Кидаю взгляд на парня-альбиноса ‒ он сидит в прежней позе. Не могу сказать, что мне это нравится. Как я успел выяснить, здесь попадаются действительно опасные вещи. Состояние его, правда, на ближайшие несколько часов, до утра, как минимум, стабильно. Нестабильным оно начинает быть потом. Завтра вновь приду – проведаю. Если что ‒ вмешаюсь.

Кабинет моего начальника находится рядом с лестницами, у противоположного конца коридора, ведущего к экспериментальному залу.

Проверяю, насколько могу себя оглядеть, прилично ли я выгляжу, приглаживаю дреды ‒ если не сказать, что проверяю, на месте ли они, ‒ и стучу в дверь.

– Да? – в ответ на мой стук из-за двери доносится негромкий сухой голос.

– Амрит-Саир, принёс отчёт.

– Заходи.

Я и захожу.

Если так подумать, то у меня давно не было начальника.

Начальника-рыбы у меня точно не было никогда.

Ну, то есть, как – рыбы: у него антропоморфное тело ростом чуть пониже моего, но на шее у него жабры, а покрытая крупной серебристой чешуёй голова не овальная, как у людей, а вытянутая носом и губами вперёд. И глаза по разные стороны носа.

Своеобразная должна быть картина мира.

Насколько я могу предположить, он дышит тем же самым воздухом, что и я. Поэтому, если честно, я не очень понимаю, зачем ему жабры. Разве что он будет без проблем дышать под водой, окажись он в воде?

Тогда он, получается, не рыба, а амфибия? Но голова у него совершенно рыбья…

Зовут его Петер. И есть ещё что-то типа фамилии, длинной и сложной, которую я не запомнил.

Про себя я, естественно, называю его Петей.

Мой начальник-рыба Петя читает два отчёта одновременно. Один он держит в поле зрения правого глаза, другой – в поле зрения левого. Тонкими, почти прозрачными губами он сжимает соломинку, высовывающуюся из стоящего перед ним высокого непрозрачного стакана и потягивает какой-то напиток.

Я бы заснял эту экзотическую картину, если бы было, чем. Впрочем, я думаю, что, если бы я сдал начальнику отчёт, а потом начал бы его фотографировать, он бы не понял.

Петер поднимает голову и поворачивает её так, чтобы видеть меня левым глазом.

– Как дела?

Его голос звучит… безводно. Может быть, это связано с тем, что у него есть жабры, но он сейчас на воздухе? Устройство его голосовых связок у меня не хватает фантазии представить.

Пожимаю плечами.

– У меня – насколько я могу судить, вполне благополучно. Только я устал очень. Засиделся и потерял счёт времени. Который сейчас час? И какого дня?

– Ты ещё спроси, какой сегодня год… – устало усмехается Петер. Выглядит он не очень. Кожа ‒ сухая и морщинистая, чешуя ‒ взъерошена, а гора отчётов по обе стороны его стола – по обе стороны его глаз – выросла в полтора раза с моего прошлого визита. Усмехаюсь в ответ.

– Мой большой друг Кан-Гиор, вспоминая свои прошлые жизни, нередко шутит про «какой сегодня год», возвращаясь из воспоминаний в настоящее время.

– Кан-Гиор? – поднимает голову Петер и поворачивает её так, чтобы теперь смотреть на меня правым глазом. – Это который в среднем аналитическом отделе?

Признаться, этот вопрос застаёт меня врасплох.

Я даже замираю с открытым ртом. Петер смотрит на меня правым глазом и потягивает свой напиток через трубочку. А когда я подбираю челюсть и расплываюсь в улыбке, он поворачивает голову и пристально смотрит левым глазом.

Да, это один из тех моментов. «Амрис, если он твой большой друг, как так, что ты не в курсе, что вы находитесь в одном здании?»

Что, не могу не отметить, хороший вопрос.

– Похоже, коммуникация между отделами у нас совсем плохая, – вздыхает наконец Петер.

– Я готов немедленно идти её налаживать! – тут же вызываюсь я. Только жаловался на отсутствие общения – и тут так всё удачно складывается. Кан-Гиор. Более, более, чем удачно. Петер растягивает губы в тонкой улыбке. Это настолько диковинное зрелище, что кажется мне, что профиль улыбающейся рыбьей головы моего начальника Пети будет являться мне в особо остросюжетных снах в виде чудесного знамения. Или даже небесного светила.

