Иногда даже мёртвые говорят

За два месяца до…

Утро было чистое, сухое. Хотя листву уже потихоньку забрызгивало осенней краской – сентябрь разминался. Возле морга сегодня было многолюдно. Двухэтажное строение из кирпича с решётками на первом этаже казалось тюрьмой. Как будто покойники могли сбежать. Или решётки рассчитаны на работников, которым хочется улепётывать отсюда сломя голову?

Я не знал, как обычно бывает возле морга, но почему-то это место казалось мне приютом молчаливой тишины. В это же утро жизнь у железной двери кипела: кто-то требовал зажигалку, кто-то спрашивал номер Савельича, пробегавшая мимо дама в шапочке толкнула меня острым локтем и буркнула: «Ходят тут посторонние». Только сейчас я заметил, что стоявшие у двери мужики держат носилки, накрытые простынёй. Один из этих мужиков, с мясистым лицом, и домогался огонька, мечтая закурить.

Я окликнул его и кинул зажигалку.

– Ты кто? – видно, он заметил мой растерянный взгляд.

– Я Иван Царёв. Насчёт работы. Где найти Марину Геннадьевну?

– Жабу? – переспросил мужик, блаженно затягиваясь.

– М-м-м… не знаю. Может, и жабу. Я её не видел.

– Хрен его знает, Иван Царёв. Сегодня в больнице проверка, все на ушах. Бегает где-то… Или прыгает.

Он заржал, довольный своей шуткой, но его окликнул хиловатый товарищ, намекая, что сигаретой не худо бы поделиться. Мужики отошли в сторону и заговорили о своём.

– Хрень какая-то, ну и к кому здесь обратиться? – сказал я сам себе, усевшись на каменный выступ в полной уверенности, что сегодня не мой день.

– А что тебе надо?

– Уже сам не знаю. Утром собирался тут работать.

Сначала я ответил, и только потом до меня дошло, что это не мой внутренний голос. По крайней мере, раньше мне с самим собой общаться не приходилось. Тем более женским голосом.

Я вскочил и огляделся. Мужики стояли ко мне спиной, окно сзади было закрыто, и поначалу я ничего не заметил. Пока взгляд мой не упёрся в носилки, сиротливо брошенные у крыльца слева от меня.

– Ты пришёл в нужное место, – снова донеслось оттуда. А сердце моё со всего разбегу ударилось о рёбра. Первым порывом было подойти к носилкам и поднять простынь. Неужели это какой-то розыгрыш? Там что, живой человек?

Внутри бушевали противоречивые мысли. Это я вчера перебрал или просто начал сходить с ума? Слуховые галлюцинации? И тут же пришёл ответ – друг мой, Суслик! Это он, паскуда, притащил на вечеринку стыренную у отчима водку. Всем известно, что тот алкаш: пьёт всё, что горит. А вдруг палёная попалась? Сам Суслик не пил, а нам предложил, гад. Может, я вообще сижу дома на диване, а мне всё это мерещится?

Я попробовал пощипать себя за руку, но не пришёл ни к каким определённым выводам. И решил всё-таки поинтересоваться:

– Ты кто?

– Труп.

– А, ну если так… И как дела? – осторожно спросил я, не придумав ничего лучше. Раньше мне не доводилось болтать с покойниками, так что начать решил с нейтральных вопросов.

– Ещё спрашиваешь! Разве не видно, что дела мои совсем плохи?

– В смысле, ты в раю или в аду? – поспешно конкретизировал я.

– Ещё не знаю, – уже спокойнее ответила покойница. – Просто все эти мысли меня уже заколебали. И поговорить не с кем. Оказывается, после смерти тебя никто не слышит. Ты первый, кто отозвался.

– Отозвался? Вообще-то, я думал, что просто перебрал…

– Почеши пятку, будь другом. Левую. Я ноги натёрла. Знала же, что не надо новые босоножки обувать, но они ж красивущие, сил нет! У Шурки, кстати, за полцены урвала. Вот и надела – теперь мозоли на всю ногу, а между пальцами и на пятках жутко чешется.

Словно заворожённый, я сделал шаг к носилкам. В животе скрутился тугой узел, я всё ещё плохо соображал. Белая кисть руки с поломанными ногтями была вывернута ладонью вверх, и я увидел на ладони едва заметный отпечаток. Словно что-то долго вдавливали в кожу. Как будто бы две палочки, образующие крест. Приподнять простыню? Глянуть?

Покойница торопила меня визгливым голосом, и я уже почти поддался на уговоры, когда на плечо мне опустилась тяжёлая рука. Вздрогнув, я обернулся.

