Читать книгу «Сердце, живущее в согласии» онлайн полностью📖 — Яна-Филиппа Зендкера — MyBook.
image

Глава 2

Кало, девятого ноября,

в год две тысячи шестой

Моя дорогая младшая сестра!

Надеюсь, это письмо найдет тебя в добром телесном и душевном здравии. Пожалуйста, прости мое затянувшееся молчание. Я плохо помню, когда в последний раз находил время, чтобы черкануть тебе несколько строк. Было ли это в летний зной или еще до наступления сезона дождей?

Кажется, с тех пор минула вечность, хотя на самом деле ни в моей жизни, ни в жизни Кало не произошло сколько-нибудь примечательных событий. Жена астролога продолжает болеть и скоро умрет. Дочь владельца чайного домика, где мы с тобой впервые встретились, родила сына. Впрочем, разве не такие же события – смерти и рождения – происходят и в других уголках мира? И все же, как ты помнишь, ритм моей жизни отличается от твоего, в Америке. Скажу честно: я не в силах представить скорость, с какой вращается твой мир.

У меня все хорошо. Продолжаю реставрировать старые книги, хотя время делает любимое занятие все более напряженным и утомительным. И причина тому, сестренка, – мои глаза. Они день ото дня слабеют. Постепенно я приближаюсь к возрасту угасающего света. Положение усугубляется еще и тем, что с некоторых пор моя правая рука начала дрожать, а потому мне труднее вклеивать крошечные кусочки бумаги, латая дыры, которые неутомимо проделывают в страницах прожорливые насекомые. Если раньше на восстановление тома у меня уходило три месяца, сейчас требуется полгода, а то и больше, когда книга отличается внушительным объемом. Но что хорошего мне принесла бы спешка? Я часто задаю себе этот вопрос. Если в чем-то я и не испытываю недостатка, так это во времени. Только в старости мы начинаем его по-настоящему ценить. Я ощущаю себя богачом. Более не смею отягощать тебя описанием старческих болячек! Если я не буду держать свое перо на вожжах, ты начнешь беспокоиться о своем брате, а это излишне. Я ни в чем не нуждаюсь.

Если не ошибаюсь, в Нью-Йорке сейчас осень. В какой-то из своих книг я вычитал, что осень – самое прекрасное время для вашего города. Так ли это? Увы, я очень мало знаю об особенностях твоей жизни.

У нас приближается конец сезона дождей. Небо вновь становится синим и сухим. Температура падает. Недалек день, когда растения в моем саду хватит первый морозец. Знала бы ты, как я люблю созерцать нежную белизну на сочных темно-зеленых стеблях!

Вчера у нас произошло нечто непонятное. На перекрестке, под баньяном, женщина упала замертво. Моя соседка видела это и рассказала мне, что незадолго до внезапной смерти несчастная вдруг разразилась стенаниями. Женщина вместе с сестрой шла на рынок и вдруг начала терять сознание. Схватившись за сестру, она плакала и умоляла ее простить. По щекам текли крупные слезы величиной с арахис. Так мне сказала соседка, хотя даже я сомневаюсь, что бывают такие слезы. Ты же знаешь, до чего местные жители склонны к преувеличению… Последние минуты умершей были полны странностей. Она вдруг отпустила руку сестры и пошла за незнакомым молодым человеком, выкрикивая имя, которое в нашем городишке никогда не слышали. Молодой человек обернулся. Их глаза встретились, после чего женщина застыла и умерла. Опять-таки со слов моей соседки, «ее как молнией ударило», причем не во время грозы, а в погожий солнечный день. Сестра до сих пор не может прийти в себя от горя. Они много лет жили вдвоем на окраине Кало, вели уединенную жизнь. Подруг у них почти не было. Даже соседи не могли сказать ничего определенного про этих женщин. В наших краях это более чем странно. Обычно все про всех знают. Естественно, происшествие стало главной темой разговоров в нашем захолустье, особенно на рынке и в чайных домиках. Многие утверждают, что молодой человек обладает магическими силами и убил женщину взглядом. Сам он это напрочь отрицает, твердит, что невиновен. И даже временно уехал в Таунджи, к тетке.

