Я отвернулся от них, нелепо слепленных вместе, и вышел, смеясь, назад на улицу, чтобы довершить свой обход квартала, живущего, словно в насмешку, до нелепого конкретной жизнью плоти. Дождь закончился, и влажная земля выдохнула мучительно нежный запах глины, человеческих тел и увядших цветов жасмина. Я медленно двинулся прочь, совершенно ошеломленный, пытаясь уложить в слова весь этот квартал Александрии: я знал, что скоро он исчезнет, совсем, что приходить сюда станут лишь те, на чьи воспоминания наложил свои дрожащие в лихорадке лапы сумасшедший наш город, превратив паутинки памяти в подобие давних запахов, навеки въевшихся в рукава стареющих мужчин: Александрия, столица Памяти.
Лоренс Даррелл. “Александрийский квартет”
И стали Нина и Ян жить вместе. Для всех остальных они тоже настолько слились в пару, что говорить о них можно только в третьем лице.
Наш герой, прежде чем отправиться следом за Ниной в Рим, успел переехать с Пелликовой в район Кралово-Поле. Пришлось ему покинуть квартиру с широкими подоконниками и видом на Старый город, ведь она была ему не по карману; да, дорогие дети, редакторы в то время жили скромно. Но на углу улиц Червинкова и Мечиржова стоял тогда симпатичный свежевыкрашенный домик, который прозвали “Патрицианская вилла”, потому как принадлежал он некоей Патриции, молодой архитекторше, занимавшей верхний этаж и мансарду. Много лет назад наш протагонист обитал здесь вместе со своими сокурсниками по Академии, но те вскоре превратили квартиру на втором этаже в настоящее общежитие, так что наш герой подумал-подумал да и нашел себе другое жилье. И вот теперь он вернулся в свою прежнюю угловую комнатку, причем вернулся с радостью. Из одного окна виднелись пышные темно-зеленые сосны, а другое окно, французское, выходило на балкон, откуда открывался вид на внутренний двор с садом и садиками, где весь день напролет щебетали птицы. Комната была необычайно светлая, и наш герой вовсе не желал ее портить, а, напротив, побелил стены, до блеска отмыл пыльные окна, расставил мебель из светлого дерева и завел привычку включать “Нуар Дезир”.
Нина частенько к нему сюда приезжала. В дом вела старая деревянная дверь с круглым окошком, похожим на иллюминатор, и нашим героям нравился тот момент, когда они вдруг видели друг друга в этом иллюминаторе. Она звонила ему снизу, а он, высунувшись из квартиры, держал палец на кнопке домофона, словно на спусковом крючке, не открывая входную дверь, отдаляя момент встречи. Весь день он не мог дождаться Нининого приезда, но теперь, когда их свидание было верным, он хотел продлить ожидание еще на полминуты. Круглое окошко обрамляло лицо героини, как на старинной гравюре; она складывала ладони домиком и вглядывалась, точно в калейдоскоп, в темный тубус коридора. Обычно она поддерживала эту игру в отложенную радость: приклеивалась носом к стеклу, прижималась к нему губами, расплющивая их и становясь похожей на павиана, складывала умоляюще ладони и наконец, если ничего не помогало, поворачивалась спиной к дому, как бы уходя к тому, кому она будет нужнее. Наши герои не могли отказать себе в этой пантомиме, в этой импровизации, которая заканчивалась либо тем, что он сбегал вниз по ступенькам и распахивал дверь, либо тем, что он все-таки отзывался на сигнал домофона и тогда она взбегала по ступенькам наверх. Финальные объятия, неизбежный счастливый конец.
Дальше вариантов было, в общем-то, два. Или антагонистка, слегка сконфуженная, робко сидела на ковре, как на шатком плоту, объясняя, что ей нужно привыкнуть к тому, что они снова вместе. Или же, бросившись друг другу в объятия, наши герои занимались любовью, причем потом непременно выяснялось, что героиня либо забыла запасные трусики, либо у нее порвались колготки. Влюбленные отправлялись в центр, пили там кофе и, счастливые, болтали о всякой всячине.
