Эту команду называют ГСО – Городская Самооборона. Она существовала несколько лет, боролась с бандитами… А потом к ГСО присоединилась Ольга Боровская, тоже бывший боевой офицер и коммунистка. Она же вела работу на заводе «Электрон», убеждая рабочих начать бороться за свои права. ГСО была первой ячейкой городской самоорганизации, к которой потом присоединились рабочие «Электрона», и именно они совершили революцию, захватили Новоград, где мы с вами сейчас находимся, и организовали Кузинскую коммуну…

Голос Никиты стал невнятным, группа удалилась в глубь зала. Я улыбнулся. Все как в моем детcтве. Мы тоже ходили в этот зал, слушали, затаив дыхание, рассказы про ГСО.

Вот только я помню и другое – смутно, потому что было этого немного. То, что Витька Ерш облил памятник краской – это вроде бы шалость. Но была у этой шалости и некая идейная подоплека. Помню, как летом в походе, в темноте палатки рассказывали друг другу жуткие истории – ночной лес самое подходящее место для этого, и кто-то вдруг начал: «вот мы все восторгаемся историей ГСО. А вы знаете, сколько народу они расстреляли, когда к власти пришли?»

Потом я узнал, что когда ГСО захватила Новоград, убиты были целиком семьи Фрякина и тогдашнего главного менеджера завода, Субирова. Даже дети. У Фрякина был сын-подросток и дочь, маленькая девочка. Ее тоже убили.

Нельзя сказать, чтобы этот поступок восставших был не понятен или не объясним по-человечески, но помнится, как-то это светлый сияющий лик героев революции в моих глазах… не то, что запятнало, но как-то смутило. Детей-то зачем убивать? Даже с учетом того, что и у самих восставших умирали дети – ведь это неправильно? Ведь дети Фрякина ни в чем не виноваты, и это несправедливо. В общем, стало ясно, что в жизни все сложнее, чем та черно-белая картина, которую нам рисовали экскурсоводы и учителя…

Кроме того, ходили и разные другие слухи – то про женщин в ГСО, то про пытки или грабежи. И вот именно теперь я пришел сюда, в Музей истории, с решительной целью – понять, что там было правдой, а что нет, и как все это интерпретировать и оценивать.

Я очнулся – по лестнице ко мне спускалась девушка, очевидно, сотрудница Центра Истории. Очень миловидная блондинка, коротенькая вишневая юбка высоко открывает безупречно загоревшие стройные ноги, сережки с аметистами покачиваются в такт танцевальной походке. Отвык я на Церере от таких девушек, надо сказать. Пришел в себя лишь когда она оказалась рядом со мной и заговорила.

– Здравствуйте! Вам помочь?

– Нет… то есть да, – опомнился я, – меня зовут Станислав Чон, и я хотел бы у вас поработать… в городском архиве, если можно.

Белокурая головка со сложно переплетенными прядями слегка качнулась.

– Добро пожаловать к нам в центр, Станислав! Меня зовут Ева Керн, – легкая рука коснулась моей ладони и выскользнула, толком не пожав, – речь ведь идет о работе, не о службе?

– Нет, о работе.

– Ну что ж, я могу вас пока немного ввести в курс дела, у меня сейчас есть время. А насчет архива надо будет поговорить с Кэдзуко. Вы, наверное, его не знаете, это наш директор, он у нас не так давно. А вы ведь живете не в Кузине?

– Я здесь вырос. Потом служил в других местах… А вот теперь решил вернуться, так сказать, к истокам. Нынешнего директора действительно не знаю. А вот ваш сотрудник, который там внизу детей водит, – он мне знаком, Никита Пронин, мы с ним вместе были в ШК.

Ева уже касалась непроизвольно пальцем виска, как делают многие, работая с коммом. Красивые голубые глаза чуть закатились. Потом она взглянула на меня.

– Кэдзуко будет через час и готов вас принять. Если хотите, я проведу для вас небольшой обзор, походим по Центру, поболтаем.

– Да, с удовольствием, – я улыбнулся. Еще бы – с такой девушкой общаться без удовольствия, это можно было бы сразу поставить диагноз ангедонии.

