3. Мировоззрение древних

Мирное сотрудничество и насилие в отношениях между народами идут бок о бок, и было бы неверно абсолютизировать роль того или другого в истории человечества. Но очень интересно понять, как могли развиваться контакты между расами и цивилизациями в далёком прошлом. Ведь, подобно снегу, который грекам гомеровского времени представлялся разным по природе в зависимости от места, для древних не существовало понятия «человечество» вообще, в целом. Недаром в языках многих народов мира (в том числе наших марийцев, мордвы, удмуртов, манси и др.) слово «человек» (вар. «мужчина») тождественно самоназванию народа. Это означает, что все прочие народы автоматически как бы выключались из понятия «люди».

Конрад Лоренц пишет по этому вопросу: «Первые настоящие люди, каких мы знаем из доисторических эпох, … вели себя почти также, как некоторые ещё и сегодня живущие племена, например, папуасы Центральной Новой Гвинеи. У них каждое из крошечных селений находится в постоянном состоянии войны с соседями, в отношениях взаимной умеренной охоты за головами. “Умеренность” … состоит в том, что… лишь при оказии, случайно встретив на границе своей области какую-нибудь старуху или пару детей, “зовут с собой” их головы». Это предполагает, что внутри каждой такой группы, находящейся в состоянии перманентной смертельной вражды со всеми остальными, царит всеобщее братство, чуть ли не идиллия по нынешним меркам: «Все мужчины неизбежно должны стать побратимами; они – друзья в самом настоящем смысле слова, каждый не раз спасал другому жизнь. И хотя между ними возможно какое-то соперничество, … оно неизбежно отходит на задний план перед постоянной необходимостью вместе защищаться от враждебных соседей».

Означает ли это, что любой чужак, если только не может защитить себя, обречён на уничтожение? Если бы так, то никакой проблемы взаимодействия культур не существовало. Когда пришельцев мало или они хуже вооружены, то туземцы истребляют их. Когда пришельцев много или они лучше вооружены, то они истребляют, изгоняют или порабощают туземцев и занимают их территорию. По правде, факты такого рода тоже известны из истории. Однако они, в чистом виде, скорее, исключение из правил, нежели общее правило.

Почему? Да потому, что «чужак» вовсе не обязательно означает «враг»! В вышеприведённом классическом примере с «охотниками за головами» – кто враг? Человек соседнего племени, обладающий тем же цветом кожи и даже говорящий почти на том же языке! А как могли, скажем, древние обитатели Америки смотреть на высадившихся у побережья египтян эпохи фараонов или испанцев времён костров инквизиции? Вполне естественно было подумать: а не помогут ли загадочные пришельцы (которые вообще не вписывались в понятие «люди», так как «люди» – это лишь соплеменники) против соседнего враждебного племени?!

Между прочим, это было характерно не только для «дикарей». На эту удочку ловились вполне цивилизованные страны. Вся колонизаторская политика европейцев в XVI–XIX вв. была построена на принципе «разделяй и властвуй», когда империалисты использовали в своих целях застарелую вражду туземцев меж собою. Кортес и Писарро сокрушили могучие империи (соответственно) ацтеков и инков, явившись в ореоле освободителей для многочисленных местных народов, которых ацтеки и инки прежде поработили. Индия была завоёвана англичанами путём натравливания друг на друга тамошних раджей и султанов, каждый из которых искал покровительства могущественных пришельцев лишь для того, чтобы отвоевать у соседнего суверена какую-нибудь паршивую деревеньку.

Таким образом, непохожесть незваных пришельцев на «аборигенов» могла как спровоцировать вторых на насилие, так и сослужить первым неплохую службу – всё зависело от конкретных обстоятельств встречи, зачастую даже от случайных нюансов. Известно, что туземцы многих островов Океании воспринимали отдельные жесты европейских мореплавателей как акты дарения. И те, и другие потом очень удивлялись: европейцы – «вероломству» и «воровству» туземцев, а те – неспровоцированным и спонтанным (по их мнению) актам насилия со стороны белых. Но в иных случаях контакт мог проходить вполне мирно. Другой цвет кожи и странный культурный антураж как бы выводил пришельцев за рамки моральных норм «аборигенов». Учитывая, что среди этих норм насилие было общепринятым, далеко не всегда это было плохо. Впрочем, то же самое можно сказать и о пришельцах.

Общеизвестно, что всё новое вызывает двоякую реакцию – страх и любопытство. Отсюда в отношении к новому возможны два стремления – уничтожить и использовать с выгодой. Что в каждом конкретном случае возобладает – зависит от множества привходящих факторов. Очевидно, что диалектикой этих взаимопротиворечащих стремлений всякий раз определяются любые контакты между представителями разных культур.

