Святой Адальберт (Войцех по-польски, Войтех по-чешски), первый святой покровитель Польши, был еще одним высокородным чехом. Обученный священству с раннего возраста, Войтех вскоре начал вращаться в высших кругах духовенства. Уже в возрасте тридцати лет он стал епископом Праги, где быстро нажил врагов, проповедуя против многоженства и чешской привычки порабощать христиан. Вскоре Адальберту пришлось бежать обратно к германскому императорскому двору, откуда он только что прибыл. Та м никто не знал наверняка, что с ним делать. Адальберт проводил дни в молитвах и учебе. Ночью он вставал, когда все еще спали, и чистил обувь всему императорскому двору – поступок милый в своей услужливости, но точно не способствующий укреплению авторитета.

Наконец, было решено, что Адальберт должен стать миссионером. В 997 году он отправился на север, в Прибалтику, чтобы служить язычникам-пруссам. Те сочли его слишком надоедливым, ничего из его проповедей не поняли и отрубили ему голову. Король Польши выкупил его тело за килограммы золота, после чего призрак новоиспеченного святого начал творить чудеса.

Итак, благочестивых страдающих бессонницей христиан жестоко убивали: так они превращались в святых раннего католического владычества. Способствовали столь высокому статусу и их близость к власти, и та сверхъестественная сила, которую их реликвии могли даровать доселе языческому ландшафту. Святых канонизировали и в политических целях, что никогда не вызывало ничего, кроме слабой преданности. Южнее, в православном христианском мире Балкан, культ святых был гораздо более мощным, во многом потому, что святые имели более глубокую связь с языческим прошлым. Они взяли на себя многие функции древних божеств, которых заменили.

Святой Илия по прозвищу Громовержец вызывал молнии и бури, подобно тому, как в предыдущие века это делал Зевс или славянский Перун. Святой Теодор каждый год помогал наступать лету, управляя колесницей солнца со своими двенадцатью всадниками. Святой Варфоломей делал то же самое, когда осень сменялась зимой. Таким образом, святые работали важнейшими посредниками в ежегодно сменяющихся сезонах, великой драме, структурирующей жизнь всех сельскохозяйственных обществ. Каждый год к лету солнце в небе становилось большим и жарким, помогая урожаю созревать, и каждый год к середине зимы оно становилось таким маленьким и холодным, что казалось – жизнь никогда не вернется на замерзшие поля. Все зависело от его возвращения, которое было далеко не само собой разумеющимся. У солнца и весны были свои враги. Им нужны были герои. Каждый год зимой дракон пытался проглотить солнце, и поэтому каждый год святым Илии и Георгию приходилось отправляться в подземный мир, чтобы освободить светило.

Летом различные сверхъестественные силы объединялись, чтобы попытаться лишить землю (и трудолюбивых агрономов) плодородия, украсть урожай или погубить его градом. Эти адские вредители могли принимать облик змей, драконов, оборотней или ведьм. Иногда святые сражались против них, но чаще всего они действовали по принципу «кесарю кесарево» или «клин клином».

По ту сторону солнца и в темном подземелье чудовища сражались между собой за обладание землей и небом. По всей Восточной Европе «добрые оборотни» и «добрые драконы» (обычно в человеческом обличье) присматривали за вверенными им людьми и защищали их от сил зла, которые неизменно угрожали извне. Все казалось предельно ясным, если смотреть через призму традиционной веры; но гораздо труднее объяснить эти законы представителям христианской элиты.

В 1691 году в латвийском городе Яунпилс человек по имени Тисс предстал перед судом за ересь. Тиссу было более восьмидесяти лет, и в своей деревне он пользовался уважением. По совместительству он был оборотнем, причем открыто признал это, немало шокировав судей. Тисс, однако, объяснил, что он был не плохим оборотнем, который крал урожай у людей; он был хорошим оборотнем – одним из «гончих Бога», которые сражались с колдунами из соседних стран, таких как Россия или Эстония, чтобы защитить урожай деревни. Эти сражения происходили в Аду, вход в который открывался в близлежащем болоте каждый год во время Рождества. Оборотни не всегда побеждали, но в этом году, по словам Тисса, им это удалось. Они привезли из Ада много ячменя и ржи и подбросили их высоко в воздух, чтобы зерна поровну упали на поля как богачей, так и бедняков.