Надо сказать, я не строил иллюзий: в любезности Евы нет ничего личного. Такая ситуация повсюду: куда бы ты ни пришел, везде встретишь внимательных, вежливых и отзывчивых людей, у которых найдется для тебя немного времени. Новому сотруднику – неважно, по Службе или добровольному – всегда все рады.

И все же общаться с Евой было приятно, через пятнадцать минут я вскользь выяснил, что она всерьез занималась художественной гимнастикой и даже была серебряным призером Урала. Сейчас перешла в танцы. Заметно по ее движениям. Историю Ева выбрала для Службы, закончила Академию и теперь служила в Центре, всего здесь было 28 обязательных сотрудников. Она потому и уточнила сразу, для чего я пришел – в кузинском центре вакансий на Службу сейчас нет. Но я и не собирался здесь служить. У меня и профильного образования нет, и вряд ли я стану профессиональным историком.

Хотя курс, разумеется, пройти придется.

В музее все изменилось, в общем, несущественно. Убрали какие-то композиции, добавили новые. Довоенный зал – до большой войны Кузин был затрапезным провинциальным городком, живущим в основном за счет того же «Электрона», построенного чуть ли не во времена Первого Союза. Зал Катастрофы, здесь уже привычные ужасы ядерной и постъядерной войны; Ева показала мини-лекторий для детей и взрослых, где демонстрировались поражающие факторы ядерного взрыва. Сейчас это, конечно, не особенно кому-то нужно, но в историческом плане интересно. Сразу понимаешь, как же это прекрасно, что на планете уже давно разрушены последние атомные бомбы, и ни одному ублюдку не придет в голову собрать что-то подобное снова. Разве что прилетят злобные инопланетяне… но пока незаметно, чтобы они вообще существовали. Мы поговорили об этом с Евой. Я вскользь упомянул, что работал на Церере, и заметил по неуловимым признакам, что мой рейтинг в глазах девушки мгновенно вырос.

Зал ГСО. «Но, конечно, здесь немного, все основное ты найдешь в музее ГСО в бывшем танковом училище». Некоторые фотографии, оружие, невнятные короткие видеоотрывки почти столетней давности, личные вещи, паек, который выдавали в ГСО в худшие времена (и на таком можно жить и даже воевать?! Впрочем, я был в Ленинграде в музее блокады, там еще хуже). Я заметил новое фото, еще незнакомое – две молодые девушки из ГСО, судя по оружию, и маленькая девчонка. Одна из девушек, темноволосая, очень тощая, положила девчонке руку на плечо. Сестра?

– Это Мария Кузнецова, – сообщила Ева, – а это ее подруга Чума, Светлана Васильева. Погибла при штурме Новограда, прикрывая отход товарищей. А девочка – это знаешь кто? Дана Орехова.

– Да, знаю, – кивнул я. Дана Орехова в нашем городе известна, есть улица ее имени; она довольно долго была председателем совета городской коммуны, потом работала в краевой и наконец стала членом ЦК партии, в общем, известная руководительница времен диктатуры пролетариата.

– В общем, это не всем известно. Кузнецова спасла ребенка, который после гибели матери не смог бы выжить. Дана Орехова часто упоминала Марию в последующих записях.

Ева рассказывала об этом равнодушным тоном, видно, эти факты уже перестали вызывать у нее эмоциональный отклик. Я снова посмотрел в лицо Марии-Маус. Она чем-то похожа на Марселу, может, просто тем, что темные глаза и волосы, хотя один глаз закрыт повязкой. Или мне так кажется. У меня все симпатичные девушки на Марселу до сих пор похожи. Вечно голодная, на грани выживания, одинокая девчонка, в ГСО ведь тогда еще не кормили, ГСО давала только уверенность в себе и оружие; и вот ведь, подобрала сироту. Вообще людей, которые тогда жили, нам очень трудно понять; это были титаны, а не люди. Вот Чума, красивая девушка – высокая, белокурая, взгляд очень холодный и жесткий. Погибла, прикрывая других, взорвала себя гранатой вместе с врагами. Они жили так мало, но успевали так невероятно много сделать, для человечества, для будущего, для друзей и товарищей. Кто из нас смог бы так? Не знаю. Вот мать бы смогла, она и так смогла многое – но я не такой, как мама и отец. Я обычное дитя нашего мирного времени…

