Изумленная, Ренэйст смотрит на него едва ли не испуганно. Опираясь о плечи Хакона, конунгова дочь поднимается на ноги, проговорив сдавленно:

– Хэльвард…

Это действительно он, иначе и быть не может. Она видит голубые глаза, что достались им от матери, и темные волосы их отца. На вид ему чуть больше двадцати зим, а ведь столько бы ему было, если бы не оказался он на хрупком льду Зеркала Вар. Хэльвард выглядит абсолютно спокойным и таким живым, что Ренэйст отчаянно хочется верить в то, что долгие двенадцать зим были лишь ужасным сном. Ренэйст бежит к нему, ступая босыми ногами по деревянным доскам, и заключает в крепкие объятия. Великий Один, как сильно она хотела вновь прикоснуться к нему!..

– Неужели успела соскучиться так сильно за то время, что мы были на охоте, волчонок? – с усмешкой спрашивает он.

И Ренэйст отвечает:

– Ты не представляешь, как сильно.

Уткнувшись носом ему в грудь, Ренэйст не видит, как Хэльвард, Хакон и Витарр переглядываются. Последний, сидя на своей постели, лишь пожимает плечами, снимая сапоги; ему поведение сестры вовсе не кажется странным. Приснилось что-то плохое, что такого? Словно бы им страшные сны не снились. Зная, сколь сестра впечатлительна, Витарр не был бы удивлен, если бы Ренэйст встретила их в слезах. Белолунная только храбрится, вид делает, словно бесстрашна, а в душе-то она все тот же ребенок. Сделав глубокий вдох, Хэльвард мягко сжимает плечи сестры, отстраняя ее от себя, и с улыбкой говорит:

– Добыча не будет долго ждать в силках.

Он прав – добыча не будет ждать. Воодушевленная возможностью покинуть душный дом, Ренэйст отпрыгивает от Хэльварда, принимаясь одеваться. Торопясь, юрко скользит по дому, попутно собирая вещи. Обувает на ноги теплые сапоги, обитые мехом, прыгая на одной ноге под смех братьев, ищет свою рубаху, ругаясь под нос. Ренэйст не любит столь поспешные сборы. Она заплетает волосы в косу, позволяя отдельным прядям вольно падать на спину и подле лица, целует в макушку мать, пробегая за ее спиной, и закидывает поверх шубы колчан со стрелами. Брат распахивает двери, и одним прыжком выскакивает Волчица за порог, позволяя холоду окутать тело. В небесах над Чертогом Зимы все так же царствует Луна, и от света ее становится спокойнее.

Она дома. Плаванье, должно быть, привиделось ей.

Выходя следом, Хэльвард мягко хлопает сестру по плечу и шагает между заснеженных домов в сторону ворот. И, стоит ему пройти мимо, волнение вновь накрывает подобно штормовой волне. В последний раз, когда они вдвоем покидали безопасный очаг, случилась беда. Неприятное предчувствие накатывает на нее, остается комом в горле, заставляет колени подкашиваться. Рена сжимает пальцами крепление колчана у себя на груди, беспокойно смотря ему в спину. Не сразу делает конунгова дочь шаг, следуя за братом, но не рискует оглянуться и посмотреть на отчий дом. Словно бы тогда уж точно больше в него не вернется.

Чертог Зимы словно спит. От крыш редких домов поднимается дым, на снег из окон падает свет от огня, но они не видят людей. Скрипит снег под сапогами, пар мутными облачками срывается с губ, и стук сердца продолжает оглушать. Ренэйст кажется, словно бы голова идет кругом, но упрямо она продолжает шагать за братом, по щиколотку проваливаясь в снег.

Кажется ей, что в этот раз путь от дома до ворот проходит гораздо быстрее. Словно бы в пару шагов умещается, и от этого становится только беспокойнее. Насколько ей помнится, все совсем иначе, и через все поселение нужно пройти для того, чтобы оказаться здесь. Так почему же в этот раз путь занял так мало времени?

В отличие от нее, Хэльвард абсолютно спокоен. Он перешучивается со стражниками, пока они распахивают для них ворота, в то время как Волчица может выдавить из себя лишь неловкую улыбку, больше похожую на оскал.