– Давай. И заодно передай им, пожалуйста, чтобы на сегодня расходились и как следует отдохнули. От их опусов, – он качает отчётами, которые продолжает держать в руках по обе стороны головы. – Исключительно неприятно фонит тем, как они все устали. Очень мешает сосредоточиться на смысле.

Матерь божья. Он ещё и продвинутый эмпат.

– Конечно.

– И сам отдохни. А то при упоминании твоего большого друга ты оживился, но вообще выглядишь неважно.

– Если честно, вы тоже, – вдруг говорю я. – Я совершенно не специалист по вашему биологическому виду, но на мой неискушённый взгляд, вам отдых тоже не помешает.

Петер поворачивает голову в анфас и склоняет её на бок. То есть сейчас, получается, не смотрит на меня.

– Благодарю за твою заботу. Я обращу внимание.

И вновь принимается за изучение опусов усталого аналитического отдела.

Я так понимаю, что я свободен.

Поворачиваюсь к двери и понимаю, что не знаю, куда идти.

Ладно. Ещё одна минутка позора. Но, как говорится, спросить – позор на минуту, а не знать – позор навсегда. Будем следовать сей мудрости.

– А напомните, пожалуйста: где находится средний аналитический отдел? – по возможности, невинным тоном спрашиваю я.

Петер прикрывает глаза – ну, или тот глаз, который ближе ко мне.

– На пятом этаже.

– А, точно, – торжествующе взмахиваю отчётом я и замечаю, что я его так и не отдал.

– Мы сейчас на первом, – терпеливо добавляет Петер. Похоже, он в моих умственных способностях совсем разочаровался. – Отчёт свой тоже им отдай. Пусть рисуют.

Рисуют?

Но нет, лучше не буду уточнять, иначе Петер совсем расстроится. Здоровье начальника надо, по возможности, беречь.

Только ещё какая-то мысль мелькнула в моей голове на словах «какой сегодня год». Но вот какая…

А, да.

– Там в экспериментальной зоне сидит парень-альбинос, и я немного волнуюсь за его состояние. Насколько я вижу, примерно до утра его состояние стабильно, а после этого может обостриться. Когда именно – зависит от нескольких не вполне известных мне факторов. Хотел вам об этом сообщить.

Петер пронизывает меня взглядом правого глаза.

– Ты сообщил, а я принял к сведению. Если ты чувствуешь личную ответственность за него, прошу тебя о нём позаботиться.

Не могу сказать, что я вполне удовлетворён этим ответом, но, честно говоря, да: я чувствую за того парня некоторую личную ответственность. Так что…

– Хорошо.

– Лестница находится по правую руку от выхода из кабинета. Право – в этом направлении, – он поднимает соответствующую руку и показывает направление. – Когда ты окажешься на лестнице, тебе нужно будет подняться десять пролётов до пятого этажа. А там сможешь спросить.

И вновь погружается в изучение отчётов.

Секунду я медлю, пытаясь отгадать по его интонации: это он так шутит ‒ или это он так серьёзно?

Я даже не знаю, какой из вариантов мне больше нравится.

Пойду лучше топать десять пролётов до пятого этажа.

– Спасибо.

И уже на лестнице я успеваю додумать мелькнувшую в разговоре с Петером мысль.

Глаза по разные стороны головы.

Получается, что представители этих человекорыб всегда смотрят либо одним глазом, либо другим, и никогда не могут увидеть что-то двумя глазами одновременно.

А это ведь может быть целой глубокой мечтой их биологического вида.

Как, например, у человечества на Земле была большая мечта летать, и в итоге изобрели самые разные летательные аппараты, вплоть до летательных костюмов, когда полёт человека, одетого в такой костюм, наиболее близок к планированию птицы.

Или есть большая мечта о том, чтобы люди жили в согласии с природой и могли общаться с животными и растениями.

Или мечты о телепортации, о переходе в другое измерение.

А у соотечественников Петера кроме их местных, логично следующих из условий мира мечт может быть мечта – смотреть на другого двумя глазами одновременно.

Может быть, это даже выражение высокой, недостижимой любви.

Не просто «я вижу тебя».

А «я смотрю на тебя двумя глазами одновременно».

Надо будет при случае спросить, так ли это. Ой, я не представляю, какими глазами ‒ или каким глазом ‒ на меня будет смотреть Петер, если я задам про это вопрос.

Но я думаю, что, будучи эмпатом, он прочитает моё безобидное намерение и, может быть, расскажет.

