В конце части II я привожу красивую индийскую притчу о господине, который призвал к себе слепцов и приказал им описать слона. Один слепец пощупал ноги животного и сказал, что слон похож на толстую колонну, второй схватил слона за хобот и сравнил с мягкой, тонкой и гибкой трубой.

«Ортодоксальные» представители мейнстрима и «еретики» от экономики ощупывают разные участки гигантского туловища – сложной конструкции современной экономики. Во введении мне хотелось бы суммировать результаты того, что удалось «нащупать» мне лично.

1. Социализм и капитализм в сравнении. Анализ социалистической системы стал для меня не просто темой исследования, каковой он является для западного советолога или китайского специалиста. Я жил в ней, будучи гражданином социалистической страны: сначала как восторженный сторонник, а затем в роли разочаровавшегося критика, интеллектуального бунтаря. Я на себе испытал, как работает система, и это пополнило те сведения, которые мне удалось накопить в качестве исследователя. Начиная с 1960-х годов я проводил немало времени в капиталистических странах, причем ездил туда не в кратковременные турпоездки, а надолго – как преподаватель и ученый. Так я получил возможность познакомиться изнутри и с другой системой. Постоянное сравнивание социализма с капитализмом по самым разнообразным параметрам стало для меня привычной мыслительной рутиной. Подобная практика раскрыла мне глаза на такие сходства и различия, симметричные и асимметричные характеристики, которые ускользают от внимания тех, кто живет в условиях лишь одной системы. Для мейнстримного экономиста капитализм – главная экономическая система, а не одна из исторически возможных систем. Такой специалист может с интересом читать в газетах новости о мире за железным занавесом или о холодной войне, но как пища для исследовательского ума эта часть мира не представляет интереса. Притом что в кульминационный период существования социалистической системы треть населения Земли жила при социализме, типичный западный экономист не видел в социализме ничего, кроме выродившейся формации, уродца, который не заслуживает внимания со стороны ученого, занятого изучением «нормального» мира. Уверен, что последовательное сравнение социалистической и капиталистической систем послужит убедительным уроком и в наши дни, когда первая система уже отошла в прошлое, а будущее есть только у второй – надеюсь, данный сборник сумеет это продемонстрировать. Выводы и уроки дополнят материал, который уже удалось собрать экономистам, работающим внутри капиталистической системы.

2. Анализ уроков, полученных в процессе постсоциалистического перехода. Считаю, что мне повезло дожить до развала советской империи и перехода от социалистической системы к капиталистической. Среди великих трансформаций (по определению Карла Полани) мировой истории это была одна из самых важных и захватывающих. Мы, восточноевропейские экономисты, сумели не только стать объектами (выигравшими или проигравшими) неповторимого исторического эксперимента, но одновременно наблюдать и исследовать его. Эксперимент этот проводился не в лаборатории, в искусственно созданной среде, но in vivo – па живых людях, живом общественном организме. Теоретиков мейнстрима этот эксперимент не слишком заинтересовал; у них почти нет работ, в которых они ссылались бы на личный опыт. Я же со своей стороны стремился держать ухо востро: следить, как меняется соотношение сил на рынке, как трансформируются интересы и поведение людей, системы связей между ними, как трансформируются явные и тайные стимулы. Мы могли исходя из непосредственных наблюдений, эмпирическим путем анализировать такие изменения, которые типичные мейнстримные экономисты-теоретики изучают с помощью теоретических моделей, симуляционных вычислений или искусственных экспериментов. По моему убеждению, анализ этого уникального и захватывающего эксперимента обогатит новыми данными не только экономику, но и все сферы общественного знания.

3. Системная парадигма. Как и в прежних работах, на первый план моего исследования здесь выходят «большие» системы. Ранее я уже назвал этот подход системной парадигмой (Kornai, 2007, глава 8). Процитирую название одной из книг выдающегося историка теоретической мысли Чарльза Тилли, где лаконично изложены основные предметы его исследований: «Большие структуры, значительные процессы, гигантские сравнения» (Tilly, 1984). Такие структуры, процессы огромной силы и всеобъемлющие сравнения интересуют и меня. Именно эти «большие» картины, мощные контуры растворяются, теряют насыщенность в работах мейнстримных экономистов, особенно в их бледных учебных вариантах; вместо этого на головы учащихся вываливаются тонны тщательно выписанных деталей.