Мы прошли в зал Первой Коммуны, и там тоже были кое-какие изменения. В архив, сказала Ева, меня пустят, но только после беседы с Кэдзуко. А пока мы можем перекусить. Мы зашли в буфет, который как раз оккупировали питомцы Никиты. Сам Ник уже куда-то исчез, детьми занималась женщина, видимо, учительница из ШК. Само собой разумеется, просвещение – просвещением, а вкусняшки по расписанию, дети нахватали сладких напитков, фруктов и мороженого. К счастью, это нашествие, похоже, заканчивалось. Я взял в автомате чашечку кофе, Ева – порцию салата и воду.

– Я хочу еще оформить главу, – пояснила она, – диссер пишу. Служба на сегодня закончена, но…

Мы уселись за столик возле небольшого фонтана со статуей нимфы. Дети с шумом и гамом выбегали из кафе.

– Тебе, наверное, вообще теперь всю жизнь служить не надо? После Системы? – усмехнулась Ева. Я пожал плечами, улыбаясь.

– Я и до Системы уже часов прилично перебрал. В медицине ведь так – сложно в рамках службы оставаться. Слушай, а над чем ты работаешь?

– Тема стандартная для диссера. Развитие коллективного действия в ГСО в предреволюционный период.

– Мне кажется, я не смог бы этим заниматься, – я попробовал кофе. Капучино этот автомат готовил так себе, надо было чай брать, редко у нас встретишь хороший кофе. Вот в европейской части, особенно в Италии, его готовят лучше.

– Почему? – удивилась Ева. Она ела изящно, и даже салат на квадратной белой тарелке казался замысловатым украшением – тончайшие перья рыжей моркови, зеленые кусочки авокадо, малиновые кольца лука…

– Эти люди, когда я о них думаю – это же были сверхлюди какие-то. Титаны. Герои. А мы – обыкновенные. Я всегда, с детства… – я умолк. Не хватало еще вспоминать личное.

– Герои, – протянула Ева, чуть дернув плечом, – все не так просто, Стас. Они жили в другой парадигме, нечеловеческой. Да, зачастую не щадили своей жизни. Но они не щадили и других. Знаешь… на самом деле там все сложно было. Детям это не рассказывают. Там очень многих расстреляли, иногда без вины или за какую-то ерунду совсем. Воронков сам расстреливал, да, легендарный Ворон – что побудило его этим заниматься? Мог бы отдать приказ. Тут начинаешь подозревать какие-то психические сдвиги – если человеку нравится убивать… Пытки применяли и к пленным, и к своим же товарищам даже, если подозревали их в чем-то.

– Но ведь и другая сторона применяла пытки. В этом случае неизбежно… – возразил я. Кофе уже не лез в горло.

– Да, это верно, но в чем тогда ГСО в принципе лучше всех этих банд? Мало того, там насиловали женщин, причем очень часто.

– Но подожди… как? Ведь в ГСО было очень много женщин, поначалу вообще большинство!

– Женщин было большинство действительно в самом начале. В первые годы ГСО. Просто по той причине, что здоровые нестарые мужчины без труда находили работу в Охране завода, на самом заводе или же просто шли в банды – более успешные, чем ГСО. Но когда Ворон стал добиваться успехов – в ГСО пошли и мужчины. Их стало значительно больше, чем женщин. И… да, бывало всякое. Есть свидетельства женщин, которые ушли из ГСО после изнасилований.

Я подавленно молчал. Цзиньши, выходит, в чем-то прав? Как и правы те, кто в детстве распространял все эти слухи, – тогда в это не верилось, но слушать было интересно и жутко. Ева безжалостно продолжала:

– Я надеялась, что, может быть, наш партийный комиссар, Иволга, то есть Боровская, оказала там гуманистическое влияние. Но нет… факты показывают, что увы, нет. Именно при ней был сформирован в ГСО суд, приговаривающий людей к различным наказаниям и расстрелу. Ну и… разное там было.

