Приятный аромат мужского одеколона щекотал ноздри и вкупе с близостью красивого и такого привлекательного в своей необычности тела кружил голову. Я медленно и вдумчиво обрабатывала царапину, а сама исподтишка разглядывала татуировку. Линии вблизи оказались не чисто черными, а с легкой синевой и как будто даже немножко переливались на свету – но это уже, наверняка, обман зрения.

Я метнула взгляд выше, напоролась на внимательные синие глаза и тут же потупилась, нервно заправив за ухо выскользнувшую прядь. Что вы, что вы! Я приличная девушка!

– И часто вам приходится рыцарей в беде спасать? – вдруг подал голос маньяк, заставив меня вздрогнуть и сильнее чем нужно прижать вату к ране, от чего он тут же дернулся и даже издал короткое шипение.

Я наградила мужчину укоризненным взглядом, скопировав оный у Дуськи и покачала головой, а потом доверительно понизив голос сообщила:

– Вы у меня первый.

Пошлячка Лена! Флиртует и не краснеет!

Красиво очерченные губы дрогнули и расплылись в самодовольной ухмылке. Серьга сверкнула в белом свете дневной лампы. Эх, все же простые эти мужики, как табуретка!

– Какая невиданная честь, – и низкий мужской голос стал еще на полтона ниже. – Я польщен!

Подача принята, одобрена, Мирослав легко включился в древнюю игру, в которой все в конечном итоге сводится к: “вы привлекательны, я – чертовски привлекателен, чего зря время терять?”.

Мысль эта внутреннего протеста не вызывала. Голова продолжала кружиться и что-то хмельное, куражное, незнакомое просыпалось внутри. Разгоралось из искорки в огонек, и огонек этот жег изнутри, посылая по телу волны жара.

Я вдохнула и выдохнула, призывая ошалевший от выбросов всяких-разных гормонов организм к порядку, и принялась наносить на царапину антибактериальную мазь.

– Мне знаете ли тоже, – Мирослав вдруг немного подался вперед, наклоняясь ко мне, и от этого движения моя ладонь, испачканная в мази, прижалась неожиданно плотно к гладкой горячей коже. – До сих пор девиц спасать не приходилось.

Дыхание обожгло ухо и пустило россыпь мурашек от него и вдоль позвоночника.

Ах, что ж ты, ирод, делаешь!

Кончики пальцев, осторожно касающиеся раны, заныли. Острое желание коснуться совсем иначе, провести по рельефу кожи, очертить парочку линий практически обжигало. Никогда я еще не испытывала такой изматывающей жажды прикоснуться к мужчине.

В ванной стало душно и влажно, будто кто-то из нас только-что принял душ с паром. Горячий, горячий душ…

Я представила, как капли воды могут скатываться по этой коже – гладкой и загорелой, как в рекламе какого-нибудь мыла, и поняла, что душ срочно нужен мне – холодный!

Пока я накладывала повязку, вынужденно обнимая обнаженный торс, чтобы сделать оборот бинта, руки едва заметно, но ощутимо подрагивали. Вот только закрепив кончик марли, я не сделала шаг назад, не увеличила дистанцию, на разорвала странное наваждение.

Возможно, потому что мне не дали.

Тяжелые ладони легли на талию – неожиданно весомо и приятно и погладили большими пальцами живот сквозь тонкую ткань.

Глаза в глаза. Нереальная синева и что-то магнетически животное в этом взгляде. Пробуждающее древние инстинкты. Мне хотелось потереться об него кошкой, вцепиться ногтями в твердые мышцы, прижаться так, чтобы на гладкой коже остался запах моих духов.

Наваждение.

Мирослав качнулся вперед, я закрыла глаза в ожидании поцелуя, но вместо этого он легонько боднул меня в лоб и потерся носом о кончик носа. Губы тронуло только чужое прерывистое дыхание. А потом щеки коснулись кончики пальцев, прочертили невесомую линию вниз, по шее, вдоль выреза блузки, царапнули верхнюю пуговицу, заставив меня судорожно выдохнуть и тут же снова задержать дыхание.

– У тебя стресс, – медленно произнес мужчина, снова утвердив ладонь на моей талии, но не отодвигая головы – она все также прижималась к моей.