А как поживаешь ты, дорогая сестра? Осуществляются ли ваши с мистером Майклом свадебные планы, о которых ты вскользь писала в предыдущем письме? Или мой вопрос безнадежно запоздал и ты уже замужем? Если так, я от всей глубины своего сердца желаю вам счастья. Несколько лет моей супружеской жизни я вспоминаю как время удивительного, я бы даже сказал, неземного наслаждения.

Мое письмо бессовестно разрослось. Болтливость – бич стариков. Надеюсь, что не отнял у тебя слишком много времени. Спешу закончить. Уже стемнело, а здешнее освещение не отличается надежностью. Лампочка под потолком отчаянно мигает, словно пытается передать некие тайные послания. Однако я подозреваю, что она просто говорит о перепадах напряжения.

Джулия, дорогая моя, да будут звезды, жизнь и судьба благосклонны к тебе. Я думаю о тебе. Я ношу тебя в своем сердце. Береги себя.

Искренне любящий тебя,

У Ба.

Я отложила письмо. Я уже почти не боялась, что неведомый голос вернется. Меня захватила удивительная доверительность брата. Помимо мягкой самоиронии, я остро почувствовала тоску У Ба и глубокую меланхолию. Мне вдруг отчаянно захотелось увидеть его, оказаться рядом! Я вспоминала его старомодную манеру выражаться, беспричинные извинения на каждом шагу. Помню, меня особенно тронули его деликатность и смирение. У Ба жил в маленькой хижине из черного тикового дерева. Хижина стояла на сваях, между которыми бродили свиньи. Мебель в его жилище была старой, доставшейся от англичан. Я вспоминала кожаное кресло, настолько потертое, что того и гляди обшивка прорвется, обнажив пружины. (До них и так было совсем недалеко.) А его такая же ветхая кушетка, на которой я спала много ночей! Особенностью «гостиной» У Ба был пчелиный рой. Жужжалки вселились в хижину вместе с ним. Помнится, я спросила, нравится ли ему их мед. Меня удивил ответ брата. Оказалось, за все годы он ни разу не притронулся к меду, считая себя не вправе посягать на припасы, которые ему не принадлежат.

Электричество в хижине появилось уже после моего отъезда. А тогда он пользовался масляными лампами. На письменном столе их стояло несколько. У Ба сидел, склонившись над книгами, которых у него было очень много. Книжные полки тянулись до потолка; томики лежали на полу, громоздились на второй кушетке. Страницы книг напоминали перфокарты. У Ба неутомимо возвращал книгам читабельное состояние. У него был целый набор пинцетов, ножницы и две стеклянные баночки. В одной хранился белый клей, в другой – крошечные кусочки бумаги. Я часами наблюдала, как работает У Ба. Подхватив пинцетом бумажный кусочек, брат слегка окунал его в клей, после чего закрывал им очередную дырочку. Дав клею подсохнуть, брал черную шариковую ручку и вырисовывал утраченные буквы. Так он отреставрировал десятки книг.

Жизнь моего брата. Такая непохожая на мою, но пронявшая меня до глубины сердца.

Я перевела взгляд на полку с бирманскими сувенирами. Их наполовину загораживали книги и газеты. Деревянная фигурка Будды – подарок брата. Пыльная лакированная коробочка, разрисованная слонами и обезьянами. Фотоснимок, где я стою вместе с У Ба. Мы фотографировались незадолго до моего отъезда из Кало. Я была на голову выше брата. Для такого события он надел новую черно-зеленую лоунджи, которую накануне выстирал. Голову повязал ярко-розовым платком, как то раньше делали старики народности шан. Вид у брата серьезный и торжественный.

