#2.

Проснулся в два часа ночи и минуты три размышлял, зачем Зинка из пятого подъезда попросила его присмотреть за пятилетним сыном. Вспомнил, что никакой Зинки не знает, а это имя в последний раз слышал в детском садике. Была у них старенькая воспитательница Зинаида Кузьминична, обожавшая напевать песенки из «Бременских музыкантов».

Потом пришел в себя и понял, что это лишь бессмысленный сон. Хотя иррациональное чувство некачественной работы осталось, так как за шустрым мальчиком следил из рук вон плохо. Впрочем, и мальчик попался на редкость вредный и капризный и не хотел кушать манную кашу с комочками.

Поплелся на кухню, водрузил на плиту чайник и в ожидании уселся за кухонный столик. Чайник упрямился и не желал закипать, а за окном шумел недовольный каштан.

Включил радио, но оно вошло в сговор чайником – хрипело, шипело и отказывалось принимать сигнал. Вращение ручки из одного конца шкалы в противоположный не возымело эффекта. Правда, однажды мужской голос отчетливо произнес «А теперь для тех, кто не спит» и потонул в белом шуме.

Коренев обрадовался, так как был тем самым, кто не спал, но о чем ему хотели рассказать, узнать не удалось. Проклятая волна затерялась в мировом эфире и не желала возвращаться. В этот момент чайник засвистел, и Коренев едва не обронил радиоприемник.

– Чтоб ты долго жил! – пожелал чайнику и высыпал в кружку последнюю ложку растворимого кофе.

Выпил, распахнул форточку, вдохнул свежего ночного воздуха и вернулся к столу. Перетасовал фотографии по десятому кругу. Оленька не добралась до последнего ряда, поэтому среди запечатленных работ отсутствовала та самая, безымянная, воспоминания о которой занимали более всего.

После возвращения с выставки так и не заставил себя засесть за статью. О чем писать? Что детей нужно приучать к ужасам с младых ногтей? что жизнь – это череда неприятностей? что немая девочка рисует лица, лишенные языка? что главред «Вечернего города» схватил белочку, сорвал со стены полотно и решил загладить вину статейкой?

Выставка вызывала гнетущее впечатление, о котором Вадим Леонидович сказал бы: «Настоящее искусство призвано будоражить мысль и щекотать чувства. Если вы думаете о картине спустя часы и дни, значит, она сильна и автор справился с творческой задачей».

В точности зная ответ, принять его не мог. На заре журналистской карьеры ему доверили репортаж о сильных заморозках, парализовавших жизнь города. В память врезались картинки лежащих в подъездах бездомных – насмерть замерзшие люди казались заснувшими в неудобных позах. Было страшно, впечатляло безмерно, но это же не искусство? Является ли сильное впечатление главной задачей творчества и любые ли средства хороши в его достижении?

Чертовщина! Нужно повидать эту Машеньку – он не представлял, как должна выглядеть шестнадцатилетняя девушка, рисующая обезумевшие глаза и окровавленные рты. Тянуло глянуть на картину, чтобы через сверкающие блики зрачков разглядеть второй слой, дополнительный портрет – самого автора. Наверняка, это обычная невзрачная девчушка, во внешности которой ничто не выдает способности писать вызывающие бессонницу картины. Настоящий ужас таится в серости.

Возможность повторной встречи с кошмаром пугала и дразнила. Похожее ощущение возникало при просмотре фильмов ужасов. Когда на экране творилось членовредительство, он содрогался от отвращения, но нездоровое любопытство заставляло пересматривать эти эпизоды – жуткие, отвратительные, противные, но тошноты притягательные, вгрызающиеся в память. Решено! Нужно взглянуть на картину хоть мельком, чтобы проверить силу ощущений.

С этой мыслью и заснул, а утром побежал на выставку. В гардеробе швырнул бабушке куртку, схватил номерок и помчался к павильону.

– Мужчина, билетов нет, экспозиция закрыта, – сообщили в кассе.

– Как? – он испытал невообразимое разочарование. – Вчера еще работала, и я здесь был! Поглядите, билетик остался!

– С чем вас и поздравляем. Вчера работала, сегодня не работает, что непонятного?

– Но как? – поймал сердитый взгляд кассира и осекся. – Спасибо. Пойду, не буду отвлекать.

– Приходите на выставку бытовой техники на следующей неделе, – сказали ему в утешение и захлопнули окошко.

Переложил папку в другую руку. Он приготовился увидеть холст в покореженной рамке и пережить смешанное чувство гадливости, страха и восхищения, а тут такое дело… С досады пнул ботинком урну и огляделся, не заметил ли кто.

Вадим Леонидович тащился по коридору с огромной папкой под мышкой. Он брел с опущенной головой и не отрывал ботинок от пола, поэтому по рассеянности едва не сбил Коренева.