Было в этом промедлении, в этой нерешительности что-то томительно сладкое. Приятное. Заботится, не хочет воспользоваться. Джентльмен во всех отношениях, даром, что маньяк.

– Стресс, – легко согласилась я. – А стресс надо снимать.

И расстегнула ту самую верхнюю пуговицу блузки, делая вырез уже и длиннее.

Это движение стало роковым, тем самым, которое разрушило тягучее предвкушение. Чужие, твердые, горячие, настойчивые губы впечатались в мой рот, тяжелые ладони вдавили меня во все это прекрасное – мужское, мускулистое, расписное. Грудью, животом, как мне только что мечталось, и я впилась ногтями в жесткие плечи, с ликованием ощущая, как от моего прикосновения под кожей пробежала дрожь.

Я целовала этого незнакомого, совершенно чужого мне мужчину так, как не целовала еще никого и никогда. Так, будто моя жизнь или рассудок зависели от этих поцелуев. Хотя рассудок тут, пожалуй, совершенно не при чем. Как раз-таки наоборот. Безрассудное, сумасшедшее – в омут с головой и не выныривать.

В этом было что-то пьянящее – вот так вот нарушать правила. Негласные правила, диктующие, как следует вести себя приличной девушке из хорошей семьи, а как – категорически не стоит.

Мы поменялись местами, и я оказалась на стиральной машине, и блузка снялась с меня вместе со стрессом, а восхитительные губы теперь терзали нежное полушарие, выглядывающее из кружева бюстгальтера. Не пересекая полупрозрачную границу, но заставляя меня отчаянно этого желать.

Юбка задралась, и грубая ткань мужских джинсов касалась теперь тонкой обнаженной кожи, и от каждого характерного движения бедер, вжимающихся в меня, внутри будто плескало кипятком.

Я никогда в жизни никого так не хотела.

– Ты такая сладкая.

Хриплый шепот на ухо был просто набором звуков, от которого у меня по спине пробегали мурашки, и куда больше меня сейчас волновали пальцы, рисующие причудливые петли на внутренней стороне моего бедра и неотвратимо пробирающиеся туда, где их уже давно ждут.

Но звук голоса немного вернул в реальность. Я открыла глаза, увидела плитку, шторку с котятами, стопку Наташкиного белья с кокетливыми розовыми стрингами сверху и неожиданно поняла, что так – не хочу.

Не хочу торопливо, даже толком не раздевшись, отдаться на стиральной машине левому мужику…

…если уж отдаваться левому мужику, так с чувством, с толком, с расстановкой!

И, угрем вывернувшись из ласкающих меня пальцев, текучей водой соскользнув на пол, я ухватила Мирослава за руку и потащила в спальню.

Ноготок скользил по тонкой линии. На очередном пересечении я несколько мгновений раздумывала, куда свернуть, пытаясь угадать направление, которое выведет меня к соблазнительному завитку вокруг плоского соска. Но лабиринт черных линий был необъятен, как мужская грудь, на которой лежала моя голова, к тому же мне было лень ее поднимать, чтобы внимательнее изучить возможные “ходы”.

Мирославу, кажется, было щекотно, потому что кожа под пальцем иногда подрагивала, но он мужественно терпел, позволяя мне играться с татуировкой. Лежал без движения, прикрыв глаза, только пальцы руки, зарывшиеся в мои волосы, ненавязчиво перебирали растрепанные пряди и массировали голову.

От этих движений слипались глаза. Сытая томная нега завладела телом, превратила его в пластилин, неспособный гнуться по собственному желанию – исключительно по воздействию извне. А надо было где-то найти силы, чтобы встать, одеться, изобразить какую-то деятельность, пожалуй…

– Как сокращается имя “Мирослав”? – на деятельность меня упорно не хватало, хватало только на дурацкие вопросы.

Палец соскользнул с линии, царапнул по ребру, и мужчина дернулся от щекотки, а я хихикнула, спрятав нос у него на груди.

– Мир.

– Миру – Мир! – жизнерадостно объявила я, приподнимаясь на локте и пытаясь нашарить рукой одеяло, чтобы прикрыться.

– Давай мир пока что без Мира обойдется? – маньяк неожиданно перехватил мою руку. Кувырок – и я оказалась подмята тяжелым телом.

