Решающую ночь октябрьского восстания Троцкий провёл на третьем этаже Смольного. Оттуда он руководил действиями военных частей. К нему пришёл член ЦК Лев Каменев, который возражал против восстания, считая его авантюрой, но счёл своим долгом быть рядом в решающую минуту.

– Отдельные министры подвергнуты аресту, – продолжал Троцкий. – Другие будут арестованы в ближайшие часы.

Зал опять зааплодировал.

– Революционный гарнизон, состоявший в распоряжении Военно-революционного комитета, распустил парламент.

Шумные аплодисменты.

– Нам говорили, – продолжал Троцкий, – что восстание гарнизона вызовет погром и потопит революцию в потоках крови. Пока всё прошло бескровно. Мы не знаем ни одной жертвы. Власть Временного правительства, возглавлявшаяся Керенским, была мертва и ожидала удара метлы истории, которая должна была её смести. Обыватель мирно спал и не знал, что одна власть сменялась другой.

И тут он увидел, что в зале появился Ленин, и объявил:

– В нашей среде находится Владимир Ильич Ленин, который в силу целого ряда условий не мог до сего времени появляться в нашей среде… Да здравствует возвратившийся к нам товарищ Ленин!

Владимир Ильич предстал перед публикой впервые после четырёхмесячного пребывания в подполье. На трибуну поднялся казавшийся незнакомым человек – стриженный наголо и чисто выбритый. Без бороды и усов его многие не узнали.

Ленин тоже произнёс речь:

– У нас будет советское правительство, наш собственный орган власти, без какого бы то ни было участия буржуазии. В корне будет разбит старый государственный аппарат управления, и будет создан новый в лице советских организаций. <…> Для того чтобы окончить эту войну, необходимо побороть самый капитал. <…> В России мы сейчас должны заняться постройкой пролетарского социалистического государства. Да здравствует всемирная социалистическая революция!

Зал откликнулся восторженными аплодисментами.

В Таврическом дворце открылся Второй всероссийский съезд Советов. Он принял написанное Лениным обращение к рабочим, солдатам и крестьянам, в котором говорилось, что съезд берёт власть в России в свои руки, а на местах власть переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Меньшевики и правые эсеры выразили протест против «военного заговора и захвата власти» и покинули съезд.

Им возразил Троцкий:

– Восстание народных масс не нуждается в оправдании; то, что произошло, это не заговор, а восстание. Народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда? За ними никого нет в России. Вы – банкроты, ваша роль сыграна, и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории.

Образовали первое советское правительство. В декрете съезда оно названо «временным рабочим и крестьянским правительством» – до созыва Учредительного собрания. Но уже через несколько дней слово «временное» забыли. Большевики взяли власть и не собирались её отдавать. Совет народных комиссаров получил от ВЦИК право издавать неотложные декреты, то есть постановления правительства обретали силу законов.

Ни одна другая социалистическая партия не захотела заключить коалицию с большевиками. Поэтому первое правительство полностью составилось из большевиков. Его состав определили на ночном заседании ЦК партии – в комнате № 36 на первом этаже Смольного.

Ленин вошёл в комнату, забитую людьми. По-хозяйски устроился за столом. Рядом расположился ещё кто-то из руководителей партии. Места остальным не хватило. Стояли или усаживались прямо на пол.

– Ну что же, если сделали глупость и взяли власть, – несколько иронически сказал Лев Каменев, – то надо составлять министерство.

– У кого хороший почерк? – Ленин настроился на деловой лад.

– Владимир Павлович Милютин – лучший из нас писарь.

Будущему наркому земледелия Советской России очистили место за столом. Он вооружился карандашом и бумагой.

– Так как назовём наше правительство? – задал кто-то первый вопрос. – Министры-то хоть останутся?

Ленин рассуждал вслух:

– Только не министры! Гнусное, истрёпанное название.

– Можно было бы комиссарами назвать, – предложил Лев Троцкий. – Но только теперь слишком много развелось комиссаров. Может быть, верховные комиссары? Нет, «верховные» звучат плохо. Нельзя ли «народные»? Народные комиссары.

– Что же, это, пожалуй, подойдёт, – одобрил Ленин. – А правительство в целом?

– Правительство назвать Советом народных комиссаров, – предложил Каменев.

– Это превосходно! – обрадовался Ленин. – Ужасно пахнет революцией. Принято. Начнём с председателя.

И сам предложил:

– На пост председателя – Троцкого.

Лев Давидович запротестовал:

– Это неожиданно и неуместно.

Ленин настаивал на своём:

– Отчего же? Вы стояли во главе Петроградского совета, который взял власть.

Троцкий не согласился:

– Этот пост должны занять вы как лидер победившей партии.

Владимир Ильич не стал возражать:

– Тогда вы нарком по внутренним делам, будете давить буржуазию и дворянство. Борьба с контрреволюцией важнее всего.

Троцкий отверг и это предложение:

– Будет гораздо лучше, если в первом революционном советском правительстве не будет ни одного еврея.

Ленин презирал антисемитов, поэтому он вспылил:

– Ерунда. Всё это пустяки. У нас великая международная революция, какое значение могут иметь такие пустяки?

– Революция-то великая, – ответил Троцкий, – но и дураков осталось ещё немало.

– Да разве ж мы по дуракам равняемся?

– Равняться не равняемся, а маленькую скидку на глупость иной раз приходится делать: к чему нам на первых же порах лишнее осложнение? Я бы охотнее всего продолжил занятия журналистикой.

Тут уже против высказался секретарь ЦК партии Яков Свердлов:

– Это мы поручим Бухарину.

Практичный Свердлов нашёл работу для Троцкого:

– Льва Давидовича нужно противопоставить Европе. Пусть берёт иностранные дела.