Согласно Классической периодизации любовных отношений, они проживали период tête-à-tête. В комнатах у обоих стояло по узкой кровати, но весь первый год им этого вполне хватало. Они по-паучьи складывали свои восемь длинных конечностей и спали, крепко обнявшись; их тела научились поворачиваться ночью синхронно, словно на двойном вертеле. Наша героиня засыпала у героя на груди, а он прятал колено между ее ног; потом она обычно поворачивалась на бок, чтобы дышалось свободнее, и, согнув ноги, парковалась в протагониста задом, но к тому моменту их обоих уже накрывало широкой волной сна. Главное неудобство им доставляли волосы и щетина: он, не успев побриться, царапал ее своей щетиной, а она своими мягкими волосами щекотала его лицо. Иногда она пыталась укротить волосы невидимками, которые утром неизбежно оказывались под подушкой или за кроватью – или вообще терялись с концами в приснившемся сне: “Видимо, они выпали, когда я убегала от страшной трехногой собаки и волосы зацепились за ветку”. Часто наши герои просыпались с затекшей рукой или ногой, слишком долго томившейся в плену чужого тела, и ее приходилось потом реанимировать – делать массаж и искусственное дыхание. Нередко они так увлекались воскрешением конечностей, так долго тешились, что вместо завтрака обедали.
Короче говоря, их друзья вынуждены были на несколько месяцев о них забыть. Наши герои глаз друг с друга не сводили, а в глаголах им хватало только первого и второго лица. Как все влюбленные, они создали вокруг себя эластичный пузырь, внутри которого счастливо улыбались друг другу, отыскивали себя во взгляде партнера, точно в зеркале, и были счастливы, как дети, играющие в мужчину и женщину. В их комнатах стали появляться цветы – привезенные домой или купленные к приезду. Наша героиня избавилась от острых углов, скользивших по плечам, как лучики морской звезды, отрастила волосы до лопаток, а прекрасное лицо смягчила челкой. Гардероб ее пополнился более женственными предметами одежды. Пеппи Длинныйчулок стала ходить за покупками в “Кальцедонию” и “Интимиссими”, и наш герой только радовался, когда она появлялась в новом бюстгальтере-балконет или когда вдруг впервые надела подвязки:
– Пеппи в подвязках из “Интимиссими”, oh my god!
Хорошо еще, что наши герои жили в разных городах, иначе им было бы трудно продолжать свою повседневную жизнь. Они почти не звонили друг другу, и эсэмэски между ними не летали стайками, зато, когда они встречались, весь остальной мир переставал для них существовать. В один прекрасный день наши герои вернулись к началу: он снова прочитал ей вслух рассказ Балабана Pyrhula pyrhula – надо было убедиться в том, что книга, прочитанная впервые, действительно не тождественна перечитанной, поскольку мы сами тем временем изменились. А потом они продолжили другими рассказами Балабана, читая их в поездах, на ковре, на скамейках, в кровати перед сном, а когда Балабан кончился, перешли к рассказам авторов мировой литературы – Лоуренса, Хемингуэя, Кортасара, Ионеско и Маргерит Дюрас, все глубже и глубже зарываясь в литературную шкатулку утонченного человеческого опыта.
И пока наш герой открывал для героини все новые смыслы и оттенки смыслов, наша героиня давала ему нечто гораздо более ценное – показывала, что значит жить легко, хотя, возможно, и сама этого не понимала, ведь ее легкость выражалась в том числе в простоте. Но зато как она сумела обжить свое тело, с какой непринужденностью и уверенностью располагалась в нем! Ей достаточно было сделать два танцевальных движения, и протагонист чувствовал, что она очутилась там, куда ему пути нет, хотя она по-прежнему стояла посреди комнаты или на трамвайной остановке. Да, антагонистка манила его пальцем, но он не мог приблизиться к ней, он разве что ей вторил, как это делали время от времени все остальные.
