Ввиду худобы, принимающий испытывал трудности с удержанием на весу тяжестей. К тому же у холодильника постоянно открывалась дверца.

– Уронишь – прибью, – предупредил напарник. – За бой сам расплачиваться будешь.

– Если такой умный, иди и внизу стой.

– Пепел, не зли меня! Я слезу, ты уползешь!

Когда Тальберг проходил между грузовиком и домом, его окликнули:

– Димка! Ты?!

Пахнуло полузабытым студенческим прошлым. Тальберг узнал голос, не оборачиваясь.

– Точно! Димка! – невысокий лысеющий мужчина приветственно расставил руки.

Платон Талаев стоял прямо, словно аршин проглотил, и смотрел кристально голубыми глазами, по которым сходили с ума девушки всех курсов. За пятнадцать лет лицо стало круглее и солиднее, но в качестве компенсации лоб перерезали волны глубоких морщин. Идеально выглаженный галстук с черно-белым узором и костюм-тройка прятались под расстегнутой курткой с аккуратной меховой подкладкой. Платон и в студенческие времена не признавал другой одежды, кроме брюк с приталенным пиджаком, и с готовностью потратил бы на хороший галстук последние деньги, даже если их едва хватало на еду.

Тальберг, напротив, не носил галстук, считая его самым бессмысленным предметом на свете. Он мог годами ходить в одном свитере, пока в нем не образовывались нескромных размеров дыры, но и тогда не решался выбросить вещь, с которой сроднился.

Они пожали руки. Тальберг неудачно схватился, и крепкая талаевская ладонь больно сдавила пальцы.

– Не ожидал тебя тут встретить, – сказал Платон.

Спинным мозгом чувствовалась неискренность в его словах. Наверняка заранее навел справки о соседях.

– Спортом занимаешься? – спросил он.

– Редко, – признался Тальберг. – Раз в год для сердца.

Он чувствовал неловкость, возникающую, когда видишь одноклассника или однокурсника через десяток-другой лет и не знаешь, о чем поговорить с уже чужим человеком. Остается обменяться дежурными вопросами «Как ты? Где ты?» и разбежаться по своим делам.

– Я здесь по работе, – сказал Платон, – поживу на ведомственной квартире, а там видно будет. Демидовича знаешь?

– Какого Демидовича?

– Котова.

Вспомнился рассказ водителя.

– Так это вы инспектировать приехали?

– Вроде того.

Тальберг искал повод сбежать от неловкого разговора.

– Ну, я… – он открыл рот, пытаясь сообщить, что спешит, но Платон бесцеремонно перебил:

– Пойдем к тебе в гости!

Тальберг растерялся. Ему хотелось прийти домой, поесть и отползти на диван, где вздремнуть часок-другой в полной тишине. Перспектива весь вечер развлекать Платона не радовала.

– Один холодильник остался, это недолго, – ошибочно истолковал его замешательство Платон. – Ребята занесут и пойдем. Буквально три минуты подожди, мигом организуем.

И он побежал в подъезд, чтобы проконтролировать Клеща и Пепла.

Тальберг остался на улице у красно-коричневой скамейки с оторванной спинкой. Увлеченность мыслями о краените прошла, и вернулось ощущение холода. Ожидать пришлось дольше, чем три минуты, и он перестал чувствовать пальцы на ногах. Мысленно проклинал Платона с его холодильником и бесцеремонностью и нервно поглядывал на часы – вот-вот отключалось солнце.

Наконец Платон вышел с грузчиками, расплатился и отпустил водителя грузовика.

– Пошли. Показывай дорогу!

3.

Платон шел следом и размышлял о том, что Тальберг не изменился. Такой же неразговорчивый, стеснительный, замкнутый, скованный в движениях и, как следствие, неконкурентоспособный. Его достоинства хороши по отдельности, но не приносят эффекта в сумме.

Платон смотрел в широкую сутулую спину Тальберга, пока тот неторопливо поднимался на третий этаж, держась за поручень и тяжело дыша. «Сдал старик, забросил спорт», мысленно позлорадствовал Платон, с легкостью преодолевая короткие лестничные пролеты.

