Оно горело, будто у больного с повышенной температурой. Михаль обвила шею Залмана горячими руками и чуть потянула на себя, словно предлагая улечься сверху. Голова пошла кругом, поплыла, он почти лишился чувств и не упал лишь потому, что, сам того не ощущая, крепко сжимал девушку в объятиях.

От нее исходил дивный, неземной аромат, и, как во сне, она стала медленно приближать свое лицо к лицу Зямы. Свет, пробивавшийся через платок, был довольно тусклым, но его хватало, чтобы различить влажные, жадно распахнутые губы и блестящие глаза. Еще секунда – и губы их должны были слиться в супружеском поцелуе, но тут что-то оттолкнуло Зяму. Пока еще сам не понимая почему, он высвободился из объятий Михаль, сбросил платок и отошел в сторону.

Самуил глядел на него явно разочарованно.

– Что случилось, Залман? Что-то не так?

– Пока не могу, – извиняющимся тоном ответил Зяма. – Все это очень для меня неожиданно. Я должен свыкнуться с мыслью, привыкнуть.

– Ну, тогда я пойду, – махнул рукой Самуил, – а ты пока привыкай. Жена останется с тобой до утра.

Михаль призывно улыбнулась, и тут Зяма понял, что ему не понравилось, насторожило и оттолкнуло. Не могла невинная девушка, воплощение скромности, по словам ее отца, дочь скрытого праведника, сама почти скрытая праведница, вести себя подобным образом.

– Извини, милая невеста, прошу прощения, учитель, я должен побыть один. Мне нужно освоиться со свалившимся на мои плечи счастьем. Не обижайтесь, простите, имейте снисхождение!

– Ладно, ладно, – добродушно ответил Самуил. – Не волнуйся, Залман, я отвечаю за сохранность твоей жены и обещаю ее вновь привести.

– Да, да! – с жаром воскликнул Зяма. – Я буду ждать, буду ждать!

– Но теперь наберись терпения, – чуть укоризненно произнес Самуил. – Эта ночь была удобной с точки зрения духовных расчетов, следующей придется ждать несколько дней. Счастье нельзя упускать, Залманке, счастье нужно хватать обеими руками при первой же возможности и крепко прижимать к груди.

Самуил поднял обе руки, пошевелил пальцами, а затем хищно скорчил их, будто когти, и резким движением, от которого Залману стало не по себе, прижал к груди.

Михаль томно вздохнула, как бы намекая, что ночь еще не кончилась и все еще можно вернуть, но Зяма лишь поблагодарил и стал прощаться. Михаль обиженно надула губки, повернулась и пошла к двери. Скрытый праведник последовал за дочерью. Оба вышли не попрощавшись.

– Обиделись, – вслух произнес Зяма. – Да, несомненно, обиделись. Но на что, на что?

Он не спал до утра, думая, соображая, рассчитывая. Скрытые праведники, конечно, живут по особым, тайным законам, но законы эти не могут приходить в явное противоречие с законами Пятикнижия. То, что предлагал ему сделать Самуил, называлось не законным браком, а развратом под видом брака. Всевышний больше всего ненавидит разврат, и поэтому ни скрытый, ни открытый праведник ни при каких обстоятельствах не мог предложить своему ученику вести себя подобным образом. Что там предложить, толкать его на это обеими руками! И с кем? С собственной дочерью! Невозможно, немыслимо, не лезет ни в какие ворота!

Но больше всего возбуждала подозрение сама Михаль. Эта якобы невинная, скромная девственница вела себя как опытная проститутка, заманивающая мужчину. Зяма никогда не оказывался в объятиях продажных женщин и, если бы его спросили, не сумел бы толком объяснить, почему он пришел к такому заключению. Однако своей внутренней мужской, инстинктивной сутью он знал это совершенно отчетливо, и никакие силы не могли бы доказать ему обратное.

Вспоминая, как изменилась его жизнь за последние месяцы, Зяма все больше и больше понимал, что вляпался в какую-то странную, пугающую своей непонятностью историю, из которой он не знает, как выбраться.