– Иван Царёв, ты что, больной? С кем ты тут болтал? – спросил мужик, что хохмил про жабу.

До меня дошло, что санитары уже какое-то время разглядывали меня с нескрываемым любопытством. Наверное, я говорил вслух.

– А… а кто там?

– Ты про тело? Девушку нашли около леса. Кто-то её задушил, у дороги бросили, – тут он указал на хилого товарища, докуривающего его сигарету: – Оказалось, Колькина бывшая одноклассница. Тесен мир. Говорит, красивая была в школе девка. Во судьба, да, Колька? А ты давай, Иван, топай отсюда.

Я послушно развернулся, мужики ухватились за носилки, но задушенная не собиралась сдаваться так просто:

– Иван, постой! У меня была назначена встреча с клиентом. А этот козёл меня задушил. У меня дома дочка, маленькая совсем…

– Ты знаешь, кто тебя задушил? – всё-таки не удержался я от вопроса, осознав, что мог бы прямо сейчас раскрыть заведомый висяк. Но дверь в морг уже закрывали.

– А-а-а-пчхи…

Неприятное чувство в животе теперь перекочевало в область горла. Я сглотнул комок жалости и сильно стиснул документы, которые держал в руке.

Сева

В тот день я так и не нашёл заведующую и ушёл, потому что жутко разболелась голова. Висок буквально выворачивало. Когда на следующее утро пришёл снова, меня всё-таки провели в кабинет к Жабе. То есть, конечно, к Марине Геннадьевне.

Уже потом я узнал, что Жабой её называют все подчинённые. И было за что. Моя будущая начальница – дама предпенсионного возраста, коротко стриженная, седая, с несуразно большими выпученными глазами. Набрякшие веки прикрывали их наполовину. Взгляд её не сулил ничего доброго: сразу видно, жизнь ближним она портила с удовольствием, достойным лучшего применения.

Первым делом, попав внутрь морга, я подумал, что здесь пахнет болью и измученными телами. Но в кабинете заведующей не было заспиртованных сердец или плавающих в растворе кистей рук. Обычный кабинет с серой плиткой на полу. Белый стол, два стеллажа с папками. Жаба выжидающе уставилась на меня, словно на комара. И я забормотал:

– Учусь в меде, на первом курсе. Меня рекомендовал Павел…

– Неинтересно, – перебила она меня. – Что мне действительно интересно, так это чтобы ты хорошо делал свою работу. Работа в морге – это не так весело, как может показаться. Нам сейчас нужен ночной дежурный.

– Могу предложить свою кандидатуру.

– Мне вчера сказали, что ты странный. Сам с собой разговариваешь. Ты, часом, не наркоман?

– Нет-нет, точно не наркоман. Даже ни разу не пробовал.

Почему-то я принялся оправдываться. И чем больше уверял её в том, что я не наркоман, тем пристальнее она всматривалась в мои глаза. А мне стало казаться, что я и в самом деле странный. Пора было заткнуться, но я всё-таки добавил:

– От меня не воняет, я не буду брать работу на дом, я не псих и не некрофил.

– Ладно, – проворчала Марина Геннадьевна. – Раз сам Сафронов готов поручиться… Он мою племянницу два года назад в хирургию устроил. Ты что, его родственник?

– Почти. Он друг моего отца. Покойного. Отца уже давно нет, и матери… Они в аварию попали.

– Сирота?

– Меня дед растил, мамин отец, – вздохнул я и тут же подумал, что никогда не чувствовал себя сиротой. У меня были дед и старшие братья. Когда-то были ещё бабушка с дедом по отцовской линии, правда, те жили далеко, ездил я к ним редко, а потом не стало и их.

Марина Геннадьевна, прищурив глаза, полазила в нижнем ящике стола и достала какие-то бумаги.

– Вот, прочитай трудовую инструкцию. Санитария и охрана труда у нас превыше всего. Сейчас я позову Севу, он тебе всё расскажет.

Она громко выкрикнула имя, которое только что назвала, не удосужившись даже встать со стула. Через три секунды, словно он дежурил под дверью, в кабинет влетел парень. По виду лет двадцати пяти. На нём был халат, мятый и грязный, назвать его белым мог только большой оптимист. Голова у Севы была почти что бритая, зато брови это компенсировали – кустистые и подвижные. Глаза с дурнинкой, будто ему хочется засмеяться, но он сильно сдерживается. Сева выслушал начальницу, кивнул и поманил меня на улицу. Мы устроились на лавочке, и он сразу же поинтересовался:

– Чего тебя сюда принесло?