Запястья вдавлены в матрас, и синеглазая тень нависает надо мной почти угрожающе, но мне ни капельки не страшно.

А поцелуй неожиданно бодрит.

Ладно! Ты хотела изображать деятельность? Вот! Изображай! Ради этой даже не надо вставать с кровати, а маньяка можно и чуть попозже выставить…

– С добрым утром, – мурлыкающий шепот на ухо, и губы нежно прихватили мочку уха.

Слегка шершавая ладонь обрисовала изгибы тела, слегка сжав нижнюю округлость, и я выгнулась, потягиваясь – какой приятный сон!..

И тут же подскочила пружиной, вертикально – вверх, как испуганная кошка. Даже волосы так же дыбом встали. Разве что кошки не прижимают к груди одеяло, чтобы прикрыться.

Все свое-то я, конечно, прикрыла, а вот чужое как раз наоборот…

Долго любоваться на дело рук своих не стала. Потому что стыд и позор, Ленка, и не на что там глазеть, даже если и есть на что!

То, что казалось прекрасным и правильным ночью, при свете дня становилось дурацким, необдуманным и откровенно безрассудным. Докатилась! Маньяков по подворотням цеплять и таскать в чужую квартиру. Это почти как котиков таскать, только хуже!

…я представила, как Наташка возвращается домой, а у нее тут вместо двух котов (вместе с двумя котами) маньяк без топора – зевает, трется и жрать просит…

Хотя, если так посмотреть (и вот так, и вот сяк, и вообще с любой стороны хорош), Наташка, возможно, была бы и не против…

– Лер…

Мое-не-мое имя вырвало меня из уползших непонятно в какую сторону размышлений и окончательно расставило все на свои места.

– Тебе надо уйти, – твердо произнесла я, глядя сверху вниз в синие глаза. И, подумав, добавила: – Извини.

Ответный взгляд был мучительно долгим, но я и не думала отворачиваться, несмотря на полный и абсолютный душевный раздрай.

– Хорошо, – наконец кивнул Мирослав, поднялся и принялся одеваться. А я метнулась в ванную за его верхней одеждой, чтобы только ускорить его уход и не задерживаться лишнее мгновение в одном помещении.

Он больше ничего не сказал, натянул послушно протянутую футболку и толстовку, вышел за дверь. И едва все не испортил, обернувшись на лестничной площадке. Он открыл рот, а я, не медля больше ни мгновения, захлопнула дверь и провернула замок. А потом, выдохнув, прильнула к глазку.

Мужчина немного потоптался на лестничной площадке, даже поднял руку, собираясь надавить на кнопку звонка, но потом передумал, повернулся и принялся спускаться по лестнице.

Когда бритая макушка скрылась из поля зрения, я выдохнула, сползла по двери вниз и так и осталась там сидеть, как была – голая, растрепанная, завернутая в одеяло.

М-да…

Жжешь, Колобкова!

Отжигаешь прямо-таки.

Кряхтя, как столетняя бабка, я поднялась с пола и переползла в ванную. В зеркало на себя смотреть было страшновато и, как оказалось, не зря.

Удивительно, право слово, что маньяк сам от меня не сбежал!

Длинное шатенистое каре, как и предполагалось – дыбом, под глазами синяки от туши, которая хоть и стойкая, но не настолько, сами глаза – опухшие, болотно-зеленые и заспанные. На щеке – след от подушки. На шее засос, на груди засос, даже на бедре, прости господи, засос. Батюшки, да я вампира подобрала!

Неодобрительно покачав головой на собственное отражение, я принялась набирать ванную. Сейчас как утону, так сразу полегчает!

Дуська сидела на пороге вместе с Люськой, и теперь на меня с укором смотрели две пары кошачьих глаз. “А еще “чесслово” давала! Сразу, мол, выставлю! Ну и мряулодежь пошла!”.

– Так, – вздохнула я. – Я вам банку с кроликом, а вы – ни слова Наташке!

И выпнула обе кошачьи попы за дверь.

Покачиваясь в мягких облаках ароматной пены, я медитировала на шторку с котятами и выдумывала себе оправдания и утешения.

А потом решительно махнула на все рукой.

В конце концов, что такого?

Это просто одна ночь.

Без привязанностей. Без ответственности. Без последствий.

Так и о чем тут переживать?..