Беспокойство плещется в ней, как море, по которому драккары добираются до солнечных берегов. Ренэйст старается утопить тревоги в этом море, но все выходит совершенно наоборот.

Это страхи топят ее.

Каждый шаг в сторону леса дается с трудом, словно бы ноги врастают в мерзлую землю, сокрытую под снегом. Дыхание сбивается, шум крови в ушах заглушает все звуки. Ренэйст кажется, что тысячи голодных глаз смотрят на нее из-за деревьев. Так страшно не было даже в ту роковую ночь, но ведь тогда она была ребенком, которому казалось, что ничто не может навредить ей, пока братья рядом. Сейчас же, познав всю жестокость мира, Ренэйст знает – ничто не сможет защитить, если беда действительно настигнет ее.

Да и была ли та ночь на самом деле?

– Ренэйст.

Остановившись, смотрит она на старшего брата, что глядит на нее ласково. Хэльвард улыбается, и его темные волосы, не заплетенные в косы, мягкими волнами падают вдоль лица, очерчивая острую линию нижней челюсти. В лунном свете голубые глаза кажутся почти прозрачными, околдовывающими, и Рена не может отвести от них свой взгляд.

Хэльвард кажется ненастоящим. Коснешься – и рассыплется хлопьями снега.

– Все в порядке, волчонок, – говорит он, – это просто лес.

«Просто лес, – повторяет она про себя. – Всего лишь лес».

Кажется, однажды она уже убеждала себя в подобном. Не в ту ли ночь, когда отроки вышли на испытания, Ренэйст говорила себе, что лес – это просто лес? «Не ходи в лес один, коль хочешь жить» – вот что с младенчества знают волчата, но ведь она не одна. Белолунная глубоко дышит и шагает за братом, позволяя ему увести себя в самую чащу. Хэльвард пропускает сестру вперед и идет следом, позволяя выбрать тропу.

Силки расставлены в тех же местах, в которых она сама их ставит; даже искать не приходится. Первые, которые встречаются им, пусты, добыча либо избежала ловушки, либо успела выбраться. Брат и сестра собирают их, складывают и убирают в сумки, не проронив ни слова, ощущая спинами пристальный взгляд леса. Между лопаток у нее словно бы загорается огонек свечи, который разрастается в самый настоящий костер. Ренэйст решает перейти в другой конец поля, сказав брату, что хочет проверить ловушки в тех местах.

Лес тих, словно бы спит. Ни шороха, ни шелеста. Даже редкие голоса зверей не доносятся из чащи, пока шагает она по снегу, пересекая поляну. Кажется Ренэйст, что тот даже и не скрипит под ее сапогами. Возможно ли это? Стволы деревьев бросают неровные тени на белоснежный покров, и кажется ей, словно бы те слегка покачиваются. Но ветра нет, и это невозможно. В остальном лес абсолютно спокоен.

Это спокойствие не кажется ей безопасным, но Ренэйст уверяет себя в том, что всему виной сон, который она видела. Дым над поселением солнцерожденных, кораблекрушение и, главное, смерть Хэльварда; все это ей лишь привиделось. У дочери конунга нет дара, коим обладает вельва, потому нет смысла считать, что сновидение вещее.

– Сестра!

Вздрогнув, оборачивается она, ожидая худшего, и с тревогой высматривает среди черных стволов деревьев силуэт брата. С победной усмешкой поднимает Хэльвард над головой тушку перепелки, сжимая сломанную шею в руке. Птицы редко попадаются в ловушки, на воле их осталось мало; тех птиц, что готовят к столу северян, солнцерожденные выращивают в Доме Солнца. Каждому ведомо, что вольная птица куда вкуснее домашней, и тот, кто поймает ее, обеспечит себя не только ужином, но и новой байкой, которую можно рассказать за столом. Довольный собой, за голову крепит он мертвую птицу к своему поясу, не решаясь разделывать тушу на морозе. Пух и перья хранят тело в тепле, и, если птицу ощипать, холод сразу повредит мясу, значительно испортив вкус.