На снимке я очень отличаюсь от себя нынешней. На лице – лучезарная улыбка. Тогда я переживала удивительные дни, воодушевленная историей любви моего отца. Историей, о которой даже не подозревала. Словом, я была воплощением ликования и восторга. Друзья, видевшие фото, с трудом узнавали меня. Когда Майкл впервые увидел снимок, он решил, что я запечатлена с индийским гуру, а восторг приписал духовному экстазу. Потом он часто посмеивался надо мной и говорил, что перед фотографированием я накурилась бирманского опиума.

С того момента прошло десять лет. Десять лет, в течение которых я без конца давала себе слово снова съездить в Бирму, навестить отцовскую могилу и насладиться общением с У Ба. Обещания передвигались на следующий год. Потом история повторялась. Я дважды заказывала билет и дважды в последнюю минуту отменяла поездку: «непредвиденные обстоятельства» не позволяли уехать. Иногда я даже не понимала, чтó именно удерживает меня в Нью-Йорке. Бирманские воспоминания тускнели, заслонялись рутиной повседневных дел. Намерение наведаться в Кало сменилось расплывчатым желанием, отнесенным на неопределенное будущее.

Я пыталась вспомнить, когда же в последний раз писала У Ба. Он просил у меня прощения за долгое молчание. А ведь это я ему не ответила. Кажется, на два письма. Уже и не помню. Когда я вернулась из Бирмы, первые несколько лет мы регулярно переписывались, но потом стали писать все реже. Каждый год У Ба присылал мне одну из возрожденных книг. Должна признаться, я их только пролистывала. Невзирая на героические усилия брата, книги после его реставрации становились даже хуже. Его нашлепки сразу бросались в глаза. Да и само состояние книг, мягко говоря, не было привлекательным: въевшаяся пыль, выцветшие страницы, грязные пятна. После общения с его подарками я всегда мыла руки. Я сознавала, с какой любовью и искренностью он посылал мне эти томики, и потому каждый из них поначалу занимал почетное место на прикроватном столике. Однако не задерживался там и достаточно быстро перекочевывал в гостиную, чтобы затем улечься в картонную коробку.

Пару раз я передавала У Ба деньги через сотрудника американского посольства в Рангуне – в общей сложности около десяти тысяч долларов. Брат сразу же откликался письмом, где, помимо иных тем, подтверждал их получение. Он сдержанно благодарил, не сообщая, как и на что намерен потратить мой подарок, хотя, по бирманским меркам, это было целое состояние. Похоже, моя помощь даже тяготила его. Больше денег я ему не посылала, и в последующих письмах мы не затрагивали эту тему. В первые годы я часто приглашала его приехать в Нью-Йорк, обещая взять на себя все формальности и финансовые вопросы поездки. Сперва У Ба отвечал уклончиво, но затем, по совершенно непонятным причинам, стал вежливо, но твердо отклонять приглашения.

Сейчас я мысленно задавалась вопросом: почему за десять лет так и не собралась в Бирму? А ведь когда мы прощались, обещала У Ба, что через несколько месяцев обязательно приеду снова. Почему он, человек, которому я больше, чем кому-либо, обязана духовным прозрением, практически исчез из моей жизни? Почему мне, как и многим людям, свойственно откладывать все важное «на потом»? Ответа я не знала. Для себя решила, что в ближайшие же дни напишу У Ба обстоятельное письмо.