Они встретили спускавшуюся навстречу немолодую женщину в ярко-красной вязаной шапке и с увесистой сумкой в клеточку. Платон отметил, что она склонна к полноте и неуемна в косметике, особенно в румянах. Но более всего поражала невероятно высокая и пышная прическа, состоящая из бесконечного количества завитушек, соединенных в огромный улей. Прически, в которых при необходимости мог спрятаться отряд из трех солдат, помимо смеха вызывали у Платона любопытство – как теоретически можно соорудить из волос подобные конструкции?

– Здрасьте, Зоя Павловна, – нахмурился Тальберг.

– Здравствуйте, Дмитрий, – холодно ответила женщина. – Хочу напомнить, что вы не явились на последнее собрание жильцов. Две неявки подряд!

– Обещаю исправиться. У меня завал на работе, не успеваю.

– Если бы вы присутствовали на совещаниях, – перебила Зоя Павловна, – вы бы знали, что у нашего всеми уважаемого Антона Павловича юбилей – сорок четыре года! Мы решили собрать посильную сумму, чтобы…

– С каких пор сорок четыре года стало юбилеем? – удивился Тальберг, попутно пытаясь вспомнить, кто такой Антон Павлович и почему он всеми уважаемый.

– Мы единогласно постановили собрать посильную сумму, чтобы сделать достойный подарок, – настойчиво повторила Зоя Павловна с металлом в голосе. Тальберг решил не перечить и принялся искать по карманам куртки сумму, тянущую на посильную.

– Здравствуйте, я ваш новый сосед из двадцать второй квартиры, – Платон воспользовался паузой, чтобы представиться.

– Каждую среду в шесть часов вечера у четвертого подъезда, – объявила Зоя Павловна с непробиваемым выражением лица, отобрала деньги на юбилей и продолжила спуск по лестнице.

На пороге Тальберг долго прощупывал карманы в поисках ключа, потом открыл обшарпанную дверь и пропустил Платона вперед.

– Проходи!

Платон вошел, вытер ноги о коврик и прежде, чем разулся, услышал Лизкин голос. Сердце екнуло, а мозг дважды радостно повторил «Лизка-елизка». Он не сдержался и незаметно для Тальберга улыбнулся, склонившись над ботинками.

– Дим, куда ты пропал? Я уже волноваться начала…

Лизка не ожидала гостей, поэтому выскочила из кухни в коротком синем халате, придерживая замотанные в полотенце волосы. Увидела, что Тальберг пришел не один, и смутилась:

– Ой, а я не готова. Дима, предупредил бы…

Она узнала гостя и окончательно растерялась.

– Лизок! – Платон весело расставил руки. – Иди сюда, обнимать тебя буду! Столько лет не виделись!

Он приобнял обмякшую Лизку, придерживающую распахивающийся халат в районе груди, и поцеловал ее в щеку.

– Смотрю, ты хорошеешь с каждым днем! – сказал он, чтобы окончательно ее смутить.

Лизка смутилась, покраснела, затем побледнела, но взяла себя в руки и смущенно улыбнулась:

– Раздевайся, Дима покажет, куда вещи повесить, – она запахнула посильнее халат. – Проходите на кухню, а я переоденусь во что-нибудь более подходящее.

– Ты и так хорошо выглядишь.

Она ушла в комнату. Платон с удовлетворением посмотрел ей вслед, оценив оголенные ноги, заманчиво белеющие из-под халата. Тальберг с мрачным лицом взял у него куртку и повесил на свободный крючок.

Прошли на кухню. В коридоре Платон задел тумбочку, словно нарочно стоявшую так, чтобы мешать проходу. От удара на столешнице затрясся позолоченный сувенирный божок, то ли подаренный по какому-то случаю, то ли привезенный из отпуска. Платон рефлекторно подхватил падающую статуэтку и вернул на место.

– Осторожней, – сказал Тальберг. – У нас тут надо под ноги смотреть.

На кухне Платон провел взглядом по скромному интерьеру, состоявшему из старой газовой плиты, трех навесных шкафчиков с облезшими дверцами и одинокого стола, укрытого полиэстеровой скатертью, собравшейся в некрасивые складки на углах. Под столом прятались четыре добротных табурета. Ровно настолько скромно, насколько он и ожидал от Тальберга, не стремившегося ни к роскоши, ни к порядку.

Тальберг вытащил стулья, и Платон сел спиной к стене, чтобы иметь наибольший обзор. В глубине квартиры зашумел фен.

– Надолго к нам?