Ян довольно быстро понял, что существование Нины кое в чем сильно отличается от его существования или существования большинства людей. Причина тому была банальная, но веская, а главное, амбивалентная: наша героиня в определенные минуты становилась до безобразия красивой. Щедрая природа создала ее яркой блондинкой и одарила телом, над которым художественные гильдии седьмого неба трудились наравне с чертями. Но тут вмешалась вторая мойра, из отдела культуры, которая перечислила все свойства, приписываемые ярким блондинкам, и мудро добавила, что красота нынче только осложняет жизнь. Тогда третья мойра с несколько панковскими наклонностями раздраженно пожала плечами и заявила, что вот вечно одно и то же и что пора бы уже этим двум овцам в интересах последующих поколений между собой договориться, определяет человека его происхождение и внешний вид или нет, потому что иначе получается какая-то каша, и что она дарует малышке прочную броню и острый язычок, на кончике которого всегда будет капелька яда.
Нашей героине действительно постоянно приходилось стряхивать с себя приписываемые ей свойства. Но иногда они играли с нашим героем в стереотипы. “Ты прямо блондинистая стерва”, – со знанием дела говорил протагонист антагонистке, когда она помогала другим.
Что же до него самого, то он никогда не мечтал о высокой блондинке, сорвавшей генетический джек-пот. Ему казалось, что это уже слишком… А наша героиня в свою очередь с превеликим удовольствием сделала бы себе в носу пирсинг, лишь бы не выглядеть, как экранная блондинка, и лишь бы ее оставили в покое. Одиссей в конце своих странствий, по совету Тиресия, должен был отправиться в край, где живут люди, не знающие моря, и там воткнуть свое весло в землю. Только так, мол, он сможет обрести покой. Чтобы наша героиня могла обрести покой, ей пришлось бы в дремучем лесу выкопать яму и, опустив туда свой облик, засыпать его глиной. Она так хотела, чтобы ее любили саму по себе, но большинство людей умело разглядеть только ее внешность. Каждый видел в ней собственные желания и комплексы. Облик Нины напоминал окна туристических автобусов: внутри совершенно прозрачные, а снаружи – зеркальные.
На людях наша героиня обычно старалась вести себя открыто и дружелюбно, точно какая-нибудь незаметная брюнетка или даже – вообразите только – как девушка с избыточным весом. Но толку-то: когда она появлялась, например, на вечеринке, собравшиеся расползались, словно по невидимому шву, на две категории: первая так или иначе ее желала, а вторая так или иначе презирала ее за это. Разделение, естественно, происходило по старому доброму половому признаку, но случались и исключения – горстка влюбленных лесбиянок или мужчин с низкой самооценкой. Ее присутствие высвечивало характер людей, они как будто теряли над собой контроль, расходуя все свое внимание только на Нину. Некоторые женщины, вроде бы равнодушные к красоте, вдруг не выдерживали присутствия нашей героини и демонстрировали свое безразличие с очевидной заносчивостью. Мужчины же взвешивали собственные шансы на успех и сразу ходили с козырей, что нередко забавляло Нину и становилось изюминкой ее историй.
– А потом из его бумажника как бы случайно высыпались кредитки и этот болван из “Ти-Мобайл” попросил меня помочь ему собрать его золотые карты “Виза”. Представляешь?
Только столь же уверенные в себе женщины и мужчины, которые не разменивали свою страсть на мелочную похоть, общались с Ниной на равных, и она отвечала им великодушием.
К счастью, наша героиня, в отличие от большинства ее сверстниц, никогда не относилась к своей внешности как к драгоценному союзу между собой и зеркалом. С другой стороны, ей были неведомы попытки большинства простых смертных завоевать чужое внимание. В ее экономической системе чужое внимание, словно неисчерпаемые запасы природных ресурсов, присутствовало всегда, так что все зависело только от того, как она сама им распорядится. Протагонист далеко не сразу понял, насколько иной формируется личность в таких условиях. Порой антагонистка напоминала ему Дубай: расхожие мечты для нее мало что значили, ведь она могла исполнить их в два счета. Кроме того, со временем наш герой заметил, до какой степени несговорчивым делает человека его физическое совершенство. Случалось, антагонистка вела себя воинственно и непримиримо, именно поэтому протагонист стал дразнить ее Барбареллой. Иногда она действительно превращалась в героиню комикса, которая махала руками и сносила головы, ведь она пришла отомстить за все бесправие в мире или, по крайней мере, за то, что казалось ей бесправием.
