2

Официант отказался брать деньги.

– Вы – друг У Ба. Его друзья – наши гости, – сказал он и поклонился.

Но я все же вытащила из кармана джинсов купюру – засаленную и рваную. Брезгливо поморщившись, запихнула ее под тарелку с пирожными. Официант убрал посуду, но на чаевые не взглянул. А когда я жестом на них указала, лишь улыбнулся.

Может, я слишком мало предложила? Или ему не понравилась заляпанная бумажка? Я выложила на стол более чистую и крупную купюру. Официант поклонился, снова улыбнулся и отошел, не дотронувшись до денег.

На улице было жарче, чем в чайном домике. Жара парализовывала. Я стояла перед кафе, не в силах сделать ни шагу. Солнце жгло кожу, перед воспаленными глазами плясали разноцветные круги. Я надела бейсбольную кепку, стараясь прикрыть лицо козырьком.

Людная улица поразила меня странной тишиной. Чего-то не хватало, и я не сразу поняла, чего именно. Автомобилей. Люди либо шли пешком, либо ехали на велосипедах. На перекрестке я увидела три конные повозки и еще одну, запряженную волами. Изредка все же встречались автомобили – старые, помятые и заржавленные японские пикапы, забитые плетеными корзинами и мешками. Тут же, в кузове, сидели молодые люди и держались за свои пожитки так, будто в них заключалась вся их жизнь.

По обе стороны улицы тянулись приземистые, одноэтажные деревянные лачуги с ржавыми металлическими крышами. Подобные строения я видела в телепередачах о жизни африканских или южноамериканских трущоб. В здешних «бараках» помещались бизнес-конторы и универсамы площадью в сто квадратных футов, где торговали всем: от риса, арахиса и муки до шампуня, кока-колы и пива. Товары лежали совершенно хаотично. Если и существовал какой-то порядок, я его не заметила.

Едва ли не каждое второе строение оказывалось чайным домиком, посетители которого сидели на низеньких деревянных табуретках. Их головы были повязаны зелеными полотенцами. Похоже, для местных жителей такие уборы были столь же привычными, как для меня кепка с эмблемой «Нью-Йорк янкиз». Брюки мужчинам заменяли куски ткани, обернутые вокруг пояса на манер юбок. Почти все курили длинные темно-зеленые сигариллы.

Мне встретились две женщины. Их щеки, лбы и носы покрывали желтые узоры, похожие на боевую раскраску индейцев. Женщины тоже курили вонючие зеленые сигариллы.

Я была на целую голову выше местных жителей, даже мужчин. Зато все они отличались худощавостью, но не сухопаростью и двигались с легкостью и изяществом. Вспомнилась отцовская походка – такая же легкая и изящная. Я восхищалась ею и безуспешно пыталась ей подражать. По нью-йоркским меркам я считалась вполне худенькой. Но здесь, при росте в пять футов девять дюймов и ста тридцати фунтах веса, ощущала себя долговязой, неуклюжей толстухой.

Однако неприятнее всего были пристальные взгляды. Никто из местных и не думал отводить глаза. Наоборот, они разглядывали меня и улыбались. Что вызывало такую реакцию, я не понимала.

Каким пугающим бывает смех!

Некоторые кивали мне. Они что, меня знают? Или, подобно У Ба, ждали моего приезда? Я старалась не смотреть на них, поскольку понятия не имела, как надлежит отвечать на такие приветствия. А потому просто смотрела вдаль, сосредоточившись на воображаемой точке, и пыталась как можно быстрее добраться до гостиницы.

Я вдруг затосковала по Нью-Йорку с его шумом, грохотом и нескончаемым потоком машин, по серьезным, непроницаемым лицам пешеходов, безразличных ко всему вокруг. Я даже скучала по переполненным мусорным бакам и зловонию, которое они источают душными и влажными летними вечерами. Безумно хотелось встретить что-то знакомое, за что можно ухватиться и почувствовать себя в безопасности. Хотелось вернуться в привычный мир, в котором я ориентировалась и знала, как себя вести.