Совершенно неверно искать в основе успеха мирного характера этих контактов в далёком прошлом зачатки каких-то представлений о единстве человечества, об «общечеловеческих ценностях» и т.д. Напротив, именно сознание своей исключительности позволяло смотреть на недавно узнанных соседей по планете не как на людей. Как это ни кажется теперь парадоксальным, но именно подобный взгляд лучше всего предохранял от превентивного насилия согласно представлению, что всякий человек вне родного племени является врагом. Если в первых контактах не было чего-то, провоцировавшего спонтанного насилия, дальнейшие контакты могли развиваться дальше по линии получения обоюдной пользы от общения. Этому не мешало, что обе стороны продолжали смотреть друг на друга, как мы сейчас смотрели бы на инопланетян. Если они не проявляют враждебности (по нашим понятиям), а от контактов с ними мы можем почерпнуть пользу, то их соседство можно стерпеть. Но абстрактная «гуманность» в их отношении нас бы не связывала, случись чего…

Никакие отвлечённые «общечеловеческие» идеи над сознанием древних людей не довлели. Вряд ли какой-нибудь великий народ (а не одни лишь евреи) в прошлом избежал соблазна собственной исключительности. Китайцы всегда и до сих пор мнят себя господами мира, а если мир об этом не знает, то тем хуже для него! Древние греки всегда противопоставляли себя «варварам», т.е. всем остальным, а Аристотель договорился до того, что любой варвар по природе своей – раб и предназначен лишь для того, чтобы служить эллинам. Римляне заимствовали эту же точку зрения, подставив на место греков самих себя. Русские во времена Московского царства считали только себя избранных к спасению в конце времён (концепция Третьего Рима), тогда как всем неправославным предстояло погибнуть…

Но верно то, что это разделение на избранный народ и остальных вряд ли когда-нибудь (кроме Новейшего времени – идеологии расизма и нацизма) носило расово-биологический характер. Для Аристотеля и его современников эллин – это прежде всего человек эллинской культуры. Да и трудно было эллинам противопоставить себя таким же белым соседям в расовом смысле. Для древних евреев принадлежность к избранному народу определялась только верой в единого бога Яхве и выполнением его завета – обряда обрезания.

Долгое время историки считали, что древние арии, вторгшиеся в Индию в конце II тысячелетия до н.э. (существуют и более ранние датировки), в расовом отношении противопоставляли себя более древним обитателям Индийского субконтинента. Подробный анализ текстов Ригведы и других древнеиндийских источников убедил большинство исследователей, что, хотя расовые отличия между пришельцами и туземцами имели место, деление на «своих» и «чужих» не было детерминировано расой. Уже на ранних стадиях арийской колонизации Индии в состав арийских этносов включались группы туземных племён. В то же время имелись группы индоариев, стоявших вне племенной и культовой организации ведических индоариев, и отношение к ним у последних было такое же, как ко всем прочим «неарийским» племенам.

«Расизм возник сравнительно недавно и в прямой связи с расцветом колониализма, – пишут глубочайшие отечественные знатоки древней Индии Г.М. Бонгард-Левин и Г.Ф. Ильин, – поэтому приписывание древним народам расистских убеждений – не что иное, как явная модернизация … Даже различия в языке никогда не считались существенными, понятие же о расе отсутствовало вовсе. Согласно эпосу, многие герои, святые мудрецы и даже боги … обладали чёрной или синей кожей, и это не считалось порочащей их чертой».

Итак, система идентификации «враг или друг» у древних народов основывалась на комплексе многих факторов, а не зависела от абсолютизации какой-то одной черты в облике или поведении. И здесь необходимо вспомнить то, что мы выше писали о росте агрессивности как о магистральном направлении человеческого развития. Этот тезис доказывается всей историей цивилизации. Так, например, древний мир не знал религиозных войн. Последние появились только с возникновением первой космополитической монотеистической религии – христианства. Древние не пытались никого обратить в свою веру. Возможно, им бы даже показалось кощунством, если бы другое племя заимствовало у них богов. Ведь боги (и даже иудейский Яхве) были покровителями конкретного народа. Допустимо было поклоняться богам лишь на их, так сказать, ПМЖ – это было и формой дани местному племени.

Впрочем, уже в эпоху эллинизма заимствования богов распространились очень широко, но этому быстро нашлось обоснование. Вместе с божеством на его новой родине утверждался и престиж прежнего места обитания божества. Так, ближневосточные жрецы усиленно поощряли распространение культов Кибелы и Изиды в Риме. Несомненно, что, хотя древние были лишены абстрактных «общечеловеческих» идей в их современном понимании, им не хуже, чем нам, удавалось наладить мирные связи между различными культурами и расами. В чём-то, очевидно, даже лучше нас.

