. Ладно, этого ты можешь не знать… Какой сейчас год? Что-нибудь болит?

– Ма-ма-ма… Ма…гнус… О… Оль…сен… – выдавил несчастный.

– Ладно, Магнус. Все хорошо, ты возвращаешься домой. К жене и детям. Все кончилось. Ты в безопасности. Понимаешь, Магнус? В безопасности. Никто тебе уже ничего не сделает.

– Ма-магнус… – повторил Магнус. – Сре… еда.

– Расклеился, – сказал по-польски сидевший в дверях, закуривая сигарету – обычную, из табака в бумаге, из пачки с изображением муфлона. – Дай ему успокаивающего. Что со вторым?

– Тоже психическая травма, а чего ты хотел? Десять минут назад его собирались зарубить.

Где-то на фоне слышались возбужденные, оживленные голоса остальных, которые хлопали друг друга по ладоням, напоминая скорее банду подростков, выкинувших некий подленький, рискованный номер и только что сбежавших от полиции. Между сиденьями из рук в руки переходила старомодная алюминиевая фляжка с болтающейся на цепочке пробкой.

Фельдшер придерживал веки второму заложнику, светя ему в глаза маленьким, словно карандаш, фонариком, и что-то монотонно ему говорил, будто напуганному коню. Из кармана жилетки он достал ультразвуковой инъектор, напоминавший обойный степлер.

Норберт остолбенело наблюдал за происходящим, со странным ощущением, будто зашел куда-то без билета, влез на чужую свадьбу или нечто в этом роде.

– Тайгер, а с этим что? – спросил кто-то. – Зачем мы его забираем?

– Ну так это же гребаный земляк, мать его растак, – с некоторым замешательством ответил сидевший в дверях Тайгер. – Ты бы бросил придурка им на поживу?

– Так какого хрена он там болтался? В контракте он не предусмотрен. В документах я его тоже не заметил.

– Что, нельзя иногда совершить добрый поступок? Просто порадовать ангелочков? Эй, турист? Ты кто такой? Цел хоть?

– Э-э-э… – проговорил Норберт, не вполне соображая, с чего начать. – Я журналист… Норберт Ролинский… Я… независимый журналист…

– Что? Что он лепечет? Какой еще независимый журналист? Это еще что? От кого независимый?

– Из Сети. Он не работает ни на какой канал, просто вешает ролики в Сети и рассчитывает на заходы. Ивентщик. Я хренею! Он снимает!

– Что?

– Он все время снимает! У него на ремне омнифон, и тот постоянно снимает! Нас, хостов, машину, все! Чтоб мне сдохнуть! Поздравляю, Тайгер! Тебя покажут по телевизору! Звезда МегаНета!

Незнакомец слегка наклонился, держась за ручку на потолке, и его правая рука внезапно выстрелила вперед движением атакующей кобры, увенчанная коротким угловатым пистолетом, черный мертвый глаз которого уткнулся прямо в лицо Норберту. В одно мгновение у него онемело все тело – лицо, ноги, все остальное. Казалось, будто оцепенели даже внутренности.

– Давай стекла! Быстро! И мыльницу, курва твоя мать!

Он беспомощно показал руки, после чего осторожно снял свои «рэй-баны», постоянно мигавшие иконками и обозначениями. Без них он почувствовал себя голым.

– Я не успел выключить… все произошло столь быстро… – пробормотал он онемевшими губами, отстегивая от ремня омнифон, показавшийся чуть ли не потяжелевшим от записанного на диске материала. Несколько мегазаходов как в банке…

Дуло пистолета казалось огромным, словно колодец в ад; от него пахло маслом и пороховой гарью. Норберт протянул ладонь с лежавшим на ней блестящим прямоугольником из черного пластика и отполированного алюминия.

Час монтажа – и в Сеть. Счетчики заходов раскалились бы добела…

– Отдай Кролику, – сказал Тайгер.

– Это не дата-сейф, просто обычный омнифон! У моей дочки такой! Сам разберусь.

– Кролик, проверь! На всякий случай.

– Так точно!

Жилистый невысокий мужчина в очках, с коротко подстриженной, как у каторжника, головой, поднял руку в перчатке без пальцев, одним движением схватив и омнифон, и очки. Второй рукой он извлек из одного из вместилищ на своей жилетке универсальный инструмент, после чего надел очки Норберта и на мгновение замер. Отложив инструмент в сторону, он начал жестикулировать. Норберт молчал, угрюмо глядя на него. Ему незачем было видеть картинку – он прекрасно распознавал все жесты. Человек по имени Кролик обшаривал диски, влезал в систему, стирая все, что только можно, молниеносными уверенными движениями, будто отгоняя мух.

Все это продолжалось меньше минуты, в течение которой Норберт таращился на него с пересохшим горлом, мечась между страхом, надеждой и отчаянием. Кем бы ни были эти люди, они вовсе не мечтали о своих пяти минутах славы в МегаНете.

Кролик одной рукой открыл свой инструмент, с треском разложив короткое, похожее на долото лезвие, и уверенным движением воткнул его в щель корпуса, вскрыв омнифон словно устрицу. Казалось, будто сейчас он наклонит раковину и, задрав голову, проглотит электронные потроха, но он лишь выковырял оба чипа – сим-карту и карточку кристаллической памяти, которые вытряхнул себе на ладонь.

Щелчок. Прямоугольная складная рукоятка инструмента выплюнула тупую головку пассатижей, и карточки одна за другой отправились под острия для резки проволоки. Послышался хруст, и на этом все закончилось.

Кролик сложил корпус, затем раздавил «рэй-баны» в руке и надел Норберту на нос погнутую оправу, после чего бросил ему на колени выпотрошенный омнифон.

– К вашим услугам, – процедил он низким мрачным голосом. Его похожее на крысиную морду лицо с бородкой вокруг рта не выражало никаких эмоций.

Норберт какое-то время сидел с бесполезным остовом на коленях и в оправе на носу, напоминавшей вытащенный из-под поезда велосипед. Он прекрасно понимал, что выглядит как клоун, но для него это была далеко не самая главная проблема.

Взглянув на мертвый бесполезный омнифон в руке, он снял очки, кое-как сложил их и сунул в карман. Тайгер повернулся к нему с автоматом на коленях.