– Работа нужна. Тут она нескучная, ночная, не мешает учёбе. И платят вроде нормально, для студента хорошая практика.

– А отдыхать когда?

– На парах отосплюсь.

Сева неодобрительно покачал головой:

– Поначитаются… Поверь, ничего романтичного здесь нет.

Я усмехнулся:

– Ага, говорят, вы там трапезы устраиваете за одним столом с трупами.

– Совсем псих? На шуточках долго не протянешь. Вокруг тебя постоянно будут кучи трупов бомжей, наркоманов, алкашей и других элементов. Часто бывают гнилые. Иногда совсем.

– Упс. Я примерно понял, бро, – снова пошутил я.

– И в этом всём нам нужно сохранить своё здоровье и доработать до пенсии, бро, – перекривлял меня Сева. – Так что едим мы в специально отведённом месте, куда в рабочей одежде даже не заходим. Для перекуса есть время. Снимаешь грязную одежду, перчатки, несколько минут моешь руки по локти. Да-да, как хирург в кино. И только потом идёшь трескать свои сардельки. Понял?

Мы помолчали. Сева достал из кармана фляжку и что-то отхлебнул.

– Это зверобой, а не то, что ты подумал. Пью, потому что у меня с желудком проблемы. А алкоголь у нас не приветствуется.

– Ты молодец, – решил я наладить контакт с будущим коллегой. Тем более он сам поднял тему. – Я, на самом деле, думал, санитарами чаще алкаши работают.

– Алкаши, кстати, санитарами долго не работают, – возразил Сева. – Тяжёлый физический труд алкаш не потянет, а постоянное общение с людьми не допускает перегара. После пары жалоб тебя просто турнут. Наша Марина Геннадьевна за этим следит. У нас тут, по сравнению с другими моргами, образцовый порядок. Даже трупы ни разу не пропадали. Ладно, давай спрашивай, что тебя интересует по работе.

– Меня вообще-то всё интересует.

Закатив глаза, Сева принялся читать мне лекцию:

– Санитары привозят труп, мы должны проверить все документы. Не забывай про направление. Если на теле что-то есть, записываем это всё в журнал и складываем в пакеты. Потом отдаём родственникам под подпись, когда те приволокут одежду. Часто всё снимают ещё дома или милиция, так что у нас только одежда. Она не выдаётся обратно.

– Зачем она нам?

– Носить! Шутка. Зачем – потом расскажу. Труп принимаем, на теле зелёнкой или йодом пишем фамилию и время. Надёжнее, чем бирка: она может оторваться, а зелёнка не сотрётся. Сопроводительные документы клеим на скотч и кладём труп в угол.

Пока мы беседовали, я услышал, как кто-то недовольным голосом требует накрыть его, потому что боится сквозняков.

– А там что? – кивком указал я на соседнюю дверь. – Комната отдыха для персонала?

– Там у нас кадавры. Ещё не принятые, так сказать. Недообработанные.

Он повёл меня внутрь, приоткрыл дверь, и я убедился, что в комнате нет никого. В смысле, никого живого.

«Значит, голоса. Опять начались эти глюки, а ведь вчера ничего не пил», – подумал я.

«Ты, конечно, извини, – пробормотал мой внутренний голос, – но если это глюки, то с какой радости они приключаются с тобой только в морге?»

Короче, работу я получил. Мне бы радоваться, но… Бредя домой, я размышлял, что со мной не так. В чудеса я не верил, хотя в детстве мне часто снились очень странные сны. Иногда, проснувшись, я не мог понять, по какую сторону реальности нахожусь. Лёжа в кровати в темноте, я воображал, что разговариваю с невидимыми деду сущностями. Иногда мы с ними даже препирались. Но я, честно, был уверен, что так делают все одинокие дети. Звериного языка я не понимал, во сне не ходил, огонь из пальца не выпускал и по стенам не бегал. И вот на тебе, со мной беседуют трупы.

Когда я уселся на лавочку возле дома покурить, ко мне тут же вразвалку подошёл жирный соседский кот. Просканировал презрительным взглядом, убедился, что у меня нет ничего съестного, и развернулся задом.

– Эй, блохастый, как поживаешь? – зачем-то заговорил я. – Не знаю, с чего начать беседу, но ты это… Ты поговори со мной. Как тебе кошка нашей дворничихи с первого этажа? Ну такая, беленькая, в фиалках всегда сидит, в окно смотрит. На тебя, между прочим.

Кот повернулся, насмешливо хрюкнул и поспешил прочь от странного меня.