6. Пе

У Афины красивое тело. Анатомически. Я до последнего надеюсь, что под платьем у неё геометрически искажённая структура какой-нибудь мятой абстракции. Но у неё аккуратная грудь, идеальной длины ноги, ровные пальцы, правильные пропорции вообще всего. Такое встречается не так часто, как многим кажется. Тела некрасивы, всегда есть изъяны. Этим они запоминаются, и на этом строится фетиш. Но почему бы и не изобрести фетиш идеального тела?

Мысли меня отвлекают, рассуждения сбивают с ситуации.

Я останавливаю свои похотливые действия как раз вовремя – на мне ещё остались джинсы и я не стану выглядеть конченным импотентом.

Афина говорит, что у неё кружится голова, а я говорю, что нам лучше не торопиться. Афина гладит меня ступнёй: проводит от груди до ширинки. До меня доходит: её ступни. Вот оно – совершенство мира, в его совершенном обличии.

Позже она сидит на краю своей кровати и смотрит на меня тёмными глазами. В них огромные, как под кислотой зрачки. В её взгляде блеск обожания. Влюблённая после первого свидания.

Я иду на кухню, укутанный в одеяло.

У неё в квартире повсюду холодный кафель. И в холодильнике лишь полупустая бутылка вина. Делаю глоток и морщусь, попутно пытаясь вспомнить, можно ли хранить вино в холодильнике.

Неприятно, товарищ низкоквалифицированный «пе», корявый обольститель, хороший тунеядец, и плохой алкоголик. Пить больше суток не получается. По истечении суток – любой алкоголь воспринимается как тошнотворный яд. И это хорошо, в какой-то степени.

Я смотрю в окно на унылый тёмный двор, на мусорную кучу, в которой ковыряются коты. Проезжает машина, тускло отсвечивая фарами по стене грязно-серого дома.

– Мне надо уезжать, – говорю я, натягивая джинсы.

– Я тебя отвезу, – мурлычет Афина.

Я взвешиваю «за» и «против» этого предложения. Банальное нежелание ожидания такси и объяснения таксисту адресов заставляют меня согласиться. Но дело не только в этом. Мне вдруг страшно остаться с самим собой.

Ведь придётся: работать.

С самим собой нехорошо, да?

С отвлекающим фактором не лучше, но хотя бы повод есть ничего не делать.

Мы спускаемся к неровно припаркованной машине. Вино (бутылка) мешает мне открыть дверь. Я решаю покурить, раз такое дело (подожду, пока дверь сама откроется). Но у меня нет сигарет.

Я пинаю дверь машины, пинаю так, что там остаётся большая вмятина. Продолжаю пинать с большим азартом, и дверь загибается внутрь, она слетает с петель, нелепо вваливается. Коты разбегаются от грохота. Ко мне бегут одинаковые в одинаковой же форме патрульные. Они светят фонариками, фанатично/маньячно целясь лучами мне в лицо, будто в этом их великое предназначение, будто только это их и заботит. Я прошу у них прикурить, не особо на что-то надеясь.

Мы с Афиной садимся на холодные сиденья. И аккуратно закрываем двери.

Мы едем.

Дешёвый пластик покрыт пылью.

Тропический аромат приобретает новые оттенки неприятного.

Я делаю глоток из бутылки и подавляю громкую отрыжку.

Афина смотрит на меня и делает «воздушный поцелуй».

Дура.

7. Первый

Афина трогает моё пианино. Она трогает мои черновики. Она трогает мои ручки и блокноты. Она включает мой проектор и выбирает на нём фильмы. Она бесцеремонно надевает мою рубашку и делает вид, что имеет на всё это право.

Я говорю ей сварить кофе.

И под шум кофеварки она орёт:

– Над чем ты сейчас работаешь?

Я делаю вид, что не слышу.

Не твоё дело, над чем я сейчас работаю. Это моя работа и ты мне мешаешь.

Засунь ей кляп в рот и перебей ноги, в таком случае, умник.

– …ты слышишь?

Я беру из её рук кофе и говорю, что мне надо работать. Она соглашается и ничего не происходит. Я спрашиваю, есть ли у неё идеи? Какие-нибудь гадости? Мерзкие подробности? Что-нибудь из области психологических давлений и отклонений? Извращения?

Я сажусь за компьютер и открываю новый документ.

Абсолютно пустой. Девственно чистый, притягательный. На нём сейчас – миллиард миров, миллиард ситуаций и героев в этих ситуациях. Их тянет поговорить. И темы их от глобального нытья о жизни, до низкой ругани за скидку на трусы.

Ну?

Я сморю на свою нимфу: она лежит на животе, в одной рубашке, болтает босыми ногами и молчит. У неё нет историй.

У меня нет историй.

Белый лист остаётся белым листом.

– Ты помнишь, как мы впервые встретились? – вдруг спрашивает Афина.

– Да, – отвечаю я.

Она обнимает меня так, будто мы давно знакомы.

