Сергеев никогда не верил в чудеса и знал, что за маской провидения слишком часто скрывается чей-то жесткий расчет. Очень это удобное место для того, чтобы спрятать плохие намерения. Одно дело – склонить голову под ударом судьбы, и совершенно другое – подчиниться злой воле человека. То, что происходило с ним, после встречи с Рашидом не казалось случайностью. Случайностью было то, что в круговороте событий последних дней он не только остался в живых сам (на что учили, в конце-то концов!), но и выволок Блинчика – личность во всех смыслах, конечно, таинственную, но смертную, как и все.

За последние несколько дней вокруг них с Блиновым умерло столько людей, что Михаилу показалось, что он участвует в небольшом военном конфликте.

Но войны не было. За окнами дремал мирный столичный город. Не Нью-Йорк какой-нибудь, со своим Гарлемом, не Чикаго и не дымный Детройт. Был за окнами город Киев, мирный и слегка провинциальный, и весна года 1999 от Рождества Христова. Весна, которую он мог и не пережить, по каким-то важным для Блинова и совершенно непонятным для него, Сергеева, причинам.

«Ты мне все расскажешь, господин Блинов, – подумал Сергеев, ощущая, что в нем закипает злость. – Хорош же столп новой государственности, если за одно нахождение рядом с ним ты можешь отправиться к праотцам. Вот очухаешься, таинственный ты мой, и сразу все мне расскажешь. Не захочешь – уйду к ядреной фене, пусть тебя достреливают, будешь жалеть об этом всю жизнь – сколько там ее у тебя останется? А, судя по тому, как за тебя взялись, то жалеть тебе придется недолго. От силы – сутки».

Он осторожно перешагнул через замершее тело, стараясь не наступить в густую красную лужу, и выглянул в коридор – пустой и ярко освещенный.

Длинный и широкий проход, застеленный сбившейся ковровой дорожкой, был затянут пороховым дымком, как вуалью.

Еще тело. И еще.

Гильзы – россыпью, по всему коридору. На стене размашистый мазок красным, с брызгами и двумя нечеткими отпечатками ладоней, похожими на следы раздавленных насекомых.

Дальше Сергеев не пошел. Не то чтобы побоялся, нет! По его разумению, бояться уже было некого. С минуты на минуту на этаж влетят спецназовцы и за ними Васильевич. Или, если шеф безопасности у Титаренко правильный, то сначала Васильевич, а уж потом спецназ. Начнется обычное в таких случаях черт-те что – обмеры, замеры, фото, допросы. Метушня вся эта ментовская, поганая до крайности и необходимая, если разобраться.

«Проблема в том, – подумал Сергеев, возвращаясь в ванную комнату, – что и разбираться никто особо не будет. Есть у меня подозрение, что все, ну буквально все, кроме меня, убийцу знают. Или, по крайней мере, представляют себе, откуда у этой истории ноги растут. Один только я, как Рыцарь Печального Образа, размышляю над странной сущностью ветряных мельниц и плюс ко всему рискую получить в организм несколько граммов свинца. Вопрос один – на кой я это делаю? И вопрос два – почему мне до сих пор никто и ничего не объяснил?»

Блинчик уже полусидел-полулежал в ванне, крутя головой в нетерпении. Мужик он все-таки был крепкий – истерика прошла.

«Интересно, – подумал с ехидцей Сергеев, – какую роль в этом сыграла холодная вода?»

– Ну? – спросил Владимир Анатольевич с любопытством. – Что там?

Михаил зажег свет, сначала в гостиной, а потом и в ванной. Надежда на то, чтобы сделать звонки с мобильных испарилась, как только Сергеев увидел, во что пули превратили небольшой столик, на котором они лежали. Вот зарядные сохранились в целости и сохранности, но с зарядного, к сожалению, не позвонишь. У дверей в умывальную одиноко лежала батарейка от его «Нокия». Остальных частей не было видно.

– Ну? – повторил Блинов с нетерпением.

Сергеев промолчал и, поискав в разгромленной палате свои любимые домашние тапки, принесенные заботливой Плотниковой, вытрусил из них воду и обломки чего-то пластмассового, надел на мокрые ноги.

– Что там, Миша? – сказал Блинчик, которому от молчания Сергеева явно стало неуютно. – Есть там кто-нибудь? Что ты молчишь? Никого?

– Ну почему никого? – произнес Сергеев спокойно.

Где-то внизу, на лестнице, застучали сапоги. Помощь спешила со всех ног. Клацнул, включившись, вызванный лифт. На вопросы у Сергеева оставалось едва ли не пара минут. И то, если спецназовцы не рванут по коридору, как стадо буйволов от лесного пожара, а проявят разумную осторожность.