После утренней молитвы вместо того, чтобы пойти завтракать, он отправился к раввину Курува. Ребе Михл, горбоносый старик, обложенный серебряной бородой с пожелтевшими от времени краями, восседал на раввинском троне больше сорока лет. Два поколения евреев местечка выросли на его глазах. Он приходил на обрезание семидневных младенцев, экзаменовал мальчишек перед совершеннолетием, ставил хупу юношам и девушкам, читал погребальный кадиш над могилами их родителей. Зяму он знал с пеленок, два-три раза в год, заходя в бейс мидраш, он заводил один и тот же разговор.

– Что ты сейчас учишь, Зямале? А, трактат «Сукка»? Замечательно, ну и сколько раз слово «сукка» написано на первых десяти страницах?

Вопросы менялись в зависимости от того, что Зяма учил на тот момент. Разговор больше походил на экзамен, раввин требовал, чтобы поруш не просто проходил материал, а знал его «под иголку». Один раз он самолично устроил ему эту проверку. Раскрыв том Талмуда, ребе Михл проколол иголкой страницу и спросил Зяму, какое слово находится на обратной стороне. Тот ответил, раввин перевернул лист, посмотрел и удовлетворенно кивнул.

Увидев Зяму, ребе Михл удивленно поднял брови. Зяма попросил, чтобы их оставили наедине, и, когда все ученики вышли, рассказал раввину свою историю. Про нистара, сны по ночам и сны наяву. Только про камею и Михаль скрыл, стыдно было признаваться. Ребе Михл слушал, хмыкая и покачивая головой. Потом произнес:

– Пока я ничего не буду говорить тебе, Залман. Давай сделаем проверку.

Той ночью в бейс мидраше остались два парня. Они спрятались за столами в самом дальнем углу, куда почти не доходили лимонные лучи единственной свечки. Зяма вел себя как обычно: не обращая внимания на гостей, поужинал, посидел с часик над книгами и отправился спать.

Сон привычно навалился на него ватной подушкой, подмял, распластал и потащил за собой. Утром, вернувшись к реальности, он ничего не помнил из ночной жизни, знал лишь, что она была яркой, пупырчатой, с заостренными краями внимания.

Служка ждал его у входа в синагогу и попросил сразу после молитвы зайти к раввину. В синагоге стояла влажная морось, окно с магендавидом, расположенное под самой крышей, было разбито, и за ночь ветер нагнал внутрь тумана. Пол подмели, но незамеченные осколки то и дело подмигивали прихожанам, когда поднимающееся солнце касалось их своими лучами.

Закутавшись в талес, Зяма долго ежился от сырости, недоумевая, как могли разбиться все стекла в таком большом окне. Это занимало не только его: вместо того, чтобы сосредоточиться на молитве, прихожане то и дело поднимали голову, с раздражением озирая разбитое окно, сквозь которое то и дело медленно пролетали важные галки. Не спеша, с достоинством серьезных птиц они делали большой круг под куполом синагоги и вылетали наружу, не обращая ни малейшего внимания на шиканье и размахивание руками служки.

В общем, тем утром служба не удалась. И хоть молитву кое-как произнесли, комкая слова, чтобы кинуть взгляд на очередную галку, но настоящего, искреннего, возвышенного восхваления Всевышнего, которое нет-нет да случалось в этих стенах, не произошло.

Зяма шел по улице, направляясь к раввину, а в висках больно постукивали молоточки неприятного предчувствия. Что-то было нехорошо, он пока еще не знал, что именно, но сердце уже слышало гулкие раскаты надвигающейся бури.

– Рассказывай все, – насупил брови ребе Михл. – Все, без утайки.

– Что случилось? – испуганно вскинулся Зяма, понимая, что предчувствие не обмануло и сейчас ему придется по-настоящему плохо.

– О-хо-хо, Залменю, о-хо-хо. Ночью ты встал, вытащил из-за книг черную маску и, двигаясь с ловкостью кошки, выскользнул на улицу. По улице ты помчался точно ветер, мои парни еле поспевали за тобой. Счастье, что ночь была лунная, лишь благодаря этому они не потеряли тебя из виду.