– Добрый день. А куда делась экспозиция? В кассе сказали, она закрыта, но это, должно быть, ошибка.

– К сожалению, никакой ошибки нет, и выставка действительно закрыта с сегодняшнего дня, – сказал Вадим Леонидович бесцветным голосом. – Какие-то сердобольные граждане написали на меня жалобу, им, видите ли, не понравилась тема экспозиции, и теперь под вопросом работа самой студии…

– Давайте задействуем газету, подымем общественность, – предложил Коренев. – Детей жалко, они старались.

– Спасибо, но лишний шум ни к чему.

Вадим Леонидович теребил цветастый галстук и глядел сквозь Коренева. Наконец, сфокусировался на расстегнутой пуговице кореневского воротника и спросил:

– А что вы, собственно, хотели?

– Меня заинтересовала история немой девочки. Вы так занимательно о ней рассказывали, и мне подумалось, почему бы не написать о ней отдельную статью. Я мог бы встретиться с девочкой, поговорить с ее родителями, подобрать работы для публикации…

– Если вы о Логаевой Машеньке, ничего у вас не получится, – сказал Вадим Леонидович. – Откажитесь от этой затеи.

– Почему? Я не собираюсь писать гадостей, мне хочется пообщаться с девушкой и раскрыть ее, как личность. Перспективный проект, о девочке узнают, ее творчеством заинтересуются, возможно, найдутся меценаты. Сами же говорили, как важно для искусства иметь финансовую поддержку.

– Вам понравилось? Вчера вы ворчали, что картина мрачная. За ночь передумали?

– Я и сейчас считаю картину угнетающей, но нельзя отрицать, что нарисовано сильно, по-взрослому.

Вместо ответа Вадим Леонидович направился к выходу.

Коренев в гардеробной обменял номерок на куртку, натянул ее на ходу и помчался за руководителем студии. Спускаясь по парадной лестнице выставочного центра, Вадим Леонидович неожиданно остановился и обратился к запыхавшемуся Кореневу:

– Андрей Максимович, пообещайте не искать Машеньку и не делать никакого интервью.

– Обещаю, – опешил Коренев. – Но почему?

– Ее родителям не понравится, а мне скандалы не нужны. К тому же, вы пообещали, а я вижу, человек вы порядочный и обещание сдержите.

Вадим Леонидович сжал тряпичную папку, собрал силы и побежал по лестнице, словно стремился оторваться от назойливого собеседника. Он семенил, сбивался с ритма и угрожающе спотыкался, но Коренев не сдавался и бежал следом, перескакивая через ступеньки.

– Почему вы уверены, что родителям не понравится? – кричал он вслед. – Они же должны понимать, что для девочки – это шанс, и их дочери он нужен позарез. Нужно использовать любую возможность, даже самую малую…

Вадим Леонидович остановился на последней ступеньке. Разогнавшийся Коренев зацепился новым ботинком за выступающую арматуру на полуразрушенной ступени. На коже носка образовалась уродливая царапина.

– Родители Машеньки на выставке увидели ее работы, пришли в ужас и написали жалобу, приведшую к закрытию экспозиции, – пояснил Вадим Леонидович. – Вы же не хотите, чтобы после вашего визита они с криками и воплями прибежали ко мне и начали обвинять в причинении новых психологических травм их девочке? Они ее из детского дома взяли и стараются оберегать от стрессов. Ясно?

#3.

Домой вернулся в расстроенных чувствах – и новую обувь испортил, и картину не увидел, и статья о девочке развалилась к чертям. С досады швырнул ботинки в угол, разделся столь яростно, что на рубашке отлетела пуговица. Свалил вещи в кучу на стуле, переоделся в домашнее. Спохватился, что забыл купить кофе с чаем, и засел за статью о выставке.

То ли впечатления оказались мрачными, то ли испорченное настроение сказалось, только статья застопорилась и не продвигалась дальше трех вступительных фраз. Каждое слово давалось с трудом, словно какая-то невидимая сила твердила «Не нужно! Не пиши! Забрось!»

В отчаянии сбегал в чайный магазин и закупился на три месяца вперед, протер мебель от пыли, перемыл посуду, вынес мусор и заточил до бритвенной остроты ножи, словно собирался готовить праздничный ужин на пятьдесят персон. К сожалению, на этом список дел закончился, и он вновь оказался один на один со статьей.

От начинающегося сумасшествия спас звонок в дверь.

По характерному шуршанию и вздохам узнал Нину Григорьевну – старушку лет за восемьдесят. Она обитала в соседней квартире, раз в год ездила к детям и внукам в гости и оставляла Кореневу ключи, чтобы тот поливал цветы и кормил кота. Кот на Коренева смотрел настороженно, видимо, подозревал в недостаче. Дескать, тот дает ему половину причитающегося корма, а остальное съедает сам. Кошачий корм и впрямь завораживал мясным ароматом.