– Есть там кое-кто, – продолжил он, не повышая голоса. – Только уже мертвый. Охрана твоя. Сидорчука ребята, то есть Васильевича, которого ты так ждешь. Все лежат. Больничных положили. Видишь ли, Вова, есть у меня подозрение, что ты ввязался в игру, из которой выход только один – в хорошем костюме и дорогом полированном гробу. То, что ты в эту игру играешь, – дело твое. Как говорил один мой друг, которого ты не знал и, на твое и его счастье, уже не узнаешь: «Ты такой умный, что нам с удовольствием будет тебя не хватать!» Но, ответь: что здесь делаю я? Спасаю? Кого? И от чего? Видишь, сколько вопросов? Блинов, я готов сделать очень много ради старой дружбы, но все-таки умереть за тебя – это перебор. Я не готов пасть смертью храбрых только потому, что мы с тобой когда-то, очень много лет назад, спали на соседних кроватях и ходили вместе пописать, когда приспичит.

– Что ты хочешь узнать, Миша?

– От тебя? Ровным счетом ничего. Я все-таки рисковал ради старого друга. Зачем ставить его в неудобное положение? Но теперь я хочу уйти. Просто уйти. Пока этот шум на лестнице не стал громче. И со мной не случилось что-нибудь еще. Я имею в виду что-нибудь фатальное.

Блинов изменился в лице. Свет от единственной уцелевшей в ванной лампы падал на него сверху, отражался от воды и бросал блики на клубящийся пар, придавая мизансцене демонический оттенок, чего, собственно говоря, Сергееву и надо было. Шум и топот, несущийся снизу, Владимир Анатольевич слышать не мог – мешала хлещущая из пробитых труб вода. Но ситуация была такой, что в слова Сергеева он поверил сразу и безоговорочно. Да Сергеев и не стал бы врать – снизу действительно бежали. Только вот кто?

Блинчик понял все, как было надо Сергееву, – может быть, сказался перенесенный только что испуг, а может быть, умение Сергеева «подать» информацию, но по лицу лидера национал-демократов стало видно, что он помертвел.

– А когда я уйду, – Сергеев тщательно выговаривал, словно бросая их в Блинова, – и ты останешься один на один с теми, кто сюда ворвется, подумай, пожалуйста, о том, что я предлагал тебе объясниться, а ты почему-то предпочел разыграть меня втемную.

– Я не разыгрывал тебя втемную, Умка, – быстро произнес Блинов дрожащим, срывающимся голосом. – Я тебя не разыгрывал, у меня этого и в мыслях не было!

– Да? – спросил Сергеев, иронично приподняв бровь. – Серьезно?

– Я не шучу.

– Чем в действительности занимается Раш?

– Умка, – сказал Блинов испуганно, – ну при чем тут Раш? Что ты мешаешь праведное с грешным?

– Я пошел, – сказал Сергеев. – Надоело. С тобой, как с человеком, а ты… Жопа ты, Блинов! Был ею и ею умрешь!

Увидев, что Сергеев начал поворачиваться к нему спиной, чтобы уйти, Блинов рванулся из ванны, как волк из капкана. Вода плеснула во все стороны, словно упитанного депутата уронили с высоты нескольких метров.

– Умка! – заорал Блинов. – Не уходи! Меня же пристрелят как собаку! Я тебя прошу!

– Раш? – сказал Сергеев через плечо.

– Блядь, – сказал Блинов в сердцах. – Оружие. Оружие – основной бизнес Раша. Ну что, полегчало?

– Ага. Куда?

– Что куда?

– Оружие – куда?

– Хер его знает, Умка! Я-то тут при чем?

– Мне таки уйти?

– Нет. Я точно не знаю, Миша.

– Скажи неточно.

– В Азербайджан, это я знаю.

– Ну, это только ленивый не знает. Еще?

Сергеев прислушался. Шаги звучали пролета на два ниже. Лифты уже стояли в вестибюле на этаже, но шагов тех, кто должен был из них уже выйти, не было слышно. Значит, увидели тела и выжидают.

– Говорят, что талибам. И чеченцам. Ливия. Палестина. Но это говорят. Я не знаю.

– На кого паспорт конечного покупателя?

– Я его не оформлял.

– Ты тянешь время.

– Миша, я решаю вопросы – это правда. Но я не занимаюсь бумагами.

(«Не более минуты, – подумал Сергеев, – ну две. Давай, колись, партийный лидер, как большевик в царских застенках! Времени нет!»)

– Зачем я Рашу? Только не плети, что просто хотел увидеть.

– Он действительно тебя хотел увидеть. Но…

– Живее, – сказал Сергеев как можно более равнодушно. – Я слышу шаги в холле.

И показал Блинову подобранный в коридоре пистолет.

Блинчик от страха уже плохо соображал. Глаза его не бегали – они метались, как испуганные тараканы по широкому, лунообразному лицу господина депутата.

– У него к тебе деловое предложение, – невнятно заскулил он, дрожа подбородком. – Умка, он же наш старый товарищ!

