Ренье ухватил Вальтера-Карла за ремень, неразборчиво выругался, занимая позицию, и сила давления ветра для немца чуть уменьшилась – чужое тело прикрыло ему спину. Они двинулись сквозь клубящуюся пыль гуськом, словно пингвины сквозь антарктические снежные заряды, неуклюже переставляя ноги. Красные текучие струи вились под ногами, обтекая подошвы ботинок.

Ураганные порывы толкали легионеров, и им приходилось упираться, отклоняясь назад, иначе вполне можно было рухнуть ничком и свалить всех остальных. Воздух вокруг гудел, шуршал, скрипел, на мгновение замолкал, словно у великана, выдувающего из нутра раскаленный газ, перехватывало дыхание, и через мгновение снова наседал на маленький отряд, издавая неприятный вибрирующий звук.

Легионеры медленно приближались к темной расселине, укрывшей профессора и его спутников. В густой, как засыхающие чернила, мгле, чья-то невидимая и очень недобрая рука толкала их друг к другу, сокращая и без того небольшое расстояние, до тех пор, пока…

* * *

Рувим Кац недаром имел опыт окопных схваток и кличку Египтянин. Даже спустя пару десятков лет почти гражданской жизни его рефлексы срабатывали безотказно и, что главное, быстрее, чем разум успевал принять решение.

Он почти ничего не видел и не слышал – он чувствовал. Вот изменилось шевеление теней, может быть, голос ветра стал на четверть тона ниже, не так зашуршал скользящий по камням песок…

Профессор внезапно стал чуть ниже ростом (колени согнулись, мгновенно напряглись плечи – со стороны могло показаться, что внутри Рувима взвели мощную пружину), повернул ствол в сторону прохода и свободной рукой слегка оттолкнул от себя Валентина и прижавшуюся к нему Арин. Слегка, но ровно настолько, чтобы выступ скалы, под которым все трое только что прятались, закрыл племянника с девушкой от любого взгляда со стороны расселины. От взгляда, а, значит, и от пули.

Карл, находившийся в нескольких шагах от ненавистного противника, тоже замер на мгновение, будто бы почувствовав направленное на него оружие. Он остановился так и не поставив на землю ногу и сбил с ритма идущих на ощупь легионеров: следующий вторым Ренье толкнул его в спину, и немец, потеряв равновесие, завалился вперед, выставляя руки навстречу земле.

Забряцало оружие. Ренье рванул легата за пояс, стараясь удержать, но не смог, и Шульце упал, больно ударившись локтем о камень.

И в этот момент профессор Кац нажал на спуск.

Он специально дал длинную очередь, не жалея патронов, так, чтобы свинец прочесал расщелину перед ним от стены и до стены. Последние две пули ушли вверх и вправо, но полдюжины раскаленных кусков металла вспороли дымный бок бури и ввинтились в пыльную мглу. Два девятимиллиметровых снаряда ударили в Ренье – в самый центр груди, защищенной легким бронежилетом, и в бицепс, чуть ниже плечевого сустава. Третья, пройдя над плечом бельгийца, срезала ухо Морису, оставив в целости только верхнюю часть ушной раковины.

Грохот стрельбы буря съела не полностью, зато вспышки на дульном срезе пыль поглотила без остатка. Все выглядело так, будто кто-то с треском разорвал кусок парусины, и звук сбил с ног троих из четверых легионеров. Вальтер-Карл мгновенно сообразил, что произошло, и откатился в сторону, забиваясь под стену. Ренье, отброшенный пулями, рухнул на спину, словно упавший со стола таракан. Морис же, схватившись за голову, осел на месте, потянув за собой Ларса, который понял меньше всех.

Шульце опомнился первым, как и подобает командиру – его штурмовое ружье плюнуло огнем, посылая в проход между скалами заряд картечи. Ремингтон^[15], снаряженный патронами «магнум»^[16], рявкнул голосом разъяренного медведя. Задержись профессор на открытом месте хоть на полсекунды, и картечь, пущенная в полуметре от земли, оторвала бы ему ноги. Но Рувим Кац успел отступить за камни, и свинцовый вихрь пронесся в нескольких сантиметрах от него, не причинив вреда. «Помповик» рявкнул еще раз, и еще раз, и еще раз…

Карл давал возможность своим людям отползти, спрятаться, найти укрытие. Здесь, в самом начале расселины, они были беззащитны, и стоило кому-нибудь из беглецов открыть плотный огонь, как легион можно было бы списывать в утиль. Возможно, что жилеты спасли бы их от смерти, но с простреленными конечностями сильно не повоюешь!

