– Вот именно – нет. А эти ребята вытаскивали его ведрами из штольни, которую выкопали вручную. Ну… почти вручную. Одного ранили в кадре. Ивент удалили с сервера через шесть часов, но, если бы не это, к утру он имел бы два гига заходов. Такова была динамика. Меганавтам хотелось увидеть, как парень получает пулю, а в итоге они поняли, что все это происходит из-за топлива, которого якобы нет. Тогда мне не повезло. Наверняка есть новостные каналы, на которых этот ивент продержался бы дольше. – Норберт задумался. – Контрабанда мусора. Вот, например, тема.

– Как это – контрабанда мусора?

– Для тебя мусор – целая проблема. Тебе приходится его сортировать, мыть, платить кому-то, чтобы его забрали. Но для кого-то другого мусор – товар. В электронных контактах есть металлы, даже золото. Мало, но – зернышко к зернышку… В мире осталось совсем немного золота, так что, оказывается, вполне выгодно нанимать людей, которые будут сидеть над горелками и его извлекать. Есть стекло, пластик, есть редкие металлы, биомасса, из которой можно сделать удобрения и метан. Мусор можно использовать как естественные месторождения – нужно лишь располагать дешевой рабочей силой. И потому его контрабандой переправляют через границу. Но чтобы это показать, нужна не только тема. Те времена давно прошли. Нельзя просто снять об этом фильм, поскольку его почти никто не посмотрит. Нужно сообразить, каким это может сопровождаться ивентом. Максимум пять минут, а лучше три. Множество событий. Что-то сильнодействующее. Кровь. Эмоции. Все такое. И тогда заодно ты можешь показать людям, сколько на самом деле стоит их мусор, и как так получается, что им приходится платить тому, кто этот мусор у них забирает.

Робсон глотнул водки и задумался с таким видом, будто собирался прыгнуть с вершины водопада.

– А ты мог бы заснять разных шишек, политиков, олигархов, как они хлещут водку и, например, едят панду?

– Что-что едят?!

– Гигантскую панду, зажаренную целиком на вертеле, не помню, с яблоком во рту или нет. Ну, знаешь – такой черно-белый мишка, символ вымирающих видов, эмблема Фонда дикой природы?

– Слушаю внимательно, хотя у меня зарождаются сомнения. Сколько их осталось? Пятьдесят? Насколько мне известно, за убийство этого создания в Китае полагается расстрел. Не представляю себе, как такое можно вообще раздобыть. Но, повторяю, – внимательно слушаю.

– Логика, Фокус. Какое самое дорогое блюдо в мире?

– Астраханская икра? Я в этом не особо разбираюсь.

– Нет-нет. Вообще самое дорогое. Теоретически. Вне зависимости от реноме шеф-повара, который его приготовил, и класса ресторана. Я про самый дорогой ингредиент.

– Я же говорил – я не разбираюсь в эксклюзивной кухне. Как-то раз ел омара, но не более того. Оказался вполне неплох.

– Подумай. Самый дорогой ингредиент, который труднее всего добыть. Почти невозможно.

– Любовь?

– То, чего нельзя достать. То, что охраняется.

– Давай сначала, а то я начинаю путаться. В твоем ресторане подают панду?

Робсон вздохнул.

– Ясное дело, что не в ресторане. Думаешь, это блюдо дня? Есть зал на самом верхнем этаже – Яшмовый, не помню, как это будет по-кантонски. Банкетный зал для ВИПов. Чаще всего его снимают китайцы, высшего уровня. Для них ужин, который они устраивают для партнеров по бизнесу, – демонстрация собственного могущества.

– И сколько стоит такой ужин на несколько десятков персон?

– Ты бы всю жизнь не расплатился, но их могущество не в этом. Просто швыряться деньгами мало. Впрочем, ты что, думаешь, это все какие-то утонченные… ну, не знаю… принцы или еще кто? И они знают имена знаменитых шеф-поваров? Или их удивит закуска из редких и эксклюзивных ингредиентов, о которых они никогда не слышали? Но если хозяин вечера в состоянии заказать посреди гребаной Европы блюдо из тигра, то это, наверное, произведет впечатление?

– Тигр?! Он вообще съедобен?

– Это необязательно должно быть вкусно. Это должно быть нечто дорогое, такое, что невозможно достать, скандальное и нарушающее всяческие правила. Если некто подает тебе на ужин панду, стейк из кита, дельфина или тигра – значит, он может все, соображаешь?

– Ясное дело, соображаю, только у меня это как-то в голове не укладывается.

– Так как, берешься?

– В смысле? Что ты хочешь? Дать мне пригласительный билет?

– Дашь мне аппаратуру, а я сниму. Ты продашь, и поделим деньги. Поровну.

– Отпадает. Забудь. Без вариантов.

Робсон стал похож на остолбеневшего хорька.

– Что такое? Ведь…

– Ты не умеешь. Все испортишь и сразу же попадешься.

– Любой умеет. Даже дети.