В поисках собеседника старушка забредала в гости с пустяковыми просьбами, а в благодарность за криво заколоченный гвоздь угощала домашней выпечкой.

– Пирог испекла. Печь люблю, а есть нельзя – доктор не разрешает, – сообщила Нина Григорьевна. – Покушай, тебе еще можно.

Она протянула огромное блюдо, на котором, кроме самого пирога, лежал нож с широким лезвием и прорезиненной ручкой фиолетового цвета.

Возвращаться к ненавистной статье не хотелось, и он пригласил Нину Григорьевну на чай. Пока закипал чайник, расчленил фиолетовым ножом пирог, украшенный румяной плетенкой. Из недр пористого теста выступило вишневое повидло – ярко-красное, ароматное, словно родом из далекого детства.

– Не понимаю сегодняшнюю молодежь, им бы развлекаться, да развлекаться. Что-то там встречаются, расходятся, какие-то гражданские браки понавыдумывали. Делают вид, что так и надо, а сами обычной срамотой занимаются, – жаловалась Нина Григорьевна, глядя на Коренева, лениво жующего кусок пирога. – Да-да, в мое время срамотой и называлось.

Лекция о безнравственности современной молодежи сменилась жалобами на внучку. Коренев обреченно кивал и прихлебывал остывающий чай.

– Она девочка хорошая, смышленая, строгая. Ее весной начальником отдела поставили – балбесов по офису гоняет. Говорю ей, ты шибко умная, так и мужика не найдешь, а она мне: бабушка, ты ничего не понимаешь в современных отношениях. Девятый десяток на свете живу, а ничего не понимаю! Надо же такое ляпнуть! Все я понимаю, из ума не выжила еще. Готовить нужно уметь, попривыкли к микроволновкам, а от них радиация и волны всякие вредные!

С внучкой Нины Григорьевны Коренев был знаком. Тамарка, заезжая на недельку в гости к бабушке, ходила в коротком черном платье в тон к крашеным волосам и не единожды ночевала у Коренева дома. В столице ей было скучно, и она с упоением лечила скуку в гостях у бабушки. Для Нины Григорьевны этот факт оставался тайной, и она энергично продолжала сватать внучку.

– Жениться тебе надобно, – говорила Нина Григорьевна.

– Надобно, – отзывался он эхом. Ему не хотелось развивать эту неприятную тему.

Ване плешь проели женитьбой, и он сдался – на него смотреть жалостно, ходит понурый, будто жертва Освенцима, и цедит из фляги двухзвездочный коньяк.

Коренев так не хотел. Мужчина, думал он, может обзавестись наследником в любом возрасте, а именно сейчас он не был готов ни к серьезным отношениям, ни к воспитанию детей. Его устраивали краткосрочные связи – в мире полным-полно женщин, и глупо останавливаться на одной при наличии бесконечного выбора. Если уж остепеняться, так после перенасыщения, когда тошнит и не хочется ничего, кроме семейного покоя, камина и двух детишек, дерущихся за железную дорогу на коврике.

– Видела вчера, как от тебя девочка выходила, – сказала Нина Григорьевна. – Симпатичная девчушка, поздоровалась. Смотрю на нее и понимаю – тебе нужно на ней жениться.

В долгосрочные отношения с Ленкой Коренев вступать не собирался. Чтобы понапрасну не обнадеживать старушку, соврал, что расстались, а то ведь начнет караулить Ленку, закармливать пирожками и расхваливать Коренева на все лады, спугнет, и тогда личной жизни точно кранты.

Зазвонил мобильный телефон, забытый в зале на столе. Ринулся к нему, оставив Нину Григорьевну вздыхать над пирогом.

– Здоров, продажная журналистика! – поприветствовал знакомый голос.

Виталик подшучивал над Кореневым еще со студенческих времен, но тот не обижался и за словом в карман не лез.

– Чем занимаешься?

– Чай с бабушкой пью.

– Не знал, что она еще жива.

– Бабушка чужая, в аренду беру.

– Тебя на зрелых потянуло?

– Иди к чертовой бабушке! Я ей как сын или внук. Чего хотел-то? – если Виталика не остановить, будет острить до позднего вечера.

– Парилку заказал, собирайся. Договаривались же…

Еженедельные «спонтанные» сауны-джакузи воспринимались как проклятие. Сидеть в жаре и задыхаться – сомнительное удовольствие. Увы, Виталик очистительный ритуал почти никогда не пропускал. Так он отдыхал от жены.

– Чего задумался? Ты должен вилять хвостом и собирать полотенца! Бегом! Я под твоим подъездом стою, – приказал Виталик и положил трубку, на корню пресекая все возражения.