Бабах!

Из ствола ремингтона вылетел сноп огня, и новая порция картечи с кровожадным шелестом промчалась по проходу. Шульце не видел, что происходит сзади него. Он слышал вскрик Мориса и удары пуль в тело Ренье. Теперь в ушах гудело от грохота ружейных выстрелов, и в клубящемся мраке было ничего не разобрать.

Пять выстрелов. Один был в стволе и восемь в магазине, значит, осталось четыре. Пора менять диспозицию.

Вальтер-Карл вытянулся в струну и прокатился к противоположной стенке, как оказалось, вовремя. Рувим выставил из укрытия автоматный ствол и полил место, где только что лежал противник, градом пуль. Обойма кончилась, щелкнул в пустоту боек. Каменная крошка, полетевшая во все стороны, рассекла затаившемуся Ларсу щеку, а рикошетирующая пуля на излёте ударила Шульце по пальцам, сжимавшим цевьё, и раздробила две фаланги на левой руке.

Было больно. Очень больно. Так, как если бы пальцы ломали дверью, но Карл не издал ни звука, только оскалился и заскрежетал зубами. Вокруг него выла и бушевала пылевая буря, и он не мог понять, кто из его людей жив, а кто попал под огонь этого престарелого коммандос. Он был уверен – в бою он со своими ребятами расправится с археологом за считанные минуты. Только вот боя не получалось. Получалась стрельба наугад, атака вслепую, без зрения, без слуха, без предварительной рекогносцировки.

Шульце уже успел забыть, что только что мчался по следам Каца, как гончая, не считаясь ни с опасностями, ни с голосом разума. Он снова потянул за курок. Ремингтон рванулся из рук, скользкое от крови цевьё вывернуло искалеченные пальцы.

Бабах! Три в остатке! Вальтер-Карл выщелкнул из закрепленного на «щеке» помповика картриджа патрон и быстро заправил его в приемник. И еще один. И еще. Пять в магазине, шестой в стволе. Только бы никто не полез вперед! И ни в коем случае не бросать гранаты – завалит на хер! Мы его достанем, как развиднеется! Вот пусть только станет видно хоть что-нибудь!

Шульце в ярости сорвал с головы бесполезный ПНВ и швырнул его в расщелину. «Ночник», пролетев добрый десяток метров, упал на камни рядом с ботинком дяди Рувима, выкатился из стелящейся пыли и замер. Кац вставил в автомат новую обойму, отхаркнул забившую горло пыль и, повернув голову к спутникам, прокаркал: «Отходим! От стены ни на шаг!»

Шагровский видел дядю плохо: он не мог ни открыть ни закрыть запорошенные пылью глаза, взгляд увязал в плотной завесе бури. За свистом ветра громогласно лаяло ружье – значит, противник был совсем рядом. Но где рядом? Хватаясь рукой за камни, Валентин побрел вперед. Он совершенно не мог сориентироваться, но четко осознавал, что единственный шанс не попасть под картечь – слушаться дядюшку. Стена прикрывала их от выстрелов, но уже не заслоняла от ветра, дующего со скоростью больше сотни километров в час – на воздушный поток можно было улечься. Беглецы двигались сквозь бурю медленно, с трудом совершая каждый шаг, словно альпинисты идущие по крутому подъему сквозь снежный буран.

Со склона вниз сдуло несколько крупных камней и один из них едва не угодил в Арин. Вслед за ним, прошивая воздух, сверху посыпались сотни мелких обломков. Увернуться от них было невозможно, оставалось только пригнуть головы, чтобы не получить по темени куском породы. Позади снова рявкнул ремингтон, а потом по расщелине хлестнуло автоматной очередью.

Легионеры не отставали. Их все еще было четверо, хотя рана Ренье оказалась серьезной, и он мог истечь кровью буквально за несколько минут. Он шел, как пьяный, зажимая простреленное плечо, он вообще едва поднялся после ранения, но остаться один на один с бурей было бы настоящим безумием. Страх быть брошенным на произвол судьбы победил слабость от кровопотери и болевой шок. Пока рядом были товарищи, оставался шанс! В одиночестве такого шанса не было. Ренье помнил, что такое Африка, и очень хотел вернуться домой. Наверное, так, как не хотел никогда до того.