Её грубый голос в разы лучше, чем по телефону. Она вся в разы лучше, чем на фото и чем я себе представлял.

Мы идем по узким тропинкам парка. Мы бредём быстрым шагом, мило беседуем и несмело подшучиваем. Она в больших белых кроссовках. Она одета компактно, стильно.

Мы сидим на лавочке, не касаясь друг друга. Её пышные волосы приятно пахнут. Меня охватывает дрожь, как какого-нибудь придурковатого девственника.

До нас доносятся рупорные переговоры железнодорожной станции – они здесь звучат постоянно, с интервалом в десять-пятнадцать минут. Солнце клонится к закату, освещая розовым типовые уродливые здания. Взбитый асфальт пешеходных дорожек зарастает травой. Шумные деревья из последних сил стараются сбросить жёлтые листья. Недовольные лица проходящих мимо людей фиксируются в моей памяти на годы.

Этот старый город – перевалочная станция.

Мы говорим и нас тянет друг к другу, но никто из нас не движется. Мы сидим на лавочке, не смея коснуться друг друга.

Я предлагаю отвезти её до дома.

Мы садимся в машину, но никуда не едем.

Она влюблено смотрит на меня.

Я впервые целую её, покорную, ожидающую, романтично красивую до безумия. И это самый лучший поцелуй в моей жизни.

– …но ты уже стал знаменитым. И поэтому я подумала, ты решишь, что это из-за этого.

– Зря. Поцелуй на первом свидании – залог отличных отношений.

У меня неудобное кресло. Оно перемалывает меня. Экран чересчур тусклый. В комнате очень душно. Мне не хватает дыхания. Все мои мысли – замотаны в толстый слой грязной ваты.

Афина всё смотрит на меня, у неё между налитых грудей, отсвечивает золотым крест. Мне кажется это чем-то неправильным, но символичным.

Пытаюсь развить идею. Всё время, блять, этим занимаюсь.

В квартирах соседей постепенно нарастают бытовые шумы.

Уже утро.

Я закрываю глаза и пытаюсь понять – хочется ли мне спать?

Мне хочется медитировать, бессмысленно мыча какую-нибудь мантру, но уж точно не спать.

Нужно выстроить строгий режим.

Нужно выстроить, да всё как-то невпопад.

8. Пробег

«Уезжаю в турне».

Да, она же певица. Фартовая, талантливая. Успех коммерческий – показатель и эквивалент таланта (?). Но есть же бездари, попавшие в момент. Они что, тоже талант? Не попадание в момент, а умение быть на плаву после этого момента – талант. Мой субъективизм пытается загнать всех причастных в одну со мной лодку. Да только: по себе зачем судить? Образ Афины – талант, в нормальном понимании этого слова. Афина человек-в-быту – ничем не пахнет и слишком громко разговаривает.

Неконцептуально снова. Что-то бессвязное лопочу в невозможности сформировать Мысль. Философские заметки по типу белое – бело, чёрное – черно.

Что я делаю? (лопочу бессвязное). Пытаюсь неуместным образом создать историю на коленке из имеющихся блеклых соображений. Не соображения создадут Историю. А деятельные персонажами факты. Надо встать, разбежаться и удариться головой об стену.

Это поможет.

Я встаю и прохожу широкими шагами из комнаты в комнату, разгоняясь. Слишком мало места для достойного сотрясения мозга удара.

А!

– Отмазок больше нет, Янос, приступай к работе… – воображаемый шёпот настойчив, как опытный доктор, заставляющий пройти курс терапии.

Доктор? Есть ли у нас на примете доктор?

Какой-нибудь доктор-маньяк-убийца-с-дебильным-детством-и-отклонениями? Какая-нибудь безумно больная история, что заставит сопереживать сложным героям? Дерьмо, наркотики, искалеченные организмы и души, нелепые поступки, нестандартная ориентация, инвалидности, унижения, война, пытки (детализированные, конечно), боль и сопутствующие результаты?

Толерантность с кулаками и добро без мозгов.

А?

Так незрело.

Так банально, чтобы этого не заметили.

Так банально.

Так всё банально, Господи…

Моя работа – это ходить из комнаты в комнату, злобно захлёбываться приступом паники, бить стены в желчной ненависти к нерешительной тупости и самобичеванию.

Я смотрю на деревянную доску, которую недавно повесил на стене. На ней ровные таблицы с полями «2000 символов». Ровные таблицы со списками посещения спортзала. Расписания правильного питания. На ней – какое-то недосягаемое, противное всему внутреннему жеманство. Попытка как-то устаканить происходящее внутри черепа.

За окном мокрая текстура снежного вечера. Одиозный вечер. Одинокий вечер.

Рабочий вечер.

Я бегу прочь из квартиры.

Хлопьями снега поглощаются звуки городской суеты. Фасады домов выполнены из фанеры. Массовка из обычных неприметных людей спешно расступается. Я бегу в лёгкой куртке далеко вглубь парка. Я бегу в темноту, всё ускоряясь.