Если наш герой приезжал к Нине, они шли в студенческое “Кафе 87” выпить кофе и в “Джаз Тибет Клуб” поесть жареных оломоуцких сырков[38]. В клубе над столами свисали патлатые тканевые фонарики, потолок был весь в крапинку из-за дырявых светильников, подвешенных над барной стойкой, а стены украшала приятная мешанина портретов: молодой Леонард Коэн, сидящий в какой-то монреальской кофейне в пальто, кепке и с зажженной сигаретой в руке; Мохаммед Али со сжатыми кулаками, похожий не столько на боксера, сколько на борца за права афроамериканцев; Эми Уайнхаус, которая лежит, подперев голову рукой, и напряженно смотрит в объектив глазами, подведенными черной линией, той, что в скором времени заключит ее жизнь, как некролог, в рамку; рисунок Тома Йорка из “Радиохед” и классическая фотография Эрнеста Хемингуэя в свитере грубой вязки. Здесь наши герои проводили пятничные вечера – неважно, был концерт или не был – и вели нескончаемые разговоры. Однажды антагонистка, потягивая вино, рассказывала о своих покойных бабушке и дедушке по маминой линии. Дедушка, мол, вел двойную жизнь.
– В смысле? – спросил протагонист.
– У него была семья, но он постоянно ездил в командировки. А когда он умер, выяснилось, что на самом деле он навещал свою вторую семью где-то на севере страны. У него были две женщины и две семьи, но все раскрылось только после его смерти. Видимо, ему хотелось справедливо разделить наследство, а законная жена, естественно, была только одна.
– Бабушка хоть?
– Очень смешно.
– Значит, она ничего не подозревала?
– Вроде бы нет. Представляешь? Всю жизнь провести с мужиком, которому потом нельзя даже влепить пощечину. Ну, не бить же покойника в гробу.
Наш герой не мог удержаться от смеха.
– Прямо сцена из итальянской комедии. Так и просится на экран.
– Ну, бабушке, конечно, было не до смеха. Как же так: сорок лет прожить с человеком и настолько его не знать!
– Поэтому ты не хочешь замуж?
Нина пожала плечами.
– Я просто не верю.
– Во что именно?
– В свадебные клятвы. Не верю, что люди их потом соблюдают. Раз сегодня больше половины браков распадается, значит, каждый второй во время церемонии врет и не краснеет. Собственно, даже не каждый второй – ведь если люди продолжают жить вместе, это еще ничего не значит.
– Мне кажется, “врет” – это слишком сильное слово, – заметил наш герой как более миролюбивый из них двоих. – Просто люди берут на себя то, что потом не могут исполнить. Но поначалу же они верят в свои обещания, разве нет?
Протагонист, конечно, знал, что на такие темы с нашей героиней говорить очень сложно: свадьбы по какой-то особой причине казались ей катастрофами. Однажды они приехали вместе на свадьбу его друзей, и героиня прямо во время церемонии разрыдалась так, словно была отвергнутой возлюбленной жениха. Она плакала не от горя и не от умиления, она даже сама не понимала причину своих слез.
Итак, вечер пятницы интересующая нас пара проводила в каком-нибудь заведении, а в субботу отправлялась за город. Особенно они полюбили холм Сваты-Копечек у Оломоуца. Покупали козий сыр, оливки, хлеб и бутылку вина и устраивали под деревом пикник: позади – домик Иржи Волькера[39], внизу – ганацкие равнины. Опускался вечер, и наши герои то наслаждались видом бесконечных полей, то возобновляли прерванный разговор (там, наверху, возле базилики антагонистка становилась не столь антагонистичной); из зоопарка, что находился неподалеку, доносились звериные рыки, сливавшиеся над лесом в единый гул, – как если бы филармонический оркестр настраивался перед концертом. Нина и Ян вспоминали гиббонов из зоопарка: сидя за стеклом на скамейке, обезьяны старательно очищали пальцы на ногах от опилок и время от времени поглядывали на посетителей с немой настойчивостью, будто ожидая ответа на вопрос, который они предугадывают, но задать не могут. В эти минуты наши влюбленные остро осознавали, что организатор сомнительного турнира под названием “Человеческая жизнь” именно им вручил уайлд-кард, и всячески старались этим шансом воспользоваться. Вечером в студенческой квартире, стоя друг напротив друга и касаясь друг друга лбами, tête-à-tête, они ощущали, как их черепные кости омывает океан сознания, чужой океан, в котором им никогда не искупаться. Только тогда, натыкаясь на стекло собственного экзистенциального вольера, они по-настоящему понимали немую настойчивость гиббонов. Что же еще оставалось нашим героям, кроме как – в отчаянии перед этой Бесконечной Близостью и Непреодолимой Границей – заниматься любовью?