Пройдя сотню ярдов, я оказалась на развилке и вдруг поняла, что не помню, в какой стороне мой отель. Я вертела головой в надежде найти ориентир – дорожный указатель или знакомую деталь ландшафта: куст, дерево, дом, которые я запомнила, выходя из гостиницы на прогулку. Однако мой взгляд натыкался лишь на высоченные бугенвиллеи (они полностью заслоняли лачуги, возле которых росли), выжженные солнцем поля и дорожные рытвины, способные вместить в себя несколько баскетбольных мячей. Словом, куда бы я ни повернулась, везде был чужой, пугающий мир.

Как могло случиться, что я, Джулия Вин, уроженка Нью-Йорка, знающая едва ли не все улицы и улочки Манхэттена, потерялась в жалком городишке, который всего-то три квартала в длину и два в ширину? Куда девались мои память, находчивость и боевой дух, никогда не оставлявшие меня в прогулках по Сан-Франциско, Парижу и Лондону? Как я позволила себе заблудиться? Я вдруг почувствовала себя одинокой и обескураженной.

– Мисс Вин! Мисс Вин! – окликнул меня чей-то голос.

Я не решилась обернуться, лишь глянула через плечо. Позади стоял незнакомый молодой человек. Он мог быть кем угодно: посыльным гостиницы, официантом чайного домика, носильщиком рангунского аэропорта или столичным таксистом. Лица всех были совершенно одинаковыми: черные волосы, темно-карие глаза, смуглая кожа и непонятная, пугающая улыбка.

– Вы что-то ищете, мисс Вин? Вам помочь?

– Нет, спасибо.

Не доверяю незнакомцам и не желаю зависеть от этого человека. Но оставаться одной в чужом городе тоже не хочется…

– Простите… я… заблудилась. Гостиница… она в какой стороне? – спросила я, мечтая поскорее оказаться в номере, в который вселилась утром.

– Сверните вправо и идите вверх. Минут через пять увидите гостиницу.

– Благодарю вас.

– Надеюсь, вам у нас понравится. Добро пожаловать в Кало, – сказал он и пошел дальше.

В отеле я молча прошла мимо улыбающегося портье, поднялась по массивной деревянной лестнице на второй этаж, толкнула дверь своего номера и плюхнулась на кровать. Давно я так не выматывалась.

Перелет из Нью-Йорка в Рангун занял более трех суток. Потом еще ночь и полдня я тряслась в древнем автобусе, битком набитом людьми, от которых воняло, как от сточной канавы. Вся их одежда состояла из замызганных юбок, ветхих футболок и стоптанных синтетических сандалий. С собой они волокли цыплят и визжащих поросят. Двадцать часов пути по дорогам, которые и дорогами-то назвать нельзя. На что они похожи? По-моему, на русла пересохших рек. Целью моего путешествия был заштатный городишко в отдаленной горной провинции. Зачем я ехала в это бирманское захолустье? Что я тут потеряла? Ничего, но надеялась кое-что найти. Смешно. Я отправилась на поиски, не имея ни малейшего представления о том, чего же я ищу.

Должно быть, я уснула. Солнце успело скрыться, и гостиничный номер тонул в полумраке. На второй кровати лежал чемодан, который я так и не удосужилась открыть. Я озиралась по сторонам, напоминая себе, где нахожусь. Надо мной крутились деревянные лопасти старого потолочного вентилятора. Номер был просторным, однако спартанская меблировка делала его похожим на монашескую келью. Возле двери стоял платяной шкаф, у окна – стол со стулом, а между кроватями – ночной столик. На белых стенах ни зеркала, ни картин. Под ногами поскрипывали старые гладкие половицы. Единственным предметом роскоши был маленький корейский холодильник, да и тот не работал. В открытые окна неторопливо вливался прохладный вечерний воздух, шелестя желтыми портьерами и навевая сон.

Неожиданная встреча со стариком казалась еще абсурднее и загадочнее, чем несколько часов назад. Возможно, из-за сумерек. Память об этой встрече успела размыться и потерять последовательность. Откуда-то выплывали призрачные образы, которые я не могла объяснить, бессмысленные картины. Я попыталась вспомнить лицо У Ба, но в памяти остались лишь густые, седые, коротко стриженные волосы. И странная, совершенно непонятная мне улыбка. Была ли это насмешка? Издевка? Или, наоборот, сочувствие?