– Год минимум, а дальше видно будет, – беззаботно ответил Платон. – Зависит от ситуации. Хотят финансирование вашего НИИ увеличить, но перед вливанием средств нужно провести ревизию распределения расходов по сегодняшнему дню.

– Под Кольцова роете? – спросил Тальберг напрямую.

– Специально не роем, но если накопаем, достанется и ему. Без обиняков, больно у вас район депрессивный, поэтому необходимо разработать и внедрить программу по развитию локальной экономики региона в целом, – пояснил Платон казенными фразами.

– Ну-ну. Попытайтесь.

Из комнаты вернулась Лизка, сменившая полотенце и халат на простенькое платье, и засуетилась у плиты. Пока она готовила ужин из того, что оказалось в холодильнике, Платону не удавалось рассмотреть ее лицо, но длинные волосы, доходящие до пояса, сводили с ума, как в прошлом.

Он отметил, что за прошедшие годы Лизка ничуть не потеряла в привлекательности, только формы стали круглее и уютней, но это была та самая маленькая Лиза. Он неприкрыто смотрел на нее, нисколько не заботясь, не заметит ли Тальберг его полный вожделения взгляд.

Наконец, она поставила перед ними две тарелки с парующей кашей и яичницей. Тальберг принес из кладовки банку маринованных огурцов и открыл ее так, чтобы не испортить крышку.

– Садись с нами, – попросил Платон Лизку.

– Постою, – сказала она. – Я ужинала перед вашим приходом.

Он с аппетитом приступил к трапезе, потому что из-за переезда за весь день не довелось перекусить. Тальберг вяло ковырял вилкой в тарелке.

Сначала ели молча. Когда первый голод прошел, Лизка принялась расспрашивать о семье и работе.

– Женился, развелся. Не сошлись характерами – она красный автомобиль хотела, а я только на черный соглашался, – подшучивал Платон. – Детьми не обзавелись. Оно и к лучшему, делить не пришлось.

– Сестру проведал? – спросила Лизка.

– Нет, к Вере не заходил. Она предлагала у них пожить, но не хочется стеснять своим присутствием. Тем более что квартиру ведомственную предоставляют, а я, как холостяк, имею определенные потребности… – и он подмигнул едва заметно покрасневшей Лизке.

Потом он рассказал, что работа у него интересная, зарплата – тоже. Одно плохо, вся жизнь проходит в разъездах и нигде обжиться не получается, копить деньги не на что, поэтому тратит их на нечасто выпадающий отпуск. Но после Лоскутовки ему обещали повышение и постоянное место в столице. И вообще, Платон – перспективный специалист по экономической безопасности, которых в стране раз-два и обчелся.

Лизка слушала с любопытством и улыбалась. Он раззадоривался и говорил без умолку. Тальберг сидел молча, ел один за другим огурцы и выстраивал огуречные хвостики в ряд за тарелкой.

Посреди рассказа, как Платона едва не облапошили на секретном объекте в позапрошлом году, когда он почти пропустил лишний пункт в смете, зазвенел звонок.

– Ольга пришла, – сообщила Лизка. – Надо устроить ей нагоняй за прогулки допоздна.

– Пусть гуляет, – сказал Тальберг. – Возраст такой.

– Хорошо, только уроки кто за нее делать будет? Ты? – возмутилась Лизка, и Платон заметил, что ее глаза в гневе стали еще более зелеными и оттого прекрасными. – У нее и так за прошлую четверть оценки по всем предметам сползли. Кроме математики, потому что там с самого начала сплошные проблемы.

Лизка вышла из кухни. Из коридора донесся приглушенный разговор, из которого не получалось разобрать ни слова, но бурная интонация подсказывала, что попытка прочитать воспитательную речь натолкнулась на активное сопротивление со стороны Ольги.

– Иди в комнату, завтра продолжим, – донеслось из коридора, и на кухне появилась Лизка. – Поговори с ней, как отец! Она меня игнорирует!

– Думаю, уже поздно, – ответил Тальберг. – Через пару лет сама перебесится.

– Иногда твои подходы к воспитанию меня просто поражают!

Он пожал плечами.

– Пойду, пожалуй, – Платону стало неловко от присутствия на чужой ссоре.

– Не обращай внимания, посиди еще, – попросила Лизка. – Хочешь, добавки насыплю.