Его радость заставляет Белолунную улыбнуться. Остатки тревоги покидают ее, и уже предвкушает она, каким вкусным будет птичье мясо. Перепелки той не то чтобы много, но урвать у Хэльварда кусочек ей по силам. Когда это он отказывал в чем-либо любимой младшей сестре?

Добравшись до противоположной стороны поляны, останавливается Ренэйст, взглядом стремясь найти поставленные Хэльвардом силки. Обычно сама она не использует место это для охоты. Лунный свет почти не касается заледенелых еловых ветвей, склоняющихся до самой земли, и добыче легко оказаться незамеченной. Удивительно, что Ганнарсон, великий и могучий охотник, выбрал подобное место.

Или, быть может, не такой уж он и умелый охотник?

Слегка слипшийся от инея белый мех она замечает лишь тогда, когда подходит к силкам совсем близко. Ловушка перехватила заячью шею, и тот сам задушил себя в попытках вырваться. Конечно, мясо куда нежнее, если добыча умерла без страха, да только в таких условиях охоты выбирать не приходится. Раньше охотники сворачивали зайцам шею еще до того, как те понимали, что попались, но на таком холоде вряд ли можно провести долгое время неподвижно, ожидая, когда кто-то попадется в твои силки. То, что в этих силках кто-то есть, – уже радость.

Ренэйст опускается на одно колено, протягивая руку, и проводит ладонью по покрытой тонким слоем льда шерстке. Когда ее стрела впервые пронзила мягкую плоть, она заливалась слезами, сжимая плечи лука в руках. Ганнар конунг стоял над ней, положив ладонь на сокрытую меховой шапкой макушку дочери, и сказал ей одно лишь короткое:

– Либо ты, волчонок, либо тебя.

Когда она выросла, оказалось, что это правило распространяется не только на охоту.

Сняв силки с шеи зайца, она убирает их в холщовую сумку, поднимая тушку за уши. Встав на ноги, Белолунная оборачивается, желая показать свою добычу брату, но едва не бьется носом о крепкую грудь Хэльварда. Она ведь даже не услышала, как он подошел так близко! Руки брата стискивают ее плечи с такой силой, словно бы он хочет сломать их. Ренэйст замирает под его взглядом, как добыча перед хищником, выдохнув:

– Хэльвард…

– Рэнейст, – произносит он, – ты должна проснуться.

Ворон, сидящий на верхушке дерева, пронзительно каркает, взмахнув крыльями. Он взлетает, и в ту же минуту остальные деревья осыпаются множеством кричащих черных птиц, затмевающих собой небо. Ренэйст хочет закрыть уши руками, лишь бы не слышать этих ужасных криков, но стоит последней звезде исчезнуть с небосвода, как наступает звенящая тишина. Нет больше ни добычи, ни силков, ни Луны, ни звезд. Только они с братом, окруженные непроглядной тьмой.

Крепко зажмурившись, Ренэйст стискивает зубы, вцепившись пальцами в рукава его теплой шубы, пытаясь убрать от себя руки Хэльварда, но он не отпускает. Волчица мечется, стремясь вырваться, чувствует себя загнанной в клетку, и юноша встряхивает ее с такой силой, что зубы девушки болезненно бьются друг о друга.

– Посмотри на меня, Ренэйст!

Ей не хочется. Ей совсем не хочется. Ренэйст боится настолько, что просто не может заставить себя сделать это. Только вот власть Хэльварда оказывается сильнее страха. Подчиняясь его словам, Рена медленно открывает глаза, поднимая взгляд на брата, и оглушительно ахает. Губы у него синие, под кожей виднеются темные вены, а в глазах бельмо. Волосы мокрые и покрыты инеем, словно бы он только что вышел из воды, и эта мысль пронзает ее подобно стреле.

Хэльвард утонул. Он мертв.

– Брат… – пораженно выдыхает она.