Я чувствую незримое, витающее рядом – протяни руку – ухватишься, утащишь клубок какой-то мысли, какой-то идеи. Пытаюсь разглядеть знаки, осознать, сколько сюжетных линий должно быть на поприще Той Самой Истории, сколько Персонажей, их отправные точки и их финишную прямую: расставь вешки – и всё пойдёт как по маслу – они побегут по нужному маршруту, задыхаясь от новых впечатлений.

Но увидев, разглядев эти вешки, эти опорные пункты – я понимаю, как их много. Их так много и между ними можно составить столько витиеватых маршрутов, что вся сущность внутри сжимается, разрываясь в стороны, как от взрыва, под мнемонический дикий крик бессильного ужаса.

Коллапс ЦНС.

Я поднимаю глаза вверх – огромные Читатели медленно бредут вперёд, возвышаясь над заснеженными елями. Большие, размером с двадцатиэтажные дома, сплошь чёрные фигуры искажённых, но гуманоидов.

Медленно вверх. Медленно вниз.

Ты тот, кто сидит у костра и что-то рассказывает в передатчик, который усиливает твой голос, пока эти Читатели бредут за твоей спиной позёвывая.

Они раздавят тебя, когда найдут.

Когда увидят, кто ты есть.

Обыкновенный сплетник и выдумщик.

Если ты их не опередишь. Если снова не вырастешь. Потом, снова уменьшишься, но на какое-то время отсрочка будет получена.

Читатели идут на фоне ночного неба и монохромной действительности вокруг. Они всё-таки раздавят тебя. Им неинтересны твои судорожные желания убежать от себя, поймать что-то, что ты там придумываешь себе. Тяжёлый звук на низких частотах так же медленен, как их путь вперёд. Звук этот – растянутый во времени голос, что раздаётся из рупора железнодорожной станции.

Читатели переговариваются.

Спустя три года с нашей первой встречи, перед её отъездом в другую страну мы практически не общаемся. Этот отъезд воспринимается как побег в нечто светлое, прекрасное новыми надеждами и перспективами.

Я же – жалкий, мелочный, остаюсь на этой перевалочной станции. Я пишу ей гадости, где-то глубоко недоверчиво радуясь за неё, опустошённый от самого себя и бессмысленных ожиданий.

Она улыбается на фотографиях.

Она на них совсем чужая.

Она напишет, что рассталась со своим прошлым парнем, она будет писать, что счастлива с новым парнем, она будет писать про учёбу, полную радужного жизнь, горизонты, возможности, друзей.

А я через пару лет отстранённо забуду об этой интриге, окунувшись с головой в деятельную жизнь.

Холодный воздух внутри лёгких. Два коротких выдоха, один глубокий вдох. Глухой удар стопы о землю. Множество белых лап ветвей в парке проносятся мимо. Боль в мышцах изнуряюще суживает сознание.

Мне хочется загнать этого ублюдка до смерти.

Беги, мразь.

БЕГИ.

КЛИШЕ № 2: «Янос Рувер сидит в тесном офисе за рабочим компьютером в приятной прокрастинации. Он пересчитывает в голове денежные накопления за последний год и радостно улыбается. Он звонит в туристическое агентство и будто небрежно интересуется о выгодных семейных предложениях».

Я лежу на полу, пытаясь втянуть побольше воздуха. Окна раскрыты настежь, в комнату летит бриллиантовой дымкой снег. Я не могу надышаться этой баснословной свежестью.

ВСТАТЬ! ВСТАТЬ! ВСТАТЬ!

Пронзительный звонок телефона, лежащего на столе. Звонок цикличен. Он нагнетает истеричную атмосферу. Он неуместен, раздражающе криклив. Он заражает меня панической атакой.

Я продолжаю лежать на мягком тухлом ковре с примятым ворсом, пытаясь втянуть побольше холодного воздуха.

Порядок не работает. Беспорядок не работает. Работает удача и подмахивания готовым материалом в момент обращения её взора на тебя. Делай свой материал и броди с ним по обочине, пока кто-то не спросит: «Работаешь?». Давеча свезло пару раз подъелозить задницей навстречу фаллосу судьбы, а теперь стало ясно, что за фрукт этот Янос Рувер.

Кончился интерес от фортуны и нет умения держаться на плаву?

Кончился ты. Не правда ли?

Это навевает каким-то фатализмом.

Это всё от безделья, веселья, вольнодумности под соус необязательств. Работать надо.

ВСТАТЬ! ВСТАТЬ! ВСТАТЬ!

Телефон продолжает звонить. Мне кажется это чем-то бестактным. Дюжина за дюжиной звонков. Даже если это и что-то важное. Оно не сравнится с той катастрофой, что сейчас на самом деле происходит. Без гипербол. Я слышу сдавленный смех воображаемого шёпота. Я здорово его смешу.