– А что было дальше? – прижав пальцем бьющуюся на виске жилку, спросил Зяма.

– Дальше ты подбежал к синагоге, будто черт, вскарабкался по отвесной стене под самую крышу, высадил локтем стекла в окне с магендавидом, спустился вниз и понесся обратно. Когда мои парни вернулись в бейс мидраш, ты уже спал на лавке… Залман, – медленно произнес раввин, – я почти уверен, что все бесчинства, происходившие в последнее время в Куруве, – дело твоих рук.

Зяма закрыл лицо ладонями и несколько минут сидел, безмолвно раскачиваясь.

– Теперь я понимаю, – так же медленно, как раввин, произнес он, отведя в сторону ладони и устремив на них внимательный взгляд, – почему у меня руки поцарапаны, ногти сломаны, а одежда пахнет гарью. Это все из-за нее, из-за камеи.

– Какой камеи? – насторожился раввин.

Зяма снял с шеи шнурок с привязанной камеей и положил на стол. При помощи двух пар ножниц ребе Михл осторожно, точно ядовитое насекомое, развернул пергамент и принялся рассматривать.

– Ого, дело серьезнее, чем я думал, – наконец произнес он, поднимая голову. Зяма посмотрел ему прямо в глаза, уже выцветшие, по-стариковски белесые, а когда-то пронзительно голубые. Раньше Зяма без труда переносил их взгляд, но теперь… теперь покраснел и понурился.

– Ты еще не все рассказал, Залманке.

Он набрал полную грудь воздуха и, не поднимая головы, поведал про Михаль.

Теперь уже раввин закрыл лицо ладонями и погрузился в глубокое раздумье. Время тянулось бесконечно, Зяма вел отсчет ударам собственного сердца, гулко бившегося в груди, точно колокол на пожаре. Через полторы тысячи ударов ребе Михл опустил ладони и осторожно положил их на стол по обе стороны от раскрытой камеи.

– Никакой это не скрытый праведник, а она не Михаль. Счастье твое, что ты вовремя остановился, не дал себя поцеловать. Наверное, в заслугу учения Торы святость толкнула твое сердце, не позволила совсем пропасть.

Ее настоящее имя Махлат, и это демоница. А отца ее зовут не Самуил, а Самаэль, и это очень могущественный демон. С помощью пергамента с бесовским заклинанием они завладели твоим телом и пользовались им для своих пакостей. А потом решили и душой завладеть, Махлат бы ее забрала во время поцелуя.

– Так я на ней женат, женат на демонице? – воскликнул Зяма.

– По нашим законам процедура не считается действительной, и бесам сие хорошо известно. Все это было лишь уловкой для того, чтобы демоница могла тебя поцеловать. Но связь у тебя с ней осталась, ведь кольцо как-никак ты ей на палец надел.

– Но оно не принадлежало мне, оно ворованное!

– Бесам все равно.

– И связи между нами никакой не возникло, ведь по закону я должен был произнести другие слова.

Ребе Михл усмехнулся.

– Черти не принимали Тору на горе Синай. У них свои правила и свои законы. Так вот, по их закону ты вступил в связь с Махлат, поэтому Самаэль стал называть ее твоей женой.

– Что же делать, ребе, что делать? – содрогаясь всем телом, вскричал Зяма.

– Прежде всего – разорвать связь. Для этого необходима настоящая свадьба. Знай же: когда мужская душа спускается в этот мир, вместе с ней спускается женский демон, Нуква. Нуква убеждена, что душа этого мужчины принадлежит только ей, и всеми силами старается расстроить его женитьбу. Если мужчина останется одиноким или свадьба не будет проведена по всем правилам – Нуква получает свою добычу.

Вместе с женской душой спускается мужской демон, Захра. Он куда слабее Нуквы, но у него та же самая цель – прилепиться к женской душе и пить из нее силы.