– Ты умираешь, и владычица Хель играет с тобой, Ренэйст. Она прядет паутину, заставляя тебя видеть то, чего ты так страстно желаешь, но это – обман. Когда силы покинут тебя, она увлечет тебя в свое царство, и тогда…

Он смотрит куда-то поверх ее головы, и его хватка лишь крепнет. Что бы ни видел он там, оно не радует его, даже пугает. В этой звенящей тишине Ренэйст слышит только собственное тяжелое дыхание. Она замирает, не в силах заставить себя обернуться, чтобы увидеть, что скрывается позади. Хэльвард поддается вперед, и его холодные губы касаются девичьего лба. Ренэйст закрывает глаза, чувствуя его дыхание на своей коже; оно пахнет смертью и тиной.

– Я люблю тебя.

Его руки толкают ее с такой силой, что у Ренэйст нет ни единого шанса, чтобы устоять на ногах. Она даже не вскрикивает, лишь откидывается назад, не сводя взгляда со своего брата. Хэльвард смотрит на нее с таким сочувствием, словно бы мертв вовсе не он, и медленно кивает головой. Спиной она проламывает крепкий лед, и зловещая тишина этого места наполняется предсмертным звоном разбитого зеркала.

Вновь это озеро.

Студеная вода заполняет ее нутро, стоит распахнуть губы для крика. Вязкая и тяжелая, она ощущается жидким железом, обжигающим кости. Собственные волосы мешают видеть, одежда тяжелеет, увлекая на дно. Самый страшный ночной кошмар ее становится явью, от него не сбежать, не скрыться. Ренэйст сопротивляется, рвется к свету, пытаясь дотянуться до тонких серебряных лучей, что пробиваются сквозь осколки льда, но все усилия ее тщетны. Ил станет для нее могилой.

Она не готова сдаваться так просто. Ренэйст связана долгом и не может погибнуть до тех пор, пока не исполнит его. Жмурится крепко, обнимает себя за плечи, тянется к жизни, что покидает ее, просачиваясь сквозь кожу.

Она должна проснуться, иначе умрет.

Должна проснуться, иначе умрет.

Проснуться, иначе умрет.

Иначе умрет.

Умрет.

Хлесткий удар приходится по левой щеке, и Ренэйст открывает глаза. Делает рваный вдох, закашлявшись, чувствует вкус озерного ила на своем языке и пробирающий до костей холод. Страх охватывает ее, только что вырвавшуюся из объятий самой владычицы Хель, когда чья-то ладонь накрывает рот. Она стискивает пальцами чужое запястье, царапая кожу короткими ногтями, желая вырваться, когда знакомый голос хрипло называет ее имя:

– Ренэйст.

Прекратив сопротивляться, Белолунная замирает и медленно открывает глаза, глядя на ведуна, что нависает над ней.

Это был сон. Все, что произошло с ней, было сном. Витарр никогда не был счастливым. Хэльвард не стал взрослым. Она не была свободной. Испытание, набег, происшествие на озере – вот что было горькой правдой с самого начала. Все, что она пыталась забыть, все, что не случилось в сладком дурмане, все это было правдой.

Их взгляды встречаются, и Радомир прижимает палец к своим иссохшим губам, велев молчать. Убирает руку от ее лица и, перехватив за запястье, помогает сесть на песке, кивком головы указав куда-то за спину северянки. Он напряжен, даже взволнован, и не знает Ренэйст, как вести себя сейчас. Взволнованный, ведун продолжает смотреть ей за спину, и холод проходит по хребту.

Хэльвард тоже так смотрел.

– У нас проблемы.

После столь ужасного сна ее мутит, но конунгова дочь с трудом берет себя в руки. Сейчас не время для слабости, уж вряд ли ведун был столь напуган, если бы ничего не грозило им. Обернувшись, она приподнимается и выглядывает из-за камня, ставшего им укрытием. Видимо, Радомир оттащил ее сюда, проснувшись первым.

– Одинова борода! – шепчет северянка, слегка пригнувшись, чтобы ее не было видно за камнем. – Кто это?