– Хасан?

– Он посредник. На Ближнем Востоке посредник. Он каждый раз сюда прилетает. Раш его называет Нукер. Без его команды не платят.

– Ладно. Потом поговорим. Почему в нас стреляют?

– Это недоразумение! – выпалил Владимир Анатольевич. Чувствовалось, что вопрос он ждал, а вот решить четко, что будет врать, не успел.

– Я пошел, – сказал Сергеев грустно и, повернувшись, исчез за дверью, разом выпав из поля зрения Блинова.

– Сергеев! – заорал Блинов так, что Михаил представил, как влетевшие в вестибюль с лестницы спецназовцы от этого вопля замерли, как мыши в амбаре. – Не уходи! Раш дал больше, и мы сорвали сделку. Крупную сделку! Он дал больше в два раза! Это было не мое решение, понимаешь! Но крайний теперь – я! Я договаривался. Зачем ты в это лезешь? Тебе за одно это знание здесь голову отобьют, к ебеней маме! Я и так между двух огней, так еще и ты, козел любопытный.

– Кто был посредник при сорвавшейся сделке?

– Умка!

– Кто?

– Наши были, – сказал Блинов севшим голосом, – Базилевич. Кузьменко. Бывшие наши. Доволен? Дурак ты, Умка! Честное слово – дурак.

– Руки подними, – попросил Сергеев, отшвыривая пистолет на другой конец палаты, и сам поднял руки вверх.

– Ты что делаешь? – успел изумиться Блинчик, но в комнату уже лезли спецназовцы и среди них Васильевич, на этот раз с лицом насмерть перепуганного Дональда Дака, в криво застегнутом костюме и совершенно неимпозантный.

В глазах Блинова, которого бравые ребятушки в несколько рук тащили из ванны, мелькнуло понимание и, тут Сергеев, конечно, мог ошибиться, даже восхищение. Михаил был готов поклясться: Владимир Анатольевич понял трюк и оценил его. Блинчик, не отрываясь, смотрел на Сергеева, пока его самого, мокрого и растерзанного, укладывали на носилки неведомо откуда материализовавшиеся санитары, и даже умудрился помахать здоровой рукой на прощание.

– Состоялся вынос тела, – сказал вполголоса подошедший Васильевич. – После непродолжительной гражданской панихиды…

– Мрачно шутишь, – заметил Михаил, провожая взглядом носилки. – Не любишь, что ли, Блинова?

– А чего его любить – не девушка ведь? – Васильевич пожал плечами. – Курить будешь?

Михаил кивнул.

– Как я понял, – сказал шеф безопасности, щелкая зажигалкой, – опять ты его спас?

Сергеев не ответил. Сигареты были крепкими. Он выпустил в воздух струйку сизого плотного дыма.

– Значит, ты, – констатировал Васильевич, тоже закуривая. – Второй раз за пять дней. Меня уволить надо. Тебя взять.

– Ты-то тут при чем? Какой с тебя спрос?

– Ты – понимаешь. Они – не понимают. Мне было поручено. Я обосрался.

– Ну, положим, тут бы любой обосрался, – возразил Сергеев. – Много они наколотили по дороге?

– До хера. Мои все готовы. Только один пока жив, но будет ли жить дальше – одному Богу известно. Сколько их было?

– Я не видел. Но, судя по всему, двое.

– Значит, одного только упустили. Зер гут. Видел я покойничка внизу. Долговязый такой, в омоновке.

– А второй? – спросил Сергеев.

– Ушел. И ловко так ушел, сучий потрох, что охнуть не успели. Просто ниндзя!

Он окинул взглядом помещение и наморщил кончик своего утиного носа.

– И ты тоже ловок. В ванне отсиделись?

Михаил кивнул.

– Но если бы не твои ребята, которые на шум прибежали, могли вас и не дождаться.

– Ты себя особо не вини, – сказал Васильевич сухо, – работа у них такая – за других умирать. Но за сочувствие – спасибо.

К Сергееву подскочил врач и санитары с носилками.

– Не смейте курить, – этот моложавый доктор в белоснежном халате и насквозь промокших туфлях был действительно возмущен. – Это же больница!

– Придется бросить, – сказал Сергеев и кинул окурок в плещущуюся под ногами воду. Сигарета зашипела и погасла.

– Ложитесь! – приказал врач неприязненным голосом.

Сергеев подчинился.

– Тебя как звать? – спросил он от дверей. – А то все Васильевич, да Васильевич, как сторожа на ферме. Имя-то у тебя есть?

– Валера, – сказал Дональд Дак, тоже кидая окурок под ноги. – Валерий Васильевич, ежели совсем официально. Но ты можешь и без условностей. Я уж потерплю.

– Зер гут, – сказал Сергеев, усмехнувшись, и Васильевич невольно улыбнулся ему в ответ. – Я и сам не люблю условностей.