4. Хорошо известные миграции

В наше время всё больше говорят о миграции жителей Азии и Африки в страны Европы, включая миграцию населения Кавказа и Центральной Азии в европейскую часть России. Этот массовый процесс развернулся сравнительно недавно, поэтому он привлёк к себе особенное внимание. Миграция мексиканцев и других латиноамериканцев в США, имеющая сходные причины с прежде названной, стала как-то привычной. Ещё более привычна миграция из Европы и Восточной Азии в Новый Свет. Она продолжается уже не первое столетие. Её масштабы до сих пор не меньше, чем первой и второй из названных в этой главе, но она давно воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Вот если бы она прекратилась, и люди, наоборот, стали бы больше эмигрировать из США и Канады, чем въезжать туда, тогда это выглядело бы сенсацией.

Так что массовая миграция – явление в истории человечества самое обыденное. Меняются лишь направления и интенсивность миграционных потоков.

Из миграций последних пяти столетий переселение из разных стран Европы (а с ХХ века – и Азии) в Новый Свет (в меньшей степени в Южную Африку и Австралию) – самое массовое и устойчивое. Другими, немного менее массовыми, но заметными в глобальном масштабе и столь же устойчивыми были:

1. Расселение русских по просторам евразийской Степи и в Сибири, а чуть позже – также и на Дальнем Востоке Евразии (XVI–XX вв.).

2. Заселение Дальнего Запада Северной Америки белыми колонистами (начиная с XIX в.)

3. Расселение китайцев в западных (Тибет, Цинхай, Синьцзян) и северных (Маньчжурия) районах Китая.

4. Вывоз негров-рабов из Африки в Новый Свет (XVI–XIX вв.).

5. Эмиграция индийских рабочих-кули в Новый Свет и британские колонии в других частях света (XIX – 1-я пол. ХХ вв.).

Первый из этих процессов в самом конце ХХ столетия сменился обратным оттоком русских в европейскую часть России. Второй почти прекратился, третий продолжается по сей день.

Характерно, что всем названным миграционным процессам предшествовал военный захват территории. Сначала шли завоеватели, потом – исследователи (иногда первые и вторые соединялись в одном лице) и после – добровольные или подневольные переселенцы.

Если современную миграцию в США ещё можно считать продолжением той, что началась после завоевания этой территории белыми, то миграция из Азии и Африки в Европу представляет собой нечто иное по характеру. Она больше напоминает переселенческие волны древности, когда колонисты оседали среди более многочисленного туземного населения, а не на пустующие земли. Будучи по масштабу миграцией, по типу взаимоотношений с «аборигенами» (т.е. с европейцами) это, скорее, инфильтрация. В старину же инфильтрация была самым распространённым видом переселения народов.

В Средние века, предшествовавшие эпохе Великих географических открытий, массовые миграции происходили больше по сухопутным маршрутам, хотя и морские не исключались. Самой, как многим кажется, известной из них является Великое переселение народов (IV–XIII вв.). Именно «кажется», тогда как на самом деле этот феномен до сих пор трактуется совершенно по-разному. Видимо, под словами Великое переселение народов (ВПН) мы объединяем несколько различных по характеру, размерам и направлению миграционных и инфильтрационных потоков.

Возьмём, например, пресловутое вторжение варваров в Римскую империю, которое якобы положило конец Древнему Риму. «Пресловутое» – потому, что взаимоотношения Римской империи с её племенной периферией отнюдь не исчерпывались военной тематикой. Достаточно сказать, что в последние века Империи многие германские племена состояли у неё на службе, а римского военачальника Стилихона, вандала по этносу, вообще называли «последним римлянином». «Якобы» – потому, что кризис Империи начался задолго до ВПН и независимо от него. Ну и, наконец, что осталось от франков, готов, вандалов, бургундов, гуннов, образовавших свои государства на развалинах Рима? А ничего, кроме названий стран или областей. Даже своего языка они не принесли покорённому населению, а усвоили его искажённую латынь. Отсюда ясно, что завоеватели-варвары вскоре растворились в массе побеждённого ими населения. Это обстоятельство побуждает считать, что ВПН в Западной Европе как такового не было, а имели место лишь походы отдельных воинских дружин, тогда как масса выделивших их народов оставалась на своём прежнем ПМЖ. Нечто подобное, как уже точно известно, представляли собой позднее – в VIII–XI вв. – походы викингов из Скандинавии.

А вот с расселением славян в VI–VIII вв. в пределах Восточно-Римской империи (Византии) дело обстоит уже иначе. Здесь переселенцы-завоеватели становились численно доминирующими этносами. Правда, ещё больше ста лет назад великий чешский учёный Любор Нидерле отметил на Балканах ряд географических названий, указывающих на присутствие здесь славян в античную эпоху. В наше время всё больше исследователей склоняются к той точке зрения, что славяне не впервые появились на Балканах в VI веке. Они жили здесь и раньше, а в раннем Средневековье они дозрели до образования собственной государственности и повели завоевательную политику. Возможно, что такой массовой и бурной миграции славян на Балканы, как обычно принято думать, не было, а имела место длившаяся столетиями инфильтрация. Некоторые учёные считают, что славяне в Балкано-Дунайском регионе были известны античным географам и историкам под иными названиями, кроме венедов (как с I в. н.э. римляне называли славян, живших к северу от Карпат).

