Глава 3

Настоящая зима – это когда всё, куда ни кинь взгляд, покрыто льдом. И ветер такой, что тебя по гололеду та-а-ащит, и не важно, нужно тебе куда-то или нет, и куда именно, а деревья на ветру обледенелыми ветвями тебе вслед тук-тук-тук.

Вот это – правильная зима, а в столице – так… Открыточный вариант. Мороз уровня “лишь бы вода не таяла”, сугробы – строго по щиколотку, выше за три года не припомню ни разу. Снег лежит, пушистый и нарядный, всю зиму, к весне деликатно и плавно тает, стекая ручьями в окрестные водоемы, такие же спокойные и интеллигентные, как местная погода.

Колкого наста, повсеместного оледенения или шуток вроде “вот сейчас снег полностью растает, почки у деревьев и кустов набухнут – а потом мороз как жахнет!” местный климат не признает. Я даже не стала тратиться на зимнюю одежду, прекрасно обходясь тем, что у нас дома считалось осенней.

Не то чтобы мне это не нравилось – нравилось, еще как нравилось! – просто завидно очень…

Вздохнув, я повернулась спиной к студенческому кампусу и источникам света, и сжала на пальце кольцо “гнилушки”.

Мой артефакт ночного видения не позволял видеть всё окружающее, как днем (откуда бы у меня деньги на подобную роскошь?), но разбавлял тьму примерно на треть и заботливо подсвечивал зеленоватым все неровности окружающего рельефа. Зимним утром это уж точно не лишне.

“Зимнее утро” – это такой оксюморон, когда по внешним часам уже пора вставать, а по внутренним – “глухая ночь, спи, чего вскочила, рано еще”.

В зиму я становилась отпетой совой и желала просыпаться исключительно с началом светового дня, а когда не могла себе этого позволить, ворчала от подъема до рассвета. Чаще всего мысленно, конечно, но иногда и вслух.

Под безостановочный внутренний бубнеж я потрусила в сторону парка, давая мышцам спокойно разогреться, не спеша ускорять ход.

Бегать можно, конечно, и на университетской спортивной площадке – она отлично оборудована и освещена, и снег там регулярно убирают. Но зачем? Парк здесь обширный и ухоженный, и там уж точно не столкнешься с таким же зимним спортсменом. А если столкнешься – на первой же развилке нырнул в сторону, и адью, дорогой нежеланный спутник.

Ну, и вообще… Зимой в Олерон-сюр-Марн красиво. Даже в темном парке.

Это, пожалуй, примиряло меня с существованием такого понятия, как “зимнее утро”.

Подсвеченные “гнилушкой” неровности рельефа в виде кустов, деревьев и бордюров, мягкое буханье беговых кроссовок в плитки дорожки, звук собственного дыхания в ушах и – одиночество. Полное, тотальное, беспросветное одиночество, как будто на всей этой планете я одна.

Недовольное бухтение на весь мир постепенно стихало, настроение выравнивалось, а в голове наконец-то обживалась благословенная тишина.

Хорошо!

Когда за поворотом в глаза бросилось что-то лежащее поперек дорожки, первой моей мыслью было: “Ветер. Дерево повалил”.

Второй – “Это же Олерон-сюр-Марн, здесь ветер деревья не валит! Наверное, трухлявое, само рухну…”

Вот только откуда в ухоженном парке императорской академии трухлявые деревья.

Я остановилась.

Мне вовсе не хотелось туда идти.

Мне хотелось сдать назад, свернуть в ближайший боковой отнорок тропы, а лучше – и всю утреннюю пробежку свернуть, вернуться в уютную, безопасную комнату кампуса…

Я мягко сделала шаг вперед. Крохотный, плавный шажок.

Вот сейчас я подойду, посмотрю что это, и сама над собой посмеюсь. Паникерша. Параноик вселенского масштаба. Там ничего страшного, вот увидишь.

Шаг. Еще шаг. Давай, не трусь.

В десяти шагах от препятствия я остановилась. Потому что стало отчетливо ясно, что это не дерево. Не бывает деревьев в человеческой одежде.

Приличный человек в такой ситуации, не раздумывая, бросился бы к лежащему.

А я стояла и думала – может, всё-таки сбежать?

Зрелище мне категорически не нравилось. И желания броситься на помощь к упавшему человеку оно не вызывало.

Но…

Но я выбрала свой путь. Служить праву.