Утром следующего дня они просыпались от звона колоколов, созывавших на службу в костел Святого Михаила. Эти ленивые воскресные оломоуцкие утра были совершенны. Колокола били так сильно, что их звон отдавался в костях и нашим героям казалось, будто костел прямо у них внутри и мессу можно запросто служить в храме их тел. Поднявшись с кровати, они обычно обнаруживали, что позавтракать нечем, и выбирались на улицу, а выйдя наружу, совмещали завтрак с прогулкой, потому как что еще делать в воскресенье перед обедом?
Так однажды наши герои шли по тихой улице, вдоль которой тянулись низкие домики с палисадниками, Нина щебетала, а Ян раздумывал, не провести ли ему еще одну ночь в Оломоуце – он мог бы отправиться в редакцию прямо с вокзала. Тут Нина что-то пробормотала, и Ян, мысленно уже садившийся за компьютер, истолковал это так, будто она перешлет ему мейлы.
– Какие мейлы? – переспросил он.
Нина вдруг остановилась, и лицо ее залилось краской.
– Ну ты же сказала, что перешлешь мне мейлы.
Она взглянула на него так, словно он дразнил ее.
– Я сказала, что я люблю тебя, милый.
Ян рассмеялся, но у нашей героини на глазах выступили слезы, и до него внезапно дошло:
– Господи, ты же говоришь это впервые!
Нина кивнула.
– Ведь до сих пор ты играла в «черный с белым не бери, “я люблю” не говори»?
Нина кивнула опять и сквозь слезы улыбнулась.
– Я тоже перешлю тебе мейлы, – пообещал Ян и обнял ее так крепко, как только мог. – Я буду пересылать тебе мейлы каждый день.
Что удивительно, хотя поток событий и откровений нес наших героев куда-то вперед, они сами в то же время были только руслом этого потока. Дни один за другим текли сквозь них – да, это вполне подходящее выражение, которое передает их странное состояние спокойствия, смешанного с волнением. Наши герои чувствовали себя действующими лицами происходящего, но при этом были всего лишь местом действия.
Они тогда познавали друг друга на разные лады, и когда Ян впервые приехал в родной дом Нины, она опять открылась для него по-новому. Ее мансардная комната сохранила приметы прошлой жизни, той, которую наша героиня вела до поступления в университет: мольберт с наброском в жанре ню (по всей видимости, автопортретом), на полке керамические миски, собственноручно вылепленные на гончарном круге, незаконченный бюст незнакомца, в чьем расплывчатом лице протагонист пытался разглядеть себя. Светлые встроенные шкафы, занимавшие целую стену, были заполнены стопками одежды, часть которой досталась по наследству и, как правило, даже ни разу не надевалась, потому что Нина не вылезала из привычных вещей и только изредка удивляла нашего героя, облачившись в брюки с подтяжками или ни с того с сего выудив из кучи тряпок кричащее красное платье с выпускного. Вдоль другой стены тянулась длинная полка, где, как на насесте, ютились Нинины книги, а над кроватью висел плакат к фильму “Бал пожарных”. Стол, за которым Нина, по-видимому, готовила в свое время уроки, служил теперь для складирования всякой всячины; еще в комнате смогла поместиться только кровать. И вот на той самой кровати, под тем самым киноплакатом протагонисту особенно нравилось овладевать антагонисткой: отсюда, из этой девичьей светелки, еще не выветрились ее юные сны, пахнущие розовым перцем.
О проекте
О подписке