– Время позднее, надо вещи разложить, постель приготовить…

Он ушел. Тальберг остался сидеть на кухне и глядеть через окно на фонарный столб, освещающий играющих в домино мужиков.

В ту ночь Тальберг долго не мог заснуть. У него то замерзали ноги, то становилось жарко, то ныли колени. Он ворочался в попытках отыскать положение, при котором количество мешающих частей тела сводилось бы к минимуму.

Поворачивался на левый бок, ему сдавливало грудь, и он задыхался. Тогда ложился на правый бок лицом к Лизкиному затылку, и становилось еще хуже, потому что отовсюду начинали лезть совсем уж нехорошие мысли.

Он любил Лизку, но сомневался в обратном. Особенно сегодня, когда видел, какими глазами на нее смотрел Платон.

Захотелось пить. Сел и долго шуршал под кроватью ногой в поисках тапочек.

– Чего тебе не спится? – сонным голосом спросила Лизка, не оборачиваясь.

– Жажда мучит, во рту пересохло.

– Ы-ы… ты чаник… кух… – пробормотала она и снова захрапела.

Тальберг отыскал второй растоптанный тапок, сунул в него ногу и пошел на кухню. Свет включать не стал, чтобы не щуриться, как крот. Долго не мог на ощупь найти на плите чайник, а когда нашел, с разочарованием обнаружил, что воды в нем почти нет. Он попробовал выпить через носик остаток со дна, но на первом же глотке в рот попали отколовшиеся кусочки накипи.

Он с отвращением выплюнул их в умывальник. Проходя мимо Ольгиной комнаты, услышал тихий ритмичный шум, словно толпа маленьких гномов яростно забивала микроскопические гвозди миниатюрными молоточками. Осторожно приоткрыл дверь и увидел спину Ольги, сидящей под ночником у окна и мерно покачивающейся в такт агрессивной музыке, пробивающейся сквозь наушники. На коленях у нее лежала раскрытая книга.

Тальберг взглянул на настенные часы – два часа ночи! – и открыл рот, чтобы устроить нагоняй за чтение в темноте и несоблюдение режима сна, но передумал и на цыпочках вернулся в спальню.

Лизка во сне повернулась к нему лицом. Полумрак скрыл появляющиеся морщинки, и она выглядела на пять лет моложе.

Ему захотелось ее поцеловать. Он наклонился и уткнулся губами в щеку.

– Ум-м-мм… колешься… Опять не побрился, – промычала Лизка и снова отвернулась к стене.

Он лег к ней спиной, сунул руку под подушку и заснул.

4.

Позвонила Лизка и напомнила купить продукты после работы. Картофель, яйца, масло, хлеб. Тальберг записал точное количество и вес, потому что без списка в магазины не ходил.

Он отличался плохой памятью и записывал на листочки все, а потом эти клочки скапливались на комоде, в карманах, на холодильнике. Проблему вызывала необходимость в нужный момент найти правильную записку.

Саня захихикал и посоветовал завести бумажку со списком бумажек.

Забежал Мухин, предупредил, что на шестнадцать ноль-ноль объявлен сбор по всему персоналу НИИ в главном зале. Явка обязательна.

– Надеюсь, надолго не затянется, – Тальберг сообразил, что не успеет в магазин, если заседание продлиться долго.

– Насколько надо, настолько и затянется, – отрубил Мухин, – вопрос государственной важности.

– У нас все государственной важности. Она уже в печенках сидит.

– Не вздумай эту крамолу при других вслух сказать, – предупредил Павел Владимирович и покачал пальцем, словно Тальберг был маленьким ребенком из младшей ясельной группы и еще не знал, что такое хорошо и что такое плохо.

Время до трех ушло на заполнение отчета об испытании установки, но Тальбергу постоянно мешали. Едва он приступал к новому абзацу, непременно кто-то заходил на чай, как бы мимоходом.

Слух о краените мгновенно разлетелся по институту. Профессора находились в состоянии легкой возбужденности. С Тальбергом здоровались те, кто последние пятнадцать лет игнорировал или вовсе не догадывался о его существовании. Даже Самойлов (второй зять директора, бывший на год старше самого Кольцова), выбирающий под свою группу все денежные темы и поэтому свысока смотрящий на бесплодные фундаментальные научные мучения Тальберга, зашел на чай и долго таращился на кусок краенита, постукивая по нему пальцем и повторяя «интересненько», «замечательно-невероятно» и «кто бы мог подумать». Затем пожал руку с плохо скрываемой завистью, граничащей с ненавистью:

– Поздравляю, коллега! Надеюсь в скором будущем получить образец для исследований в моей группе.