4. Пересмотр описания рынка. Особое внимание в сборнике уделяется связям между производителем и потребителем, продавцом и покупателем. Картина, которая остается в голове у студента после изучения курса микроэкономики, представляется мне излишне упрощенной. Проблема не в том, что проектор преподавателя высвечивает на экране абстрактные модели – любая теория заставляет сводить все к абстракции. Беда в том, что стандартные модели игнорируют важные характеристики, и в результате в голове остается искаженная картина. Я стремился обрисовать более достоверную картину рынка, дополняя представления мейнстримной экономики и нередко вступая с ними в спор. Я могу этим заниматься, имея за спиной совершенно иной опыт. Мне довелось испытать дефицитную экономику социализма, поэтому я иначе воспринимаю изобилие, принесенное капитализмом. Мне известно, что означают с точки зрения функционирования рынка частная собственность и конкуренция производителей и продавцов, ведь мне известен механизм распределения, при котором блага раздает бюрократия.

5. Позитивный и нормативный подходы. Насколько это возможно, я стараюсь разделять позитивное описание ситуации, анализ ее структуры и фиксацию причинно-следственных связей и нормативный подход. Это, между прочим, не противоречит главной теоретической отправной точке мейнстрима. Тем не менее многие экономисты магистрального направления не склонны системно чередовать в своих работах позитивный и нормативный подходы. Они приводят самые разные отговорки: например, утверждают, будто «научным» может считаться только позитивный анализ, а нормативный подход следует оставить политикам или философам. Другие открыто сознаются, что необходимость представлять свои воззрения в рамках подобной оппозиции кажется им скучной, поэтому они предпочитают ее игнорировать. Попадаются экономисты, которым не хватает духу признать, к каким этическим последствиям ведут их идеи. Или же, прояснив собственную нормативную позицию в тиши рабочего кабинета, не могут набраться храбрости изложить ее на бумаге. Я определил себе за правило до конца продумывать последствия позитивного анализа с точки зрения осуществления ценностей более высокого порядка. Во времена тоталитарной диктатуры приходилось основательно обдумывать, что написать можно, а что – целесообразно (см. размышления о самоцензуре в моей автобиографии: Kornai, 2005). Свобода слова сняла эти рамки. Ничто не удерживает ни меня, ни других авторов от «раскрытия наших карт». Используя позитивный метод, мы описываем не только то, что есть, но и оцениваем, хорошо это или плохо, с наших собственных позиций. Одновременно мы показываем, исходя из какой системы ценностей мы отделяем хорошее от плохого. Со своей стороны, я стремлюсь строго разграничивать позитивный и нормативный подходы и стараюсь, чтобы читателю было ясно, на какую систему ценностей я опираюсь в своих суждениях. Естественно, ни от кого нельзя требовать, чтобы подобные признания рефреном повторялись в каждой работе или в каждой главе. Однако надеюсь, что после прочтения всех четырех статей сборника читателю станет ясно, на какой ценностной системе автор строит свои нормативные оценки.

6. Требование строгости. В ходе первых десятилетий моей научной карьеры во главе угла для меня стояли теоретические математические модели и вычисления, использующие большие объемы данных. Впоследствии для моих работ стали более характерны вербальные рассуждения, хотя и сейчас я периодически обращаюсь к математическим моделям и эконометрическим вычислениям. Подчеркиваю, я ничуть не утратил уважения к математическим моделям и эконометрическим инструментам и к той важной роли, которую они играют в познании реальности. Я решительно не согласен с тем, кто призывает «отказаться от математики» и чересчур легкомысленно рассуждает об этих необходимых методах экономического исследования.

Важные новые идеи, как правило, начинаются с признания того, что проблема существует: исследователь-новатор видит вопрос там, где по мнению большинства ответ уже хорошо известен. Данный этап исследования обычно оформляется в голове ученого и на бумаге в «прозаической» форме.