Судьи не приняли объяснений Тисса и приговорили его к порке и изгнанию. Им казалось невозможным, что человек может быть одновременно и оборотнем, и добрым христианином. Возможно, если бы они лучше знали историю, они бы изменили свое мнение; Ливония издавна славилась своими оборотнями. Еще в XVI веке было хорошо известно, что в течение двенадцати дней после Рождества оборотни выходят на улицу. В других странах Восточной Европы этот период времени обычно называли «собачьими днями» или «языческими днями». В древнем сельскохозяйственном воображении Старой Европы это время года считалось самым опасным: словно мембрана между этим и потусторонним миром истончается, и смертные, затаив дыхание, ожидают, появится ли на этот раз из своего заточения солнце.

Городские лютеране, слушавшие Тисса в суде, просто не знали об этой вековой традиции. Стенограмма судебного заседания представляет собой увлекательное чтение. В какой-то момент Тисс упомянул, что он и его товарищи-оборотни сварганили жаркое из свинины. Судьи поинтересовались, как им это удалось, если у них, как у оборотней, «были только волчьи головы и лапы». Ответ, естественно, заключался в том, что оборотни разрывали мясо и насаживали его на вертел, как волки, но ели они его как люди.

Позже историки предположили, что Тисс в своих показаниях описывал форму шаманизма. Сражение, о котором он говорил, происходило в трансе или во сне. Мы знаем об очень похожем обычае, существовавшем примерно в то же время в Венгрии: разница только в том, что там в нем участвовали драконы, а не оборотни, и что среди самых могущественных шаманов встречались женщины.

В восточноевропейской мифологии драконы принимали множество обличий: были драконы, которые крали урожай, а были и те, которые защищали его. Венгерские маги-драконы, известные под именем taltos, использовали силу добрых драконов на благо своих сограждан. Они обладали даром провидения: могли исцелять больных, предсказывать будущее или находить спрятанные сокровища. Но прежде всего они были теми, кому поручено защищать свою деревню или регион от нападения сверхъестественных сил.

Как и ливонские оборотни, taltos часто вступали в конфликт с религиозными властями: в таких случаях их часто принимали за ведьм. Что taltos думали о себе и как к ним относились их соседи, можно почерпнуть из стенограмм судебных процессов того времени. Обычно к ним относились с благоговейным ужасом. В 1626 году когда некая Эржебет Ормош предстала перед венгерским судом, один из свидетелей на процессе сказал о ней просто и буднично: «Драконы – ее компания». Они были всесильны, и даже самые скромные знали об этом.

Эржебет Тот, которая приехала из маленького городка, расположенного недалеко от Будапешта, чтобы предстать перед судом в 1728 году, четко ощущала, что ей подчиняются огромные силы. Она могла разговаривать с потусторонним миром посредством своего двойника. Этот двойник мог бы добраться аж до Турции, при этом ее муж все равно думал бы, что жена дома рядом с ним. Эржебет Тот умела находить сокровища и определять воров. По ночам она бродила по городу, зная о том, что происходит за каждой дверью. В основном она защищала свой родной город от землетрясений, но в ее обязанности входило гораздо больше функций. По ее словам, «треть Венгрии отошла бы врагам», если бы не ее личное вмешательство. Она была защитницей, но в целях самозащиты могла проявлять жестокость: «Я дочь Бога. Если кто-то угрожает мне, я смотрю в глаза этому человеку, и он должен тут же умереть».

Согласно традиционным верованиям, души мертвых обретались повсюду: прятались под молотилками, в водоворотах и на перекрестках дорог. Их благословение гарантировало здоровье и богатый урожай. Их недовольство было равносильно проклятиям. В определенные времена они выходили к людям чаще, чем в другие. Канун всех усопших, 1 ноября, и по сей день остается великим католическим праздником мертвых, но до него были и другие. Канун Рождества, например, считался ночью, когда умершие члены семьи возвращались домой. Та к же иногда представляли себе и дни перед Пасхой. В Страстную среду разжигались костры, чтобы согреть души умерших.