Всадников четверо. Их головы обтянуты плотными тканями, скрывающими лица, а под мощными копытами скакунов вздымается песок. Ренэйст видит оружие на их поясах, изогнутые клинки, пляшущие в свете Солнца; ее лук сейчас, должно быть, покоится на океанском дне, где должна была оказаться и она сама. Им, истощенным, не справиться с ними в бою. Переговариваясь на незнакомом языке, – или же она столь сильно ударилась головой, что не может узнать знакомую речь? – всадники осматривают обломки кораблей, и, догадавшись, что они делают, Белолунная с силой стискивает челюсти.

Если кто-то из богов еще жив, то они оба у него не на хорошем счету.

– Стервятники.

– Что? – переспрашивает Радомир, пристроившись рядом с ней.

– Стервятники, – повторяет Ренэйст, хмурясь. – Падальщики, ищущие наживы в потерпевших крушение кораблях.

В ее родных краях тоже есть подобные люди. Лишенные чести – как воинской, так и человеческой, – они грабят корабли, попавшие в ледяную ловушку, и упиваются своим бесчестием. Стервятниками становятся те, кто не прошел испытание, кто опозорил свой род. Те, у кого нет цели, нет жизни, нет имени. Такую судьбу пророчили и Витарру, пока лежал он в горячке после ледяных вод озера. Его называли падалью, гнилью, утверждали, что он не выживет, а даже если так, то нигде ему не будут рады.

Но сейчас нет времени на воспоминания о былом. Ей следует думать о собственной жизни. И Ренэйст достаточно умна для того, чтобы понимать, насколько бедственное их положение.

Им не убежать; больная нога не позволит ведуну передвигаться быстро, чтобы скрыться от всадников. Радомир и сам это понимает, наблюдая за тем, как постепенно вооруженные мужчины подбираются к ним. Столкновения не избежать, но ни он, ни она не смогут дать отпор. Ослабевшие, безоружные, что смогут они сделать?

Ведун кладет ладонь на затылок посестры, рывком заставляя опуститься вниз, скрываясь за острыми скалами, и сам прижимается спиной к нагретому Солнцем камню, закрывая глаза. Сердце бьется где-то в горле, от волнения потеют ладони. Он слишком слаб для того, чтобы использовать свой дар.

Но жить хочется им обоим.

– Нам нужно пройти мимо, – шепчет Ренэйст.

Заслышав ее, Радомир поворачивает голову и хмурит брови. Слегка приподнимается ведун, заглядывая за камень; четверо всадников в двух десятках локтей от них. Как Ренэйст собирается незаметно пройти мимо, если даже покрытая грязью она – белое пятно на песке? Они заметят ее сразу же, как только Волчица встанет на ноги, и сбежать не удастся.

Ренэйст не хочет сдаваться. Указывает северянка куда-то в сторону, ближе к скале, у подножия которой расположились острые пики. Коль добегут до тех скал – получат шанс на спасение, да куда Радомиру бежать с такой ногой?

Они должны хотя бы попытаться, пока есть даже крошечный шанс.

Их взгляды встречаются, и ведун кивает, соглашаясь. Медленно поднимается северянка с песка, пригнувшись, чтобы не было ее видно, и делает глубокий вдох, прикрыв глаза. Только даже если кажется, что остается незамеченной, для опытных следопытов это вовсе не так. Слышит она дикую, незнакомую речь совсем рядом и делает рывок вперед. Ренэйст спотыкается, ноги скользят по горячему песку, но она продолжает бежать. В одно мгновение весь мир исчезает, словно бы и нет никого больше, лишь она и песок. Даже Радомир прекращает существовать, след от ножа на ладони, оставшийся после ритуала, исчезает вместе с ним.

Она хочет жить. Она так сильно хочет жить.

Не смотрит по сторонам, лишь манят безопасные скалы, сулящие обманчивое спасение. Позади нее раздаются яростные крики схваченного Радомира, всадники подгоняют лошадей, победно улюлюкая. Скалы все ближе, силы покидают северянку. Дыхание становится тяжелым, кости ломит от боли, и, несмотря на упрямство, Ренэйст больше не может бежать. Тугая веревка с закрепленными на ее концах тяжелыми грузами крепко обхватывает лодыжки, лишая равновесия.

Ренэйст падает на песок, и склонившийся над ней всадник закрывает собой Солнце.