Чего он хотел от меня?

Денег! Чего же еще? Он не просил напрямую, однако все его замечания о зубах и рубашке недвусмысленно намекали. Как же я раньше не догадалась? Мое имя он легко мог узнать в гостинице. Возможно, даже сговорился с портье. Старый мошенник хотел разжечь мое любопытство, произвести впечатление, а затем предложить свои услуги предсказателя, астролога или хироманта. Но я не попалась на его удочку. Знал бы он, что напрасно расточал красноречие!

И вообще, какие слова из речи У Ба позволяли предположить, что он действительно знаком с отцом? Тот якобы ему сказал: «Знаешь, У Ба, я – человек нерелигиозный, и любовь – единственная сила, в которую верю». Мой папа никогда бы не додумался до такой фразы и уж тем более не стал бы произносить ее вслух, да еще в разговоре с незнакомцем. А может, я сама себя дурачу? Вообразила, будто понимаю мысли и чувства отца! Насколько хорошо я была с ним знакома?

Мог ли папа, которого, как мне казалось, я знаю, внезапно исчезнуть, не оставив даже коротенькой записки? Мог ли бросить жену, сына и дочь, ничего не объяснив и не дав о себе знать?

В полиции нам сообщили, что в Бангкоке его след оборвался. Возможно, в Таиланде отца ограбили и убили.

А может, он стал жертвой несчастного случая на берегу Сиамского залива? Вдруг ему захотелось сменить обстановку и отдохнуть пару недель в тишине? Прилетел в Таиланд, приехал на побережье, пошел купаться и утонул. Эту версию наша семья приводила, отвечая на многочисленные расспросы, и она считалась как бы официальной.

Полицейский отдел, занимающийся расследованием смертей при невыясненных обстоятельствах, подозревал, что отец вел двойную жизнь. Копы с недоверием отнеслись к утверждениям матери, будто ей ничего не известно о первых двадцати годах жизни ее мужа. Само это утверждение показалось им абсурдным. На первых порах полицейские даже заподозрили мать в причастности к исчезновению мужа, посчитав ее либо сообщницей, либо организатором. Только потом, когда выяснилось, что жизнь папы не была застрахована и что заказное убийство не принесло бы его жене баснословных денег, с матери сняли все подозрения. Следствие пошло по другому руслу. Вдруг потому и окутаны тайной первые двадцать лет жизни отца, что в ней имелась некая скрытая сторона, о которой близкие даже не догадывались? Вдруг он был тайным гомосексуалистом? Или педофилом, решившим удовлетворить порочную страсть в притонах Бангкока?

Хотела ли я узнать всю правду? Хотела ли, чтобы неожиданное открытие очернило его образ – образ верного мужа, успешного юриста, прекрасного и сильного отца, всегда готового помочь своим детям? Не сотвори себе кумира. Не создавай идеалов. Но разве в жизни можно без них обойтись? Если не всю правду, то какую ее часть я способна принять, не разрушив своего мира?

Так что же погнало меня на другой конец света? Я уже не скорбела по отцу. Стадия горя миновала. Четыре года – срок немалый. Поначалу я сильно убивалась, но быстро убедилась в правильности расхожего выражения: «Жизнь продолжается». Даже без горячо любимого отца. Мои друзья утверждали, что я довольно быстро справилась со «всей этой историей».

И не забота о его благополучии вынудила меня отправиться на поиски. Честно говоря, я сомневалась, что папа до сих пор жив. Но если и так, он вряд ли нуждался в моей помощи. Да и чем я могла ему помочь?

Меня мучила неопределенность. Хотелось у знать, почему отец столь внезапно пропал и может ли его исчезновение пролить свет на темные стороны его жизни. Действительно ли я хорошо понимала его, или мне это только казалось? Были наши близкие отношения настоящими или иллюзорными? Подозрения терзали сильнее, чем страх узнать правду. Они омрачали память детства и вообще все воспоминания об отце. Я начинала сомневаться в них, и это было ужасно. Воспоминания – это все, что у меня осталось. Так кем же был человек, давший мне жизнь? С кем я прожила под одной крышей более двадцати лет? Кем в действительности был мой отец?