Под балдахином хупы собираются не только родители и близкие родственники, но и демоны. Это их последняя возможность удержать души. Когда матери жениха и невесты, с зажженными свечами в руках, семь раз обводят девушку вокруг жениха, они пресекают влияние Нуквы и отгоняют ее от парня. Чтобы избавиться от Захры, достаточно только одного круга – обручального кольца, которое жених надевает на палец невесте. Махлат такая же демоница, как и Нуква, поэтому разрушить возникшую между вами связь может только брачная церемония.

Ребе Михл замолк, о чем-то раздумывая.

– Ну, будем надеяться, что это поможет, – наконец произнес он.

– Неужели свадьба может не подействовать? – с ужасом спросил Зяма.

– В духовном мире нет абсолютно точных правил и всегда повторяющихся зависимостей. Мы движемся в нем на ощупь. Надеемся, что если раньше что-то сработало, то должно помочь и в следующий раз. Станем уповать на лучшее, и Всевышний воплотит наши упования.

Но нужно спешить, Зяма, торопиться изо всех сил. Демоны тугодумы, однако изобретательны и мстительны. Нельзя оставлять им много времени на размышления. Я велю искать для тебя невесту, а тебе очень советую соглашаться на первый же более или менее подходящий вариант. Если будешь крутить носом, можешь остаться не только без него, но и вообще без головы.

А пока сделай так. Я напишу тебе записку и, когда появится Самаэль, вместо приветствия сразу начни читать ее вслух. Ни в коем случае не давай ему еды или питья, как бы он ни просил. Демоны лишь частично материальны, в основном это духовные сущности. Их плоть от появления до появления почти пропадает. Им необходимо что-то съесть или выпить, причем не самим взять, а получить из рук человека и вместе с этим взять от него часть жизненности, часть его материальности.

– Ох, теперь я понял, почему Самуил каждый раз словно плыл, трепетал и колебался, – вскричал Зяма. – И почему просил поесть или попить, и почему после его ухода усталость наваливалась, будто я не о книгах с ним говорил, а мешки таскал.

– Именно так, Залман. Теперь ты знаешь. И знаешь, что за знание, как и за незнание, приходится платить.

Ребе Михл пододвинул к себе листок пергамента, взял остро заточенное гусиное перо, окунул его в чернильницу и быстро вывел несколько строк. Перечитал и протянул Зяме. Тот пробежал их глазами и удивленно посмотрел на раввина.

– Буквы знакомые, а ни одного слова не понимаю.

– А тебе и не надо понимать. Читай, и все тут. И последнее. Где украшения, которые у тебя остались?

– Вот, – Зяма положил на стол шкатулку. Ребе Михл поднял крышку, и сияние бриллиантов щедро вырвалось наружу.

– Я думаю, это те драгоценности, которые пропали у пани Моравской, – сказал раввин после беглого осмотра. – Ты их унес. Ну не ты, твое тело. Я подумаю, как их вернуть законной хозяйке так, чтобы тебя не обвинили в краже. А сейчас набирайся сил и готовься к ночной встрече. Только будь тверд и мужественен, не дай себя запугать.

Самуил по своему обыкновению пришел сразу после полуночи. Он выглядел рассерженным.

– Ну что же ты делаешь? Опять снял камею? Почему, что случилось?

Залман не ответил. Без страха, но с большим интересом он вплотную рассматривал беса. Самуил поежился под его пристальным взглядом и произнес:

– Хватит, хватит меня разглядывать. Ох, как я устал! Дай скорее напиться.

Залман вытащил из кармана бумажку, развернул и начал читать.

– Уй, что ты такое делаешь? – завопил бес после первых же слов. – Уй, перестань! Вот я тебя сейчас!

Он стал тянуть к Зяме руки, по-звериному скрючив пальцы, но и руки, и пальцы начали таять, как туман. Залман не успел дочитать записку, как бес превратился в серое клубящееся облачко. Оно заметалось по бейс мидрашу, ударяясь о стекла, точно залетевший в комнату шмель. Зяма отворил дверь, облачко вылетело наружу и пропало в черноте ночи.