Зато применительно к обширной полосе евразийских степей, полупустынь и пустынь (Великой Степи, как назвал этот природный регион Лев Гумилёв) массовые перекочёвки целых этносов несомненны. И последние из них связаны со знаменитыми походами Чингисхана и его преемников. Считается установленным фактом, что на смену народам иранской языковой группы (скифам, сарматам, аланам), доминировавшим (последовательно сменяя друг друга) в Великой Степи в античную эпоху, постепенно, несколькими волнами, пришли народы тюркские и монгольские. Правда, до сих пор нет однозначного ответа на вопрос: как отразилось это на антропологическом облике средневековых обитателей Великой Степи? А от него зависит ответ на более важный вопрос: какие процессы тут преобладали – вытеснения одних народов другими или же их взаимной ассимиляции?

В отношении же южной ветви тюркской экспансии, в XI веке докатившейся до Малой Азии и положившей начало будущему турецкому этносу, всё в этом смысле ясно: современное население Турции в антропологическом плане не отличается от предшествовавшего ему населения Восточно-Римской империи, говорившего в основном по-гречески. То есть местное население заимствовало язык завоевателей, но в физическом плане ассимилировало их. Точно также обстояло дело в Венгрии, которую кочевники с Урала основали в конце IX века: славянское население восприняло язык покорителей, растворив их при этом в себе. А вот ещё один тюркский народ – болгары, – подчинившие часть славян к югу от Дуная в VII веке, оставили им только своё название, полностью утратив в местной среде не только свой особый облик (если он был), но и свой язык.

В то время как средневековым европейцам немало волнений доставляли отголоски процессов, зарождавшихся в центрально-азиатском этническом котле, на Востоке были свои проблемы. Сюда тоже докатывались волны ВПН, но тем же потомкам Чингисхана удалось здесь лишь основать несколько династий, и то ненадолго. А зато раньше – веках в VII–VIII – экспансия арабов сформировала облик обширных регионов Азии и Африки.

Впрочем, вероятно, и здесь об экспансии именно как о миграции носителей языка следует говорить осторожно. Экспансия была – политическая, религиозная, культурная. Но арабов из Аравии просто физически бы не хватило, чтобы стать преобладающим народом на пространстве от Гибралтара до Инда. В чём же причина того, что господствующим языком здесь стал арабский? Только ли влияние новой религии – ислама? Нет, не только. Язык Корана, как и сам Коран, распространились тут на этнически родственном субстрате. Сирийцам, ассирийцам, арамеям, финикийцам, пунийцам и другим семитским народам региона арабский язык был близок. Литературный язык был ими воспринят легко, а в разговорный арабский они внесли столько модификаций, что, по сути, он распался на несколько отдельных языков. То есть, в Северной Африке и Юго-Западной Азии существенных этнических изменений в начале Средневековья на самом деле не произошло. За пределами пространства, ещё в I тысячелетии до н.э. говорившего на семитских языках, компактная группа арабов до сего дня сохранилась только на востоке Ирана – в Хорасане.

А вот колонизация мусульманами берегов и островов Индийского океана, развернувшаяся с VIII века – действительно, конкретная инфильтрация носителей арабского языка в иную этнокультурную среду. Фактории арабских купцов постепенно возникли от Мозамбика до Гуанчжоу, от Коморских островов до Филиппин. Арабы первыми открыли и заселили Сейшельские острова. На Мадагаскаре они встретили представителей миграционной волны первых веков н.э., пришедших туда из Индонезии. Этнических арабских анклавов здесь почти нигде не сохранилось, но их культурное влияние было значительным. В Восточной Африке, Бирме, Малайе, Большом Зондском архипелаге, на Мальдивах, Филиппинах местные правители принимали ислам. И по сей день в этих землях широко распространена магометанская религия.

Параллельно эти же берега пытались освоить китайцы, в XIV столетии даже нанеся их на географические карты – самые точные в тогдашнем мире (европейцы таких составлять ещё не умели). В портах Юго-Восточной Азии китайские купцы с этого времени угнездились крепко, а в Сиаме возникла многочисленная китайская община, по сей день играющая ключевую роль в стране, ныне более известной как Таиланд. Но характерно, что и арабы, и китайцы шли вдоль берегов, ещё в I–IV вв. исследованных и частично заселённых индийцами, о чём свидетельствует, в частности, до сих пор сохранившийся индуизм на острове Бали.