И, нащупав в кармане куртки среди разной мелочевки вытянутую блесну “дамского стража”, я шагнула вперед.

Если этот, который лежит впереди, попробует вскочить и напасть на меня – ему не поздоровится. “Дамский страж” на короткой дистанции ослепит и оглушит его с гарантией, а я успею удрать.

До лежащего осталось пять шагов. Три. Один.

Не вскочил. Не напал.

Не вскочила и не напала – на земле лежала девушка, и даже в гнилушном зеленом свете я узнала знакомые черты.

Торопливо бухнулась на колени, стараясь не повредить, не потревожить положения тела, бросилась щупать пульс – на ледяном запястье, на холодной шее Луизы Бернар.

Твою ж мать…

Шельма! Шельма, шельма, шельма!

Ну, почему именно я ее нашла?

Бросить! Сбежать! Ей все равно уже не помочь, живые люди такими… такими застывшими, одеревеневшими не бывают!

Кассандр-р-ра, чтоб тебя!

Мысленно отвесив затрещину трусливой паникерше внутри себя, вырвавшейся из-под контроля и занявшей меня всю, я с трудом затолкнула ее в законный угол сознания и взяла себя в руки.

По крайней мере, в голове появились какие-то мысли кроме “Вляпалась! Как же я вляпалась, ежом тебя по хребту!”.

И первая же внятная мысль была – вот какого я не беру с собой на пробежку связь? Теперь нужно срочно бежать искать, откуда позвонить в полицию. А потом как-то вернуться в темноте на то место, где я наткнулась на труп!

Поднявшись с колен на корточки, я выгребла на перчатку все, что было в кармане.

Фонарик – немудрящий, но надежный “удильщик” – нашелся среди прочего барахла и послушно активировался сжатием.

Луч света ударил из артефакта, залил лицо Луизы лазурно-голубым.

Передернувшись всем телом – это я от холода и от столкновения “удильщика” с “гнилушкой”, да-да, а вовсе не от жути! – стараясь не смотреть на лежащую на ледяной земле Луизу, я поковырялась в настройках фонарика. Концентрированный луч послушно рассеялся до голубоватого облака. Надеюсь, так его будет видно лучше!

И, установив высоту, максимальную из доступного, я встала и разжала ладонь. “Удильщик”, раздувшийся уродливой зубастой рыбиной (ну и дизайн, а ведь когда покупала артефакт – он мне нравился, кто бы мог подумать!!), плавно взлетел чуть выше моего лица, покачнулся, и замер, левитируя на точке привязки.

На пару часов его хватит, но я надеюсь, что за Бернар приедут раньше.

Передернулась еще раз – в этот раз точно от холода – я повертела головой.

Кампус – там, главный корпус – правее, а главные ворота – напротив главного корпуса. Мне – туда. Там сторожка с охранником и телефоном.

* * *

В привратницкой было тепло, даже жарко, и людно. В тесное помещение набилась толпа незнакомого народу, все галдят, о чем-то разговаривают… Убийство на территории Высшей академии права – событие нерядовое.

– Мадемуазель Морель, расскажите еще раз, как всё было.

Следователь усат, обстоятелен и участлив. Веры, кстати, этому участью нет ни на сантим: слишком уж много холода таится за этим показным участием.

Кружка чая, сунутая мне в руки месье Дьяби, дежурным охранником, весьма кстати: несмотря на то, что в привратницкой тепло, у меня стучат зубы.

Я, кстати, совершенно не нервничаю. Состояние отстраненное, все вокруг происходит как бы слегка за стеклом, не задевая меня.

А что зубы стучат… Ну, стучат и стучат. Значит, им надо. Значит, стресс так выходит.

Правда, чай пить не очень получается – но он все равно слишком крепкий, слишком горячий для меня. И сахара слишком много, не чай, а ужас, настоящая гликемическая бомба, а не чай.

…ни за что на свете я бы не выпустила этот ужасный чай из рук.

– Давайте еще раз, мадемуазель Морель. Расскажите подробно, как вы обнаружили тело Луизы Бернар.

– Я бегала в парке. И случайно наткнулась на… на Луизу.

Я прикрыла глаза, перебирая пальцами по боку кружки и перебирая в памяти события, чтобы передать события.

– Вы часто там бегаете? – уточнил полицейский.

– Нет. Не знаю… Я часто бегаю в парке – но у меня нет постоянного маршрута, я не выбираю дорожки. Просто бегу, как бегу. Могу свернуть, если встречу кого-нибудь…

– И часто встречаете?