Девушку нашли быстро, уже к следующему вечеру. Не красавицу, не богачку, не умницу. Обычную, добрую, работящую девушку, одну из таких, на которых держится весь еврейский народ. Встретились в доме раввина, поговорили, поулыбались друг другу.

– Ну что? – спросил ребе Михл, когда, попрощавшись с девушкой, Залман вернулся в его комнату.

– Вроде ничего, – смущенно пробормотал Зяма. – Правда, когда я представлял себе будущую жену, я думал, что она будет выглядеть совсем по-другому. Но и эта вроде ничего.

– Сладили дело! – воскликнул раввин. – Свадьба через шесть дней.

Эти дни Зяма провел возле ребе Михла. Ел с ним, спал на тюфячке возле его кровати, молился на расстоянии вытянутой руки. В личное пространство праведника никакой, даже самый ловкий бес не сумел бы пробраться.

Хупу ставили на площади перед синагогой, и ребе Михл предпринял особые меры предосторожности. Бесы и демоны – порождения тьмы, отсутствие Божественного света дает место подобным тварям. И света же этого они боятся больше всего. Поэтому на хупу надо принести свечи, много свечей. И не просто свечи, а взять те, которые связаны с выполнением заповеди, то есть освятившиеся. Их огонь особенно неприятен бесам.

Самое лучшее в таком положении – взять свечи для авдалы, церемонии отделения субботы от будней. В каждой из них несколько фитилей, поэтому и света больше, и ветер ее не так быстро задует.

– Пусть все, кто придет на хупу, возьмут с собой такую свечу и зажгут перед началом обряда, – приказал раввин Курува. Мужчинам ребе Михл велел надеть талесы, словно на молитву. Чем больше святости, тем сложнее бесам подобраться к молодым.

Доносчика Гецла в цветной, привлекающей внимание накидке поставили возле хупы. Чтобы запутать демонов, он должен был громко читать то же самое, что и раввин, проводящий церемонию под балдахином.

Свадебный балдахин ребе Михл окружил кольцом своих учеников, закутанных в талесы и со свечками в руках, а перед ними поставил служку. Прикрыв ладонью слепящий огонь свечи, служка беспокойно оглядывал толпу. У него в кармане лежала специальная записка, которую он должен был читать, если, не дай Бог, завидит что-нибудь подозрительное.

Пришло много людей. Площадь заполнилась народом. Десятки свечей жарко полыхали. Кто-то даже принес ханукальный подсвечник, что совсем не соответствовало событию, но зато на нем сияли целых восемь свечек.

Перед началом церемонии ребе Михл велел молодой паре стать как можно ближе друг к другу, чтобы между ними ни в коем случае не смог бы оказаться никто другой, не сумела бы втиснуться никакая иная сущность.

Все шло своим чередом. Невесту семь раз обвели вокруг Зямы, раввин произнес необходимые слова, и жених надел на чуть дрожащий указательный пальчик девушки скромное золотое колечко. Ребе Михл провозгласил благословения, отпили из кубка с вином, Зяма раздавил ногой обернутый в рогожку стеклянный стаканчик, память о разрушенном Храме, и поднял фату с лица своей жены. Та охнула от волнения и доверчиво склонила голову на его плечо.

Все прошло удивительно тихо и спокойно, Махлат не появилась. То ли демоны не успели сориентироваться, то ли были заняты другим. Зяма с облегчением глубоко вздохнул, перевел взгляд на людей, стоявших перед хупой, и замер.

Перед рядом учеников ребе стоял, как всегда без шапки, рыжея огненной шевелюрой, едва прикрытой потертой ермолкой, Самуил собственной персоной. Четкий и резкий, предельно материализованный, успевший уже нахвататься чьей-то жизненности. Около него, за спиной у служки с охранной запиской, выделяясь без талесов, грозно чернели два похожих на Самуила беса, словно в насмешку державших в руках толстые авдальные свечи. О, беда учит, Залман теперь узнавал их, мог сразу выделить из толпы.

Бес Самуил-Самаэль пристально смотрел на молодую пару, и на лице его было написано: ужо погодите, голубчики, все еще впереди, все еще впереди.