– Дети снимают, как кто-то падает с велосипеда, или как какой-нибудь перебравший псих пытается улететь с балюстрады балкона на юг. «Таофэном» за один евро, и чаще всего случайно. Там же охрана и мониторинг. Вам разрешают иметь на работе омнифоны? Какую-нибудь электронику? Нет никаких рамок, сканеров? Ты сумеешь отснять материал так, чтобы никто об этом не знал? Одновременно наливая водку из холодильника Ким Чжон Хака, подавая тарталетки с яйцами птицы додо и улыбаясь гостям? Одним глазом глядя на мир, а другим в видоискатель камеры? Управляя жестами так, чтобы никто ни о чем не догадался?

– То есть ничего не получится?

– Что не получится? Тебе просто нужен профессионал, вот и все.

– А ты как это сделаешь?

– Точно так же, как трахаются ежики.

– Что?

– Ну… осторожно. Это уже мое дело. Есть способы, только ты должен меня туда внедрить.

– И как же?

– Как официанта, помощника или как это там называется. Вы никогда не берете на подмену людей с аутсорсинга, из какого-нибудь агентства или еще чего-нибудь?

– Только не в Яшмовый.

– Подумай.

Робсон уставился куда-то в пространство, морща брови, покачал головой, а потом вдруг на какое-то время окаменел.

– Кто знает… попробую позвонить в пару мест. Может, и выйдет. Да что там, все равно меня вышвырнут под зад.

– Ладно, сейчас мы ненадолго выйдем, включим омники, и я перешлю тебе визитку. Правила таковы: если сумеешь меня внедрить на подобное мероприятие, я сделаю материал. Насколько это выполнимо, и стоит ли качество ивента такого риска, решаю я. Мы не знакомы и не общаемся. Впрочем, ты все равно не будешь знать, снимаю я или нет. Если ивент получится, я его вывешиваю. Если он пойдет и наберет пять кило заходов, получишь обычную ставку информатора – пять кило евро. Если заходы превысят мега, получишь премию – пять процентов. Таковы правила в этой профессии. Берешься?

Робсон надолго задумался, вновь сверля взглядом забитую народом темноту зала.

Норберт закурил, внимательно наблюдая за ним и ища признаков какой-либо фальши, провокации или обмана, заученных жестов, заранее заготовленных реакций.

Похоже было, что Робсон в самом деле размышляет, высчитывая возможный риск. Все в его позе и мимике говорило о нерешительности и взвешивании шансов. Либо он был вдохновенным актером, либо действительно говорил правду.

– Сейчас не могу сказать, получится ли, – наконец сообщил он. – Это примерно как внедрить тебя в операционную. В дорогой черной клинике.

– Ясное дело, – успокоил его Норберт. – Я просто спрашиваю, устраивают ли тебя такие условия. Берешься или нет?

Робсон судорожно сглотнул.

– Берусь.

– Хорошо, – кивнул Норберт. – Теперь у меня к тебе пара вопросов. Первое – в чем, собственно, дело?

– В смысле?

– В смысле – в чем дело помимо того, что ты боишься потерять работу и заодно хочешь заработать пару евро?

Робсон прикусил губу, молча вертя в пальцах рюмку. Норберт налил ему водки и пододвинул блюдце с огурцами и мелко нарезанной охотничьей колбасой.

– Мне нужно знать, – объяснил он. – Я должен понимать, во что ввязываюсь.

– Меня уволят из-за одной бабы, – выдавил Робсон. – Министра. Кажется, здравоохранения и соцобеспечения. – Он замолчал, а потом снова начал, как бы с другой стороны: – Эти самые панды и прочее – лишь часть всего. Они там чувствуют себя безнаказанными, в своем кругу. Решают свои дела, заключают гуаньси, то есть договоры, и там нет никакой прессы, никаких людей извне, никаких свидетелей. Только мы и стриптизеры. Скажем так… для услады глаз. За нас ручается господин Ву, за них – их агентство, которое и так обслуживает политиков и больших начальников.

– А этот… господин Ву? У него нет там своей слежки? Ему не хочется иметь их всех на крючке? Странно для китайца.

Робсон покачал головой.

– Нет. Это часть договора. Охрана каждый раз проверяет все помещение. Иначе ничего бы не вышло. Господин Ву хотел создать действительно интимное место, для избранных. Впрочем, даже если бы что-то и утекло, ему бы вряд ли что-то грозило. Именно он организует все развлечения.

Норберт кивнул.

– А ты еще хотел сам снимать. Ясно же, что ты должен оказаться в кадре.

– Я?!

– Где-нибудь на фоне. Должно быть видно, что снимаешь не ты. Иначе господин Ву найдет тебя методом исключения и приготовит из тебя фуа-гра. А ваше присутствие им не мешает?