Происходившее нельзя было назвать бегством, как, впрочем, нельзя было назвать и преследованием. Просто трое обессиленных и грязных, как черти, людей ползли через бурю прочь от четверых, таких же грязных и обессиленных.

А потом…

Потом небо над ними лопнуло, огромная многоножка электрического разряда засверкала в зените, и Шагровский едва не ослеп и не оглох. А через мгновение едва не захлебнулся – сверху обрушился дождь. Он не начинался, не бил крупными каплями, а именно обрушился. Сразу. Тоннами. Сотнями тонн. Вода смешивалась с пылью, висящей в воздухе, и до земли уже долетали коричнево-красные земляные струи, тяжелые, словно железные трубы. Казалось, само небо разродилось грязью, и за считанные секунды густая жижа заплескалась вокруг щиколоток беглецов, хлынула рекой по расщелине. До этого момента Валентин не понимал, что такое «дождь стеной», хотя видел ливни в Сибири и на Дальнем Востоке. Нечто похожее ему довелось наблюдать в Южной Америке, но в сочетании с пылевой бурей, бушевавшей над Иудейской пустыней еще считанные секунды назад, рассвирепевшая стихия давала ливню в сельве сто очков вперед. Настоящая стена из грязи, соединившая небо и землю, буйство молний над головой, ветер, валящий с ног – если такая вот суфа была обычным делом для этих мест, их обитателям можно не завидовать.

Профессор продолжал упорно брести вперед, то и дела выпуская в водяную завесу за спиной короткие очереди на три патрона. Сзади тоже стреляли в ответ, но, судя по всему, обе группы находились вне досягаемости для пуль и картечи противника: стены расщелины за счет изгибов защищали их до поры до времени. Но стоило расстоянию сократиться!..

Ливень усилился, хотя минуту назад Валентин ещё считал это невозможным. Падающая с небес вода мгновенно вымывала из перегретого воздуха тепло. Перепад температур был настолько резким, что Шагровского бросило в дрожь. В свете молний он увидел лицо Арин – прилипшие ко лбу пряди волос, посиневшие губы, воспаленные глаза, обведенные темными кругами. Под ногами мерзко хлюпала жидкая, но очень липкая грязь, и сразу стало скользко – так скользко, словно они бежали не по камням, а по льду. Шум водяных струй, хлещущих под разными углами, напоминал грохот водопада, со стен то и дело падали камни, некоторые величиной с хороший арбуз, но беглецам пока везло – многокилограммовые «подарки» пролетали мимо.

Но и преследователям везло не меньше – никто из них не пострадал от каменных снарядов. Они старались не упустить беглецов, но из-за раненого Ренье не могли бежать достаточно быстро, и профессор со спутниками пока что выигрывал в гонке.

Поворот… Расщелина плавно пошла влево, распрямилась, снова заложила вираж…

Мощный разряд хлестнул по скале как раз над головами беглецов: взлетели искры и в облаке пара брызнула во все стороны каменная крошка. Последовавший за этим удар грома был настолько силен, что сбил всех троих с ног словно кегли! Шагровский оглох и почти ослеп – окружающий мир поплыл в тумане, контуры предметов потеряли четкость. Он мотал головой, как контуженая лошадь, не в силах ни навести резкость, ни сориентироваться. Остались ли рядом дядя и Арин? Где он находится? Почему так сильно звенит в ушах?

Потом резкость как-то сама по себе навелась…

Он сидел в вязкой жиже, опираясь руками, чтобы не завалится на бок. Рядом пыталась подняться Арин, автомат она из рук не выпустила. Валентин снова потряс головой и принялся искать свой, шаря ладонями в грязи. Автомат нашелся, правда походил он на кусок рыжей глины из которого торчал забитый жижей ствол. Шагровский примерился протереть затвор рукавом, но только еще больше все испачкал.

Тысячи мух в его голове спорили с миллионом комаров, и от этого в ушах стоял страшный гул, перекрывающий любые звуки. Валентин увидел дядю, стоящего на колене. В руках у Рувима дергался автомат и его на дульном срезе плясали вспышки. Шагровский снова удивился, что не слышит звука, да и видит все в немного замедленном темпе. Горячая гильза ударила Валентина в щеку, заставив повернуть голову. Теперь он видел, куда стреляет дядя – в завесе струй пульсировали вспышки. Что-то пронеслось у его щеки, обдав ее горячим. Шагровский шарахнулся и завалился на спину опрокинутой черепахой.