Часто мертвые приходили сами по себе, без приглашения. Одним из названий таких возвращающихся мертвецов было upior, или «вампир». Слово, по-видимому, имеет польское происхождение, при этом вера в особый вид возвращающихся злобных мертвецов была распространена на большей части Восточной Европы. Действительно, образ присутствовал во всех восточноевропейских странах, за исключением Эстонии, и отсутствовал у всех ее ближайших соседей, за исключением Греции. Восточную Европу можно в некотором смысле назвать домом вампиров: она накрыта невидимой паутиной верований о том, что мертвые могут потребовать от живых и как от них можно защититься.

Запад узнал о вампирах в результате великой вампирской чумы, поразившей австрийскую военную границу в 1720-1730-х годах. Граница, проходившая вдоль между Габсбургской и Османской империями по территории современных Хорватии и Сербии, представляла собой странное место: особо укрепленная, никому не принадлежащая земля, патрулируемая беженцами, которые скрывались на славянских землях от турецкого владычества, под командованием немецких офицеров. Именно здесь эпоха Просвещения впервые столкнулась с миром балканских народных верований. Перед глазами вызванных в отдаленные деревни армейских врачей – в париках, с карманами, набитыми трактатами Ньютона и Вольтера, – открывались картины, которые они не представляли себе и в страшном сне: целые кладбища были раскопаны, могила за могилой, а сердца самых сохранившихся тел пронзали колья из боярышника.

Жители славянских деревень обвиняли в эпидемии чумы неудовлетворенных мертвецов. Протыкая их кольями, они пытались успокоить их души, а поток крови, вытекающий из трупа, трактовался как признак того, что они правильно определили виновника. Неудивительно, что австрийские врачи пришли в ужас – именно их отчеты ввели термин «вампиры» в общеевропейское обращение. С того момента вампир приобрел свой западный образ: жаждущий крови бессмертный, ночной бродяга, насильник и исполнитель запретных мечтаний.

Эта версия не имеет ничего общего с реальностью. Восточноевропейские вампиры сильно отличаются от своих западных аналогов. У этих вампиров нет клыков, и они лишь изредка пьют кровь, ведут ночной образ жизни, но и солнечный свет им не вредит. Они также демонстрируют иные отличия в зависимости от локации: можно сказать, вампиризм – это не отдельное состояние, а целый спектр таковых. В Болгарии считается, что вампир – это тень, и эта тень – душа. В Македонии их представляют похожими на бурдюки, наполненные кровью, с глазами, которые горят, как угли. Поскольку у таких вампиров нет костей, достаточно одного укола, чтобы убить их. Резануть один раз – и кровь выйдет как воздух из воздушного шарика. В Сербии считалось, что вампир – это «брюхо, наполненное кровью», но если они остаются на ногах в течение сорока лет, то могут снова приобрести плотский образ. В этот момент они выглядят вполне по-человечески.

Часто upior пытались вернуться к той жизни, которую оставили позади. Они завидовали живым и стремились воссоединиться с ними. Иногда эти ожившие существа воспринимали свою новую жизнь как возможность получить оплачиваемую работу. В Косово один вампир, изгнанный из своей родной деревни, уехал в соседний город, где открыл магазин и успешно управлял им в течение многих лет, прежде чем был пойман и убит разъяренной толпой. Болгарский вампир из Никодина, которому на момент смерти было всего семь лет, уехал в чужой город, где стал очень способным учеником мясника. Болгарский вампир из Доспея, что в Самоковском районе, аналогичным образом покинул свой дом и устроился на работу в Стамбуле. Много лет спустя его вычислила жена. Она сообщила всем вокруг, что это существо совсем не то, за кого себя выдавало, а скорее оживший труп ее почившего супруга. Прислушавшись к ее словам, родственники подожгли его в сарае для сена.

Несчастные тени! Меня нетрудно растрогать историей о каменотесах и парнях из мясной лавки, которые, получив шанс на бессмертную жизнь, просто занялись примерно тем же самым, что делали всегда. Это напоминает мне историю, рассказанную польской ведьмой на суде. Дьявол предложил ей все, что она пожелает, и она попросила в качестве вознаграждения всего два часа в таверне Торуни – вот что значит ограниченный кругозор.