– Не будут же они сами себе готовить напитки. Они привыкли, что вокруг есть какой-то персонал, и даже не обращают на это внимания. Суть в том, что нас вообще не видно. Мы словно мебель. Если бы ты спросил кого-то из них про стюардов, официантов и прочих, он бы крайне удивился. Бокалы наполняются сами, закуски тоже просто есть. Разве что если им вдруг ударяет в голову, и тогда становится опасно. Ты можешь слишком многое увидеть, или с тобой захотят развлечься. Представь себе, что ты попал на встречу мафии или триады, только полностью безнаказанных. Особенно там, в Яшмовом зале. А они порой творят такое, что у обычного человека в башке не умещается, – Робсон махнул рукой, показывая на скрытый во мраке ангар за их спинами. – То, что тут, – детский праздник. Бинго в доме престарелых.

– Ладно, – сказал Норберт. – Придумай, как я могу туда попасть в роли официанта, помощника или еще кого-нибудь. По возможности легально, чтобы твои коллеги не подняли шум, увидев меня. И чтобы мне не пришлось жонглировать бутылками. Еще неплохо было бы взглянуть на тот зал, когда он пуст. Подумай об этом. На связи.

□ □ □

На следующее утро он проснулся поздно, с тяжестью в желудке и голове, размышляя над тем, во что, собственно, ввязался.

Он заставил себя проглотить чашку кофе и гренки с домашним клубничным вареньем, приготовленным из нелегальной несертифицированной клубники, а не из свеклы с клубничным вкусом.

А потом он понял, что адреналин начинает брать над ним верх.

Ивент. Настоящий, приличный ивент, который может потрясти Сеть.

Но – панда?!

Сев в кресло, он отрегулировал спинку и подлокотники, после чего одним жестом опустил голодисплей, а другим разбудил молоха МегаНета.

В обычных поисковиках информация на тему отеля на верхних этажах Ляонин-тауэр и ресторана «Императорская пагода» оказалась именно такой, как он и ожидал, – множество рекламно-корпоративной бессмыслицы и целые полчища страниц, испещренных колонками иероглифов без перевода на какой-либо человеческий язык. Вращающаяся голограмма небоскреба Ляонин, сверкающий мрамором и полированной латунью вестибюль, напоминающий надгробие нового богача, номера в пастельных тонах с мебелью ручной работы из черного дерева и палисандра, сверкающий шелк постельного белья, орхидеи на подушках. Очередные залежи мрамора, оникса и хрусталя в ванных комнатах.

Наконец – ресторан, но никаких фотографий Яшмового зала, даже никаких упоминаний, по крайней мере в англоязычной части. Он жестом запустил переводчик, но бессмыслица, сменившая гущу китайских знаков, не содержала никаких ключевых слов. В каком-то месте нашлось лишь «ванна, один кусок яшмы», но ему было нужно не это.

В ресторане он ожидал увидеть круглые резные двери, разукрашенных собакодраконов, лакированные ширмы и бумажные фонарики, но с тем же успехом он мог ожидать блюд в коробочках из крахмала навынос. Интерьер был заполнен стеклом, камнем и деревом в постмодернистском, новокитайском стиле – своего рода восточная «Икеа» в версии турбо. Драконы, иероглифы и веера там тоже имелись, но скорее предполагаемые, скрытые под покровом стилизации в виде света, оттенков красок, матовых следов на хрустальном стекле. Он провел среди виртуальных интерьеров два часа, но ему не удалось получить больше никакой информации, кроме того что награжденного мишленовскими звездами шеф-повара зовут Станислав Орунга-Д’Орсай.

Закрыв обычные поисковики, он запустил «Ви-Вотч» – хакерский нелегальный поисковик, который, в отличие от прочих, не скользил по поверхности данных, ища обычные тэги, но углублялся в слои скрытых сущностей, неявной и конфиденциальной информации, недоступной простым смертным. Имевшаяся у него версия программы была трехмесячной давности, так что не имело смысла атаковать с ее помощью действительно охраняемые данные и защитные программы, военные сети или файрволы правительственных организаций. Он лишь надеялся, что все еще не оставляет после себя никаких следов.

Единственное, что ему удалось получить, – немного личных голограмм и фотографий, увековечивавших различные события в отельных номерах «Пагоды» и панорамный вид крыши отеля с террасой и пентхаусом, в котором, предположительно, скрывался Яшмовый зал. Затем он натравил «Ви-Вотч» на местную пожарную охрану, получив пространственную схему эвакуационных путей отеля и ресторана. Программа работала значительно дольше, чем обычные поисковики, поскольку копала глубже и вынуждена была ломать защиту, подделываясь под пользователей с соответствующими правами и легальные передачи данных. Но во внутреннюю сеть пожарной охраны, которой явно недоставало инвестиций, она вошла словно в разогретое масло.

Сбросив схемы на один из своих тайных аккаунтов в информационном облаке, Норберт вышел из Сети.

А потом он расстегнул сумку со своей аппаратурой и разложил ее содержимое на столе перед собой – рядами, словно детали некоего странного оружия. Возможностей имелось множество, только все они требовали управления. Омнифона. Универсального контроллера для всего, иметь который при себе он не мог.