Тальберг пообещал, зная, что краенит поделят и без его участия.

– Думаю, наше сотрудничество окажется плодотворным, – кивнул на прощание Самойлов и ушел.

Тальберг записал на бумажке «краенит – самойлову» и вложил в журнал вместо закладки.

Окончательно стало понятно, что звездный час настал, когда сам Кольцов зашел в обеденный перерыв, чтобы лично полюбоваться на пресловутый кусок Края.

– Не ожидал, что этот день придет, – признался он. – Точнее, не думал, что он наступит при моей жизни.

– Благодарю за оптимизм и веру в наши начинания.

Кольцова можно понять.

Пятнадцать лет Тальберг возился со своей идеей, менял схемы и подбирал частоты без видимых результатов, пригодных для демонстрации финансовой инспекции. Он сам периодически впадал в депрессию и отчаяние и едва подавлял желание взять тему по оборонке, как у всех. Он жил с постоянным осознанием, что в НИИ Края его группа существует лишь потому, что на весь институт он единственный человек, хоть как-то специализирующийся на Крае.

Финансирование упало до неприлично низких цифр и практически прекратилось. От шести сотрудников в результате сокращений, именуемых оптимизациями, остался один Тальберг. Спустя год работы в одиночку он потребовал или ликвидировать группу, или расширить штат хотя бы завалящим лаборантом. Кольцов подумал и согласился.

– Ты в курсе, что краенит на учете и должен выдаваться под роспись другим лабораториям по утвержденной квоте?

Тальберг был не в курсе, но и не удивился. Он ожидал подобного.

– Надо вырезать побольше кусков, чтобы на всех хватило.

– Само собой, конечно, – сказал Кольцов и снова повторил: – Говорю же, согласно квоте и в утвержденном порядке.

Тальберг не сомневался, что первой в этом порядке окажется группа Самойлова.

В половину четвертого отложил недописанный отчет и вместе с Саней отправился в главный зал.

Численность персонала НИИ не впечатляла – после полного сбора часть кресел пустовала. Помещение строилось из расчета на прием гостей и проведение симпозиумов, но переход на оборонку снизил количество мероприятий до нуля.

Тальберг огляделся. Из-за кафедры возвышался скучающий Кольцов, за его спиной стояли составленные в ряд два стола. По правую руку от него сидел Мухин с каменным лицом, а по левую – товарищ в гражданском, на лбу которого читалось, что он из органов.

Люди неторопливо стягивались, рассаживались по креслам. Каждый пришедший обходил присутствующих, приветствовал и интересовался, зачем их собрали.

Никто ничего не знал наверняка, поэтому пересказывали слухи. Самый неприятный сводился к тому, что могли сократить зарплаты за счет премий. Кольцов не раз передавал новости из столицы, что ситуация в стране нестабильная и придется ужаться. Непонятно только, оставят ли всех на местах, но снизят оплату, или сократят штат, но сохранят зарплату тем, кто останется. Смущали оба варианта.

Наличие в президиуме товарища из органов позволяло усомниться, что их собрали поговорить о грядущем сокращении.

Тальберг выбрал место возле Шмидта, найдя его в зале без труда – тот сидел в эпицентре круга из пустых сидений невозмутимым видом, будто ничего не замечал.

– О, Димитрий, – обрадовался Карл, – давно вас ждать для чай, как здесь говорить. Вы знаете, я вчера получить новый группа, то есть партия. Иметься любопытный экземпляры, вы обязательно должен посмотреть.

Тальберг улыбнулся и пообещал зайти.

Ровно в четыре зал закрыли, и наступила тишина. Кольцов вцепился двумя руками в кафедру, прочистил горло и громко зачитал с бумажки, завершая каждое предложение театральной паузой.

– Благодарю вас, коллеги, что нашли время собраться в этом зале. Вы знаете, политическая ситуация в мире не отличается стабильностью. Наше государство оказалось под моральным и физическим давлением враждебных нам правительств, фактически принуждающих нас к военным действиям, но нам удается избегать провокаций…