Признание проблемы и первые теоретические утверждения часто бывают неточными и в обратной перспективе могут быть названы предположениями. Однако даже при наличии неточностей в первой формулировке важного, прогрессивного открытия, главное – то, что оно состоялось! Пусть теперь другие ученые (выдающиеся и не очень), основные силы «армии научных работников» ломают копья и исследуют дальше. На втором этапе особенно важно соотнести математическую модель и высказанное положение с опытными данными, пользуясь в том числе и методами математической статистики. Подобные инструменты позволяют более точно и четко сформулировать первые предположения и лучше понять связи между явлениями.

Третий этап – расшифровка результатов, полученных в ходе теоретических разработок, – иногда сопровождается выводами для практической экономической политики. Здесь вновь необходимо выйти за пределы абстрактного мира математических моделей. Чем больше мы хотим приблизиться к реальности, тем интенсивнее следует встраивать в картину, нарисованную исследователем, те элементы, которые мы прежде намеренно игнорировали^[4].

Моя нынешняя склонность к вербальному изложению собственных мыслей объясняется, в первую очередь, тем, о чем шла речь выше: меня все чаще интересуют «большие» системы, «масштабные» взаимосвязи и «грандиозные» процессы. Не считаю себя способным сформулировать свои нынешние идеи с помощью инструментов математического моделирования. Но буду искренне рад, если другие экономисты сумеют изобразить описанные в сборнике структуры и процессы посредством математических моделей – хотя бы частично, укрупняя отдельные черты.

Было бы ошибкой полагать, будто математический язык – необходимый и достаточный инструмент, позволяющий точно сформулировать идею. Начав заниматься экономикой, математический гений Янош (Джон) Нейман писал: «Особенно сложным в экономике представляется определение категорий <…> отсутствие точности всегда есть продукт понятийной сферы» (Neumann, 1955 [1965]). Многие математические модели в экономике лишь на первый взгляд кажутся точными – достаточно копнуть чуть глубже, и выясняется, что понятия, фигурирующие в этих моделях, довольно размыты. В своих работах (включая и данный сборник) я снова и снова «вытаскиваю» привычные экономические термины и пробую истолковать их как можно глубже, прояснить смысл понятий. Некоторым читателям такое постоянное прояснение понятий может показаться скучным, но для меня это неотъемлемая составляющая стремления к точности высказывания.

Еще одно обязательное требование – логическая строгость аргументации: направление причинно-следственных связей, где наблюдается взаимное влияние, какие элементы можно поставить в один ряд и т. д. Математические модели нередко помогают выстроить мысли в логическом порядке, но иногда и мешают это сделать. И математика, и «проза» лишь языки, с помощью которых можно описать некоторые связи, но ни тот ни другой язык не гарантирует логичности аргументации. В какие бы формы мы ни облекали наши мысли, их последовательность может быть как логичной, так и спутанной.

Читатель может проверить, соответствуют ли приведенные в сборнике исследования перечисленным критериям. Надеюсь, он как минимум признает, что я искренне старался им следовать.

7. Связь с историей экономических учений. Демонстрируя результаты исследований, я стараюсь представить их в контексте истории экономических учений. Я ссылаюсь не только на работы, опубликованные за последние несколько лет в крупнейших журналах – это делают все в обязательном порядке. Я стараюсь заглянуть в более глубокое прошлое, порой даже на 100–150 лет назад, чтобы обнаружить те идейные направления, традиции которых я продолжаю или с которыми спорю. Сегодня подобные экскурсы уже не в моде. Многие в своих исследованиях довольствуются отсылкой ко всеми цитируемым работам, тем, что все время на слуху. Не раз приходилось слышать шокирующую фразу: «Чего нет в Интернете, то и читать не стоит». Я безо всякого стыда принимаю на себя роль «вымирающего вида». Меня по-прежнему интересует, с чем я могу согласиться в работах отцов-основателей нашей науки; в своем воображении я спорю с Адамом Смитом, Марксом, Вальрасом, Хайеком и другими, давно почившими экономистами. В части II книги я, наверное, активнее всего пытаюсь установить внутренние связи между различными школами и направлениями и собственными теоретическими выкладками. Часть IV же я целиком посвятил рассказу о том, какой мне видится роль Маркса в истории экономической теории и политической практики. Выбор темы определило то огромное влияние, которое оказали идеи Маркса на коммунистические партии, десятилетиями удерживавшие власть, и на формирование официальной идеологии социалистического режима.