– Они были детьми своего времени. Очень жестокого времени.

– Да, это верно, – Ева отправила в ротик очередную порцию пестрого салата, – но как-то от революционеров ожидаешь… большего понимания, большего гуманизма, что ли. Конечно, в диссертацию все это не пойдет, – она улыбнулась. – Сам понимаешь. О мертвых либо хорошо, либо ничего.

– Вроде бы наука не должна руководствоваться таким девизом, – возразил я. Ева улыбнулась.

– Ну я же не собираюсь врать или подтасовывать факты. Однако можно брать их выборочно. Действительно, были образцы героизма, гуманности. Та же Маус… думаю, если бы она не успела героически погибнуть, ее бы расстреляли позже. Сам Ворон, который потом руководил КБР, и расстрелял бы, несмотря на все слухи об их неземной любви. Понимаешь, лезть во всякую грязь, копаться в ней – во-первых, нет ни малейшего желания, во-вторых, как отнесутся к такому диссеру? А мне бы хотелось все-таки спокойно защититься.

Мне такой подход к науке показался несколько странным, даже неприятно, что такая красивая девушка, и… Но тут же я забыл обо всем, потому что в дверях буфета показался новый посетитель.

«Это невозможно!»

Нет, не он… я перепутал.

Нет, он!

Я вскочил.

Костя увидел меня. Он был все такой же, не сильно изменился – веселые карие глаза, русые волосы тщательно уложены, высокий, долговязый…

– Стаська!

– Коська!

Вспышка безграничной щенячьей радости. Марсела, все эти сложности, все эти недоговоренности… да какая разница, это же Коська! Мы крепко обнялись. Костя был явно рад меня видеть. Но черт возьми, как…

– Здравствуй, – Костя повернулся к Еве. Это «здравствуй» было сказано с каким-то особым значением. Ева, улыбаясь, протянула руку, словно для поцелуя, Костя перехватил ее обеими руками и задержал ладонь Евы в своих лапищах.

– Я вижу, вы знакомы, – Ева посмотрела на нас в замешательстве. Костя крепко хлопнул меня по плечу.

– Эгей! Мы не просто знакомы… мы, считай, почти родные братья. Ну раз такое дело… Ева, у вас тут пивка хотя бы нет?

– Есть даже вино, если хочешь…

Мы снова сели за стол – втроем. Марсела, билось у меня в голове. Марси. Ведь если Костя здесь, то и Марси… Хотя создается впечатление, что у него отношения как раз с Евой.

Костя разлил по двум бокалам «Хванчкару», Ева вежливо отказалась, оставшись при своей минералке.

– Стаська, как ты? Как здесь оказался-то? Ты же вроде в Космосе был?

– Да вот, закончился Космос, – улыбнулся я, – треснулся, понимаешь, спиной, полгода в больнице, теперь пока запрет… приехал повидать мать, ну и вообще. А ты-то как… у тебя даже родня отсюда давно уехала!

– Э, у меня все сложнее! Я здесь по работе.

– По работе? А… – я вспомнил утренние новости, – сообразил! Идет же восстановление спекшейся почвы к югу от города.

– Ну да. Это же по моей части. Я инженер-эколог, почвы – как раз моя специальность. Защитился в прошлом году, кстати…

– Я не знал. Поздравляю!

– Да ничего особенного, – легко сказал Костя. – Ну, за встречу!

Бокалы дзинькнули. «Хванчкара» оказалась сочной, без всякой кислинки.

– Вот, узнал, что в родном городе начали восстановление почв, а ведь это мой хлеб. Тем более, хорошо, что у нас практически нет радиации.

– Радиация все еще есть в Ленинском, под куполом.

– Да, но там другое. Сама термоядерная бомба была чистая, но почва в речной долине спеклась и считалась до сих пор невосстановимой. Теперь у нас есть новые методы, и я думаю, что за три-пять лет мы там восстановим биоценоз.

– Ну а… – я решился, – как Марси? Она с тобой?

– Конечно, – ответил Костя без улыбки, – она без меня никуда. Устроилась на Электрон.

– Но «Электрон» же искинами не занимается, или я что-то пропустил?