Ну, или в намерении сохранить секреты своей расы, будет молчать. Как рыба.

Ладно. При случае.

А сейчас – Кан-Гиор.

И я срываюсь на бег.

В среднем аналитическом отделе сидят очень умные существа. Это я ещё с лестницы могу сказать. Явного телепатического поля я по-прежнему не замечаю, но ощущаю, что приближаюсь к плотной среде, заполненной сложносочинёнными образами, как будто густой суп.

Всё, приплыли. Пошли кулинарные метафоры. Ужинать и спать, Амрис, ужинать и спать.

О, я же смогу ужинать с Кан-Гиором. И спать, кстати, тоже.

Да у меня появились планы на вечер!

Однако для осуществления этих планов Кан-Гиора нужно сначала найти.

По левую руку коридора располагаются большие открытые общие отсеки, а по правую – маленькие закрытые комнаты.

В первом отсеке я вижу группу низкорослых существ, одетых в зелёные комбинезоны, с светло-рыжими курчавыми волосами. Я бы назвал их лепреконами. Стоит мне войти, они синхронно поворачивают головы на меня, синхронно моргают и синхронно склоняют головы на бок в знаке, вероятно, недоумения.

Я лучезарно и несколько нервно улыбаюсь – зрелище то ещё – и пячусь к выходу. Лепреконы единым на всех движением поворачиваются к некоему круглому кристаллу, вокруг которого они стояли в момент моего прихода, и более не обращают на меня внимания.

Я иду дальше. У Кан-Гиора, конечно, свои причуды, но он точно не лепрекон.

В больших отсеках картина примерно одна и та же: на столах разложены, на стенах отражены лучом проектора, в воздухе голографически представлены графические концентрические схемы, похожие на лабиринты круглой формы, и вокруг этих схем стоят их, по-видимому, создатели, знатоки и ценители – сотрудники среднего аналитического отдела. А, вероятно, это имел в виду Петер, говоря про «рисовать».

Пожалуй, я давно не видел такого скопления представителей разных рас. Причём все – гуманоиды. Примерно треть существ в привычном мне образе человека: одна человеческая голова, две руки, две ноги. Цвет кожи и волос, правда, самый разный и временами экзотический, а пальцев на руках не всегда пять, но это уже детали.

Ещё одна треть существ привлекает моё внимание непривычным мне образом тела. В четвёртом отсеке существо с двумя лицами, расположенными на голове рядом, показывает что-то типа глобуса существу с двумя лицами, которые расположены с разных сторон головы. Существо с двумя туловищами, растущими из одних ног, проносит мимо две пачки каких-то документов выше обеих своих голов, попутно издавая высокие пронзительные возгласы, чтобы ему дали дорогу. Из любопытства оборачиваюсь – у обеих голов пышные светло-рыжие волосы длиной до плеч. Я бы сказал, что это существо мужского пола, но далеко не факт.

Третья часть существ представляет собой по форме своеобразные гибриды человека и животного. Причём, как и у Петера, преобладает человеческая форма. Нет никого, кто ходил бы на четвереньках, передвигался бы в аквариуме на колесиках или летал. Но есть двуногие существа с клювами и полноразмерными крыльями, существа, покрытые шерстью, существа, у которых растут рога: один, самый длинный, на лбу, затем, покороче, на макушке, ещё покороче на затылке и так далее до самого основания позвоночника, – и прочие особи весьма диковинного вида.

К шестому отсеку меня настигает пренеприятное подозрение.

А вдруг Кан – не в человеческом теле?

Он ведь может.

Ему дай какое-нибудь тело с хорошей тонкой чувствительностью, подходящее для работы с большими телепатическими полями, – он ведь из него не вылезет. Ну, то есть, в момент смерти, конечно, вылезет, но вплоть до самого момента смерти Кан будет совершенно счастлив в таком теле с его возможностями.

О, кстати, париф идёт. Незнакомый, правда, но я и видел всего одну пару представителей их вида. На меня совсем не обращает внимания. Интересно, что и как привело его сюда с их планеты.

Или Кан может одухотворять какую-нибудь органическую машину, например, и нежно мигать мне интерфейсом. И это будет очень смешно, потому что договариваться надо было, кхм, по-человечески, но и немножко грустно тоже будет.

Блин.

Меня надо вовремя кормить и вовремя укладывать спать. Иначе я совсем туго соображаю.

А на нашей базе для бодрости можно будет повесить голографический портрет Пети, который будет смотреть на меня то одним глазом, то другим.