Эми упрямо твердила о неких ранних предзнаменованиях. По ее словам, они есть всегда. Просто мы слишком глубоко зарываемся в повседневную жизнь, становимся узниками рутины, что сами же и создали, и потому нам не до знаков судьбы.
– Иногда нам приходится искать вдали то, что лежит рядом. – (Я не понимала, куда он клонит.) – Иногда необходимо сделать нечто не ради результатов, а чтобы понять: хотим мы совсем другого.
– Кардиологи – это иное. Они – механики по сердцу. Пытаются регулировать его, как автомобильный мотор, и замечают лишь внешние проявления. Настраивать сердце они не умеют.
«Мы считаем любовью те ее проявления, которые совпадают с нашими о ней представлениями. Мы хотим, чтобы другие любили нас так, как любим мы сами. Всякое иное проявление любви вызывает у нас замешательство».
Прав ли автор? Если да, получается… я хочу, чтобы кто-то любил меня непонятным мне образом! Как же получилось, что в тридцать восемь лет я не могу вразумительно ответить, чего же жду от любви?
Так что же по-настоящему важно для меня?
Простой вопрос. Тхар Тхар был прав. Очень простой. Это я все усложнила и сама же запуталась. В Нью-Йорке я бы мгновенно дала ответ. Почему же здесь не получилось?
Со мной что-то произошло, а я даже не заметила. Правда ли, что человек может сосчитать все моменты, когда в его жизни происходило что-то важное? Замечаем ли мы перемены сразу или только через время, оглядываясь назад?
– Простите. Видите, я не умею спрашивать. Это был глупый вопрос.
– Нет, – возразила я. – Это был трудный вопрос.
– Да? – удивился Тхар Тхар. – А я решил, что он самый простой. Это первое, что пришло в голову.
Это был безымянный, взаимозаменяемый мир. Уравновешенный, стерильный, без запахов и, уж конечно, без чувств. Мир, в котором я легко ориентировалась и в котором мне до недавнего времени было ни хорошо ни плохо. Я не жила. Функционировала.