– Нет. Летом, летом да, много. А сейчас большинство предпочитает спортивную площадку и тренажерный зал.

– Понятно, – следователь сделал пометку в записях. – То есть, никто не мог точно знать, что вы пробежите именно в этом месте?

Я кивнула:

– Верно. Но, понимаете, никто и не мог точно знать, в этом месте бегать никто не будет. Потому что иногда встречи все же случаются.

Мужчина сделал еще одну пометку.

– А кроме спортсменов, в это время люди в парке еще встречаются?

Я задумалась. Медленно качнула головой:

– Нет. Пожалуй, нет. Парк академический, выгул животных там запрещен. А для гуляющих время не подходящее. Да и сезон… Если летом на рассвете в парке можно встретить романтичные парочки или засидевшиеся до утра компании, то зимой в ночное время парк вымирает.

– …и только мадемуазель Морель бегает в потемках несмотря ни на что.

– Я не очень люблю людей, – пожала я плечами, внимательно глядя в кружку. – У меня есть артефакт ночного видения.

– Покажите, будьте любезны.

Я послушно стянула с пальца “гнилушку”.

Полицейский повертел ее в пальцах, прищурился. Маг, что ли? Или просто опытный, “душу” артефакта на глазок определяет?

В любом случае, зря напрягается: колечко – массовое, потокового производства, внешний вид – установленного для этой серии стандарта. Там внешность полностью соответствует содержанию. Хотя бывают ушлые умельцы, которые в оболочку вот такой вот штамповки загоняют какую-нибудь редкую дрянь, но это точно не мой случай.

– “Гнилушка”, “удильщик”… – он еще повертел кольцо, и отдал мне. – Остальные ваши кольца – тоже артефакты?

Я пожала плечами, возвращая его на место, потом показательно растопырила пальцы: на правой руке красовалось три кольца, на левой – четыре, причем на среднем пальце их было сразу два, надетые “сетом”.

Свободными оставались только безымянный палец, как брачный, и большой, ввиду неудобства лично для меня.

– Нет некоторые кольца я ношу просто для красоты. Но я люблю артефакты, у меня их много. Примитивные, но на все случаи жизни. И не только в виде колец. А что?

– Да нет, ничего. Давайте вернемся к теме нашего разговора, – предложил следователь.

Вполне благожелательно предложил, но я все равно прикусила губу. Как будто это я все время увожу допрос в сторону уточняющими вопросами, имеющими мало отношения к Луизе Бернар!

– Итак, вы бежали и увидели на дорожке лежащего на дорожке человека. Что дальше?

– Сперва я подумала, что это дерево упало через дорогу. Потом подбежала ближе, поняла, что это человек и испугалась.

Мужчина заинтересовался:

– Вот бежал себе человек, как и вы, бежал. Споткнулся, упал – чего же тут пугаться?

Я покатала остывшую чашку в ладонях (фаянс успокоительно цокнул о кольца – цок-цок).

Чего же я испугалась?..

Вот ночь, парк, я вижу препятствие, понимаю, что это, скорее всего, человек – и мне это не нравится. Сразу, издалека, еще до того, еще до того, как узнала Луизу, пощупала пульс и поняла, что та мертва…

– Она неправильно лежала, – вычленила я наконец.

– Неправильно для чего? – Быстро спросил полицейский.

Слишком быстро.

– Для того, чтобы не бояться, – огрызнулась я. – Если бы Луиза шла по дорожке и упала, у нее ступни остались бы в пределах дорожки. Рядом с точкой опоры. А она лежала строго поперек, ноги – за бордюром с одной стороны, а голова – с другой. Случайно так не упадешь, либо человек сам так лег, либо его уложили… Ну, или она шла не по дорожке, а вдоль нее. Зимой. Ночью. По парку.

Вот зачем мне обязательно нужно было блеснуть интеллектом? Не могла промолчать? Как будто там кроме меня никто бы не заметил, что тело неестественно лежит!

В этот самый момент дверь в привратницкую распахнулась, и в помещение вкатился мсье терр Мулья. То есть, вошел. Я хотела сказать – вошел.

– Что здесь происходит, месье?

У него за спиной виднелся ректор – он задержался на пороге, что-то сурово выговаривая охраннику. Тот, понурив голову, почтительно кивал.

В распахнутую дверь влажно вполз предрассветный морозец, принеся с собой свежий воздух, но взамен забирая накопленное тепло.