8. От первого лица. В некоторых местах сборника я позволяю себе выступать от первого лица. Мои тексты отличаются от стандартных экономических исследований не только содержанием и специфической методикой, но тональностью и стилем. Редакторы, корректоры и авторы ведущих журналов требуют, чтобы статьи были бесстрастными, похожими на математические или химические исследования. Чем суше, тем научнее. Если работа не достаточно свободна от эмоций и личных замечаний, она не считается в должной степени академической, но рассматривается как «эссе», и – что уж тут отрицать – употребляющие слово «эссе» в данном контексте произносят его с пренебрежительной интонацией.

Мне бы не хотелось пускаться в рассуждения о том, что делает текст «научным»^[5]. Тут мы имеем дело с одной из сложнейших проблем философии науки, особенно это касается общественных наук, которые с трудом справляются с концептуальной четкостью и эмпирическими доказательствами. Я же, пусть и без должной скромности, рассматриваю эту книгу как научный, «академический» труд, где автор оперирует (в рамках исследования) четкими понятиями и стремится подкрепить свои положения, рассуждая последовательно, приводя логичную аргументацию и опираясь на эмпирические наблюдения.

Я сопоставил характерные черты своих работ с характерными особенностями исследований в русле мейнстримной экономики. Если посмотреть на каждую характеристику в отдельности, ни одну из них нельзя отнести исключительно на мой счет. К счастью, во всех этих проявлениях я не одинок. Однако если взять все эти восемь характеристик в совокупности, мне вряд ли удастся найти товарищей – мало кто разделяет со мной весь «набор свойств». Я мог бы этим гордиться: мои работы сложно поместить в конкретный ящик какого-нибудь экономического учения; характерные для меня мыслительный процесс, методология исследования и стиль не соотносятся ни с одним из известных направлением. Но есть в моем положении и невеселая сторона. Среди мейнстримных экономистов существует некое интеллектуальное «братство». Даже когда они спорят друг с другом, основные столпы их научного инструментария остаются одними и теми же. Они говорят на одном языке. В мире «неортодоксальной» экономики существуют разрозненные группы: представители одних не следят за тем, что производят другие. Иногда они объединяются, но по-прежнему остаются одиночками (см. работы Коландера и Россера: Colander et al., 2004; Rosser et al., 2010).

Надеюсь, преподаватели основ экономической теории сумеют проявить широту мысли и, наряду с обязательными для изучения работами и учебниками по мейнстримной экономике, предложат (хотя бы и в разделе рекомендуемой литературы, в качестве вечернего самостоятельного чтения) этот небольшой сборник или какую-нибудь из опубликованных в нем статей и, конечно, другие, не совсем «ортодоксальные» или совершенно «еретические» тексты.

Беседуя о преподавании экономики в современных венгерских вузах, я не раз сталкивался с такой точкой зрения: студенты сначала должны как следует ознакомиться с материалами, которые предлагает им магистральная экономика, а уж потом, вызубрив ее положения наизусть, браться за других авторов. Мне подобный порядок представляется ошибочным. Я и сам многие годы призываю студентов основательно изучать мейнстримную экономику. Нельзя критиковать то, с чем не знаком; нельзя примыкать к «неортодоксальной» школе, не имея за плечами стандартной подготовки. Но основательное изучение – это одно, а некритическое принятие – совсем другое. Преподаватель, приучающий молодежь к интеллектуальному холопству, причиняет огромный вред. Посвящая книгу Коллегиуму имени Райка, я ставлю его в пример молодым, ведь в стенах этого учебного заведения царит если не идейное бунтарство, то, по крайней мере, критический настрой и, в хорошем смысле, интеллектуальное «безумие». Предлагая эту книгу студентам и преподавателям Коллегиума, я хотел донести до молодых экономистов следующую мысль: никогда нельзя принимать на веру то, чему учат преподаватели и учебники.