Какими бы трагикомичными ни казались эти истории, в них содержится зерно правды о сущностной природе восточноевропейских вампиров. В первую очередь они совсем не мертвецы-возвращенцы, чья миссия – охотиться на живых. Скорее, они мертвецы, которые забыли до конца умереть. Вместо того чтобы отправиться в подземный мир, они сделали все возможное, чтобы продолжать жить так, как жили раньше, спали со своими женами, играли со своими детьми, время от времени мстили тем, кто причинил им вред. Великая истерия 1730-х годов нарастила бесчисленные слои мифов и романтических фантазий вокруг фигуры вампира, скрывая его истинную природу. Чтобы увидеть, каким был вампир до того, как на сцену вышли Дракула, летучие мыши и гирлянды чеснока, мы должны обратиться к тому периоду, когда легенды только начали выкристаллизовываться.

В 1718 году в городе Стародубовня, на территории нынешней Словакии, похоронили поляка: виноторговца, мошенника и в некотором роде бабника. Его звали Михаэль Каспарек. Похороны прошли как обычно: Каспарека погребли на церковном дворе со всеми необходимыми церемониями, в гробу, покрытом красным шелком, над которым рыдали жена и брат, оставленный разбираться с кредиторами. Восемь дней спустя Каспарек вернулся. Ночью он явился своему слуге, потом начал регулярно затевать драки, кусаться, избивать и душить людей. Он столкнул продавца хмеля в реку Попрад. Он ворвался на соседскую свадьбу и потребовал, чтобы его накормили рыбой. Когда на свадьбе ему отказали в вине, он осушил бутылку, разбил все стаканы и ускакал на белом коне. Жители города не на шутку встревожились. Они подали жалобу мировому судье. Священник обратился за советом к епископу в Кракове, поскольку город принадлежал Венгрии, однако тамошние церкви были польскими, а большинство жителей – немцами… типичный восточноевропейский бардак.

Тем временем Каспарек все еще развлекался. Он переспал с собственной вдовой и оплодотворил ее. Повторил успех с четырьмя другими женщинами. Затем он исчез. Люди вздохнули с облегчением. Три недели спустя из-за границы пришли сообщения о том, что его видели в Варшаве, где он расплачивался с долгами и влезал в новые. Наконец, спустя месяцы епископ одобрил расследование и судебный процесс. Их было трудно организовать, поскольку Каспарек все еще де-факто был похоронен на церковном дворе. Поэтому они выкопали его, отрубили ему голову, а остальное сожгли. На всякий случай священник отлучил его от церкви.

А он снова вернулся. В Старой Любовне вспыхнул пожар. Руководство города допросило брата и вдову Каспарека. Они поклялись, что Михаэль не заключал договор с дьяволом и не обладал волшебным кольцом. Тем временем пожары не прекращались. Горожане предположили, что Каспарек мстит за свою посмертную казнь. Пошел слушок, будто кто-то слышал, как кто-то сказал: «Ты сжег меня, мне лучше сжечь тебя». Наконец, вдова сделала признание. Она, оказывается, знала, почему Каспарек продолжал возвращаться. Он сказал ей, что дьяволы не пустят его в ад, а Бог – на Небеса, потому что они сожгли не его сердце, а сердце другого человека. Разгадка найдена: в его трупе лежало сердце овцы. Настоящее сердце потом нашли под навозной кучей и торжественно сожгли в ратуше Стародубовни.

Несколько месяцев, проведенных Каспареком среди живых, стали настоящим кошмаром для маленького словацкого городка. И все же в покойничке было что-то неуемное и комичное. Казалось, в этом жуликоватом продавце вина просто слишком много жизненной силы, чтобы ее могла вместить могила. Даже смерть не отвратила его от лжи, мошенничества, интриг и беспорядочного секса. И то, что можно сказать о нем, можно сказать и о многих других. Мертвые не исчезают после смерти. Они продолжаются как в их собственном сознании, так и в нашем. Они возвращаются снова и снова: иногда завистливые, иногда обиженные, часто просто отчаянно нуждающиеся в человеческом тепле. Послание, которое они приносят в ответ, всегда, по сути, одно и то же: «Мы живы. Мы живем. Наши сердца горят».