Мсье Эрбер закончил отчитывать охрану, и вошел в привратницкую, захлопнув за собой дверь. Стало теплее, но теснее.

– Именно, мсье. Я бы хотел услышать ответ на вопрос своего почтенного коллеги. Что здесь происходит?

При звуках голоса мсье терр Мульи, следователь дернулся было вскочить, но пресек свое движение на взлете.

Пробормотав что-то условно приветственное и что-то, условно похожее на “происходят следственные мероприятия”, он отвернулся от нашего декана и уставился на меня.

– Продолжайте, мадемуазель.

– Я подошла, узнала Луизу, попыталась найти пульс сперва на запястье, потом на шее. Больше к телу нигде не прикасалась. Поняла, что Луиза мертва, снова испугалась, хотела бежать за помощью. Испугалась, что потом в темноте ее не найду, и меня примут за сумасшедшую, или выпишут штраф за ложный вызов… Маяка у меня при себе не было, поэтому вместо него оставила артефакт-фонарик, чтобы ориентироваться на световое пятно. Остальное вы знаете.

– Спасибо, мадемуазель Морель, если у следствия возникнут еще вопросы – мы вас вызовем, – закруглил процедуру полицейский, хотя еще десять минут назад я была готова поклясться, что эта песня растянется надолго.

– А вот у меня вопросы уже возникли! Мадемуазель Морель, вы что, активировали артефакт на месте преступления? Чем вы думали? Вы что, не проходили еще теорию магических шумов? Активация артефакта могла смазать следы в магическом фоне!

А вот сейчас было обидно!

– Проходили мы уже теормагш, и у меня, между прочим, был по ней высший балл – я “удильщика” запустила, он магически нейтрален! И след его в общем фоне уверенно вычленяется, не сливаясь с другими магическими проявлениями!

Я подавила желание засопеть от задетого самолюбия.

И слава богам, что подавила.

Терр Мулья кивнул:

– В таком случае, можете быть свободны. Раз капитан Ламбер вас не задерживает.

Только сейчас я поняла, что следователь может и представился в начале, но имя его у меня совершенно не отложилось. Мсье Ламбер, надо запомнить. Правда чутье подсказывало, что даже если я сейчас и не запомню, то услышу еще не раз, и не два…

И повернулся к следователю.

– А теперь объясните ка мне, дражайший капитан Ламбер, почему на территории академии студентку академии допрашивают, не потрудившись поставить в известность о форс-мажоре руководство академии?

– Руководство академии вполне поставлено в известность, – огрызнулся капитан Ламбер.

– Но не вами! – тут же парировал терр Мулья. – Очень хотелось бы знать, почему.

– А Мадемуазель Морель не допрашивали, – следователь сделал вид, что деканской ремарки не заметил. – Она свидетель, а не подозреваемая.

Не иначе, стресс, адреналин и задавленная на корню обида на декана ударили мне в мозг, потому что я брякнула:

– Пока!

И сказала-то не вполголоса даже, а в четверть, но у нашего декана, оказывается, потрясающе чуткий слух.

Подозреваю – только в тех случаях, когда это ему выгодно.

– “Пока”? Что вы имеете в виду, мадемуазель Морель?

Я пожалела о том, что открыла рот еще до того, как закончила говорить. Но не ответить декану было бы форменным самоубийством, вопрос следователя проигнорировать и то безопаснее было бы, и потому я пробурчала:

– Капитан Ламбер просто вскинулся, когда я сказала, что интуитивно обнаружила неестественность в положении тела.

Простите меня, капитан! Я, честное слово, не хотела ябедничать! Но или вы, или я.

Декан разве что руками не всплеснул:

– Надо же! Какой вы у нас проницательный! Только смею напомнить, что мадемуазель Морель – студентка-криминалист лучшей в стране академии права, и студентка не из худших, а как бы не в первой двадцатке. Уж вы-то, капитан, должны понимать, что это значит, вы же сами наш выпускник. Впрочем, если мне не изменяет память, балл у вас был весьма посредственный…

– Месье терр Мулья! – Вскинулся следователь, и я готова поклясться, голос у него был обиженный. – Я совмещал учебу с работой!

Мне захотелось сбежать.

– Не вы один такой, – безжалостно отбрил его возражение декан. – Вот, мадемуазель Морель тоже совмещает учебу с подработками, репетиторствует, но успеваемость у нее не страдает.

Бежать стало отчетливо поздно.