Воспоминания о Бирме успокоили меня и отвлекли от сегодняшнего происшествия. Домой я возвращалась на такси. Сидя в машине, написала Маллигану короткое сообщение, объяснив свое поведение приступом головокружения и пообещав в понедельник дать подробный отчет. Остаток дня я собиралась потратить на уборку квартиры. Вид у нее был плачевный. Приходящая домработница болела, и за две недели ее отсутствия в углах скопилась бахрома пыли. В спальне громоздились неразобранные коробки с моим скарбом. Там же пылились картины, терпеливо ожидая, когда их развесят по стенам. А ведь с Майклом мы расстались четыре месяца назад. Я вернулась в свое прежнее жилье и до сих пор не смогла разобрать перевезенные вещи! Эми утверждала, что облик квартиры отражает нежелание признать разрыв с Майклом. Чушь! Если этот хаос что-то и отражал, то лишь досаду на саму себя. Меня угнетало, что в свои тридцать восемь я торчу в той же квартире, где жила десять лет назад. Возвращение сюда казалось жизненным проигрышем. С Майклом мы прожили четыре года. Все это время квартира оставалась «запасным аэродромом». Но сейчас она колола мне глаза напоминанием о провалившейся попытке устроить личную жизнь.

Почему ты одинока?

Опять этот голос! Уже не шепот, но все равно приглушенный. Он отзывался у меня в голове, вызывая дрожь.

Почему ты одинока?

Мне показалось, что теперь невидимая собеседница стоит совсем близко. Почти рядом. На работе я ощущала дистанцию.

Почему не отвечаешь?

Мне стало жарко. Снова заколотилось сердце. Взмокли ладони. Те же симптомы, что и утром. Я не могла сидеть и потому начала расхаживать взад-вперед по тесной гостиной.

Почему ты одинока?

– Кто тебе сказал, что я одинока?

Может, если ответить, она оставит меня в покое?

Где другие?

– Какие другие?

Твой муж.

– Я не замужем.

И у тебя нет детей?

– Нет.

Ой!

– Как прикажешь понимать твое «ой»?

Никак. Просто… без детей… так грустно.

– Мне – нет.

А где твой отец?

– Умер.

Где твоя мать?

– Она живет в Сан-Франциско.

Разве у тебя нет братьев и сестер?

– Есть. Старший брат.

Тогда почему он не здесь?

– Он тоже живет в Сан-Франциско.

А ты, значит, осталась здесь с тетками и дядьями?

– Нет у меня ни теток, ни дядьев.

Ни теток, ни дядьев?

– Представь себе.

Тогда почему ты не живешь со своими близкими?

– Потому что мне гораздо свободнее дышится, когда нас разделяют тысячи миль.

Значит, ты одинока.

– Ошибаешься. Я не одинока. Просто живу одна.

Почему?

– Мне так нравится.

Почему?

– Ты решила меня доконать своими «почему»?

Почему ты живешь одна?

– Потому что мне осточертело просыпаться по ночам от храпа лежащего рядом мужчины. Потому что по утрам я хочу спокойно читать газету и не поддерживать бессмысленных разговоров. Потому что я не хочу заходить в ванную и видеть в раковине следы мужского бритья. Тебе мало? Могу продолжить. Мне нравится, вернувшись в полночь с работы, ни перед кем не оправдываться. И вообще, это чертовски приятное состояние, когда не надо никому ничего объяснять. Это ты можешь понять?

Молчание.

– Чего ж ты замолчала? Тебе ясны мои ответы?

Ни звука.

– Эй! Ты почему молчишь?

Я стояла и вслушивалась. Монотонно гудел холодильник. Снаружи, из коридора, доносились голоса. Потом хлопнула дверь, и они стихли.

– Где ты?

Зазвонил телефон. Эми. По моему «алло» она сразу поняла, что я выбита из колеи.

– Ты себя плохо чувствуешь?

– Нет, прекрасно.

Почему ты снова врешь?

Это было как удар под дых. Я пошатнулась и едва не потеряла равновесие.

– У меня тут… словом, тут… – ошеломленно бормотала я в трубку.

– Джулия, что случилось? – спросила обеспокоенная Эми. – Давай встретимся. Хочешь, я к тебе приеду?

Сейчас мне хотелось опрометью бежать из своей квартиры.

– Я… Давай лучше у тебя. Когда тебе удобно?

– В любое время.

– Буду через час.

...
8