– Какие у нас теперь будут иностранные дела? – недоумённо пожал плечами Ленин, как и все, ожидавший мировой революции, но, подумав, согласился.

Наркомом по внутренним делам назначили Алексея Ивановича Рыкова. Он вытащил и показал наган, который носил с собой. Кто-то недоумённо спросил:

– Зачем он тебе?

– Чтобы перед смертью хоть пяток этих мерзавцев пристрелить.

Дальше составление правительства пошло быстрее.

На второй день после победы большевиков – в перерыве между заседаниями съезда Советов – меньшевик Николай Суханов отправился в буфет, где была давка у прилавка. В укромном уголке натолкнулся на Льва Каменева, впопыхах глотавшего чай. Спросил:

– Так вы окончательно решили править одни? Я считаю такое положение совершенно скандальным. Боюсь, что, когда вы провалитесь, будет поздно идти назад.

– Да, да, – нерешительно и неопределённо выговорил Каменев, смотря в одну точку. – Хотя… почему мы, собственно, провалимся?

В на скорую руку сформированное правительство решили ввести представителя балтийских моряков – главной военной силы, принявшей сторону большевиков. Павла Дыбенко утвердили наркомом по морским делам. Теперь они встречались с Коллонтай на заседаниях Совнаркома в Смольном. Не только заметная разница в возрасте, но и необыкновенная пылкость чувств влюблённых друг в друга наркомов, словно нарочито выставленная напоказ, смущали товарищей по партии и правительству.

Павлу Дыбенко было двадцать восемь лет. В сопровождении вооружённых моряков он явился в военное министерство, где на него смотрели с изумлением, плохо представляя себе корабельного электрика в роли военно-морского министра.

События тех дней историк Елена Прудникова описывает так:

«Под флагом Комитета спасения меньшевики <…> начали работать над реставрацией керенщины. Добрая половина их по-прежнему стояла за коалицию. Остальные либо признавали „законную власть Временного правительства“, либо считали необходимым создать новую власть в противовес Смольному, либо просто стояли за ликвидацию Смольного всеми средствами и путями».

Отделы перестали работать, и большинство служащих разбрелось кто куда. Это ещё довольно понятно и непредосудительно. Но денежные суммы? Представьте себе: старый ЦИК унёс их с собой! Служащие – кассиры, бухгалтеры и барышни – по распоряжению низложенных властей набили кредитками свои карманы, напихали их, куда возможно, под платье и унесли из Смольного всю кассовую наличность. <…> Большинство ЦИК захватило деньги в целях дальнейшего распоряжении ими по своему усмотрению: их употребляли в дальнейшем па политические цели меньшевиков и эсеров. <…> И всё это было проделано без всяких попыток отрицать законность Второго съезда и его ЦИК.

Временное правительство опиралось просто на кучку людей, объявивших себя каким-то «комитетом». Да и с правительством этим большевики поступили точно так же, как сформировавшая его Дума в своё время поступила с царскими министрами.

Крыленко отправился в Петропавловскую крепость и сказал адмиралу Вердеревскому, что морской министр дезертировал и что он, Крыленко, уполномочен Советом народных комиссаров просить его ради спасения России взять на себя управление министерством. Старый моряк согласился…

Большевики, остро нуждавшиеся в любых кадрах, ни для кого не закрывали возможность работы. Есть данные, что впоследствии консультантом ВЧК был даже такой одиозный человек, как бывший шеф жандармов Российской империи Джунковский. Но вот трибунная политическая болтовня больше не требовалась, и господа политики ощутили себя выброшенными из жизни.

Следующие два дня ушли на агитацию. Заводы стояли за Совнарком, «чистая» публика – за Комитет спасения. Шла пропагандистская битва за гарнизон.

Ранним утром 29 октября в Смольном внезапно замолчали телефоны. Причина выяснилась скоро: около 7 утра на петроградскую телефонную станцию явилась рота солдат Семёновского полка. Они выглядели как свои и знали пароль, так что никто ничего не заподозрил до тех пор, пока они не разоружили охрану и не посадили под замок производившего инспекцию Антонова-Овсеенко. Странные солдаты оказались переодетыми юнкерами. Они укрепились на станции и на все попытки большевистских отрядов прорваться туда огрызались огнём.

В то же время другие отряды заняли телеграф и военную гостиницу – но красные их вскоре оттуда выбили. Так начался мятеж, подготовленный Комитетом спасения. В комитете было всякой твари по паре, однако вооружённый мятеж требует весьма специфического боевого опыта. И люди с таким опытом нашлись. Ведущую роль в заговоре сыграли бывшие товарищи большевиков по борьбе против существующего строя – эсеры.

Один из руководителей, член ЦК партии эсеров Брудерер, был задержан красногвардейским патрулём. При обыске у него нашли документы, по которым быстро установили, что готовится мятеж, а также какие части должны принять в нём участие. ВРК успел вовремя предупредить районные советы, воинские части и заводы и даже частично подготовиться к удару. Такова официальная версия – но Джону Риду, например, один знакомый журналист ещё накануне вечером под строжайшим секретом поведал, что выступление начнётся в полночь. А коль скоро о грядущем мятеже знали журналисты, то уж, наверное, знали и большевики.

Ну, не в полночь, допустим… но в 2 часа ночи Полковников отдал следующий приказ по Петроградскому гарнизону:

«По поручению Всероссийского комитета спасения родины и революции я вступил в командование войсками спасения.

Приказываю:

1. Никаких приказаний Военно-революционного комитета большевистского не исполнять.

2. Комиссаров Военно-революционного комитета во всех частях гарнизона арестовать и направить в пункты, которые будут указаны дополнительно.

3. Немедленно прислать от каждой отдельной части по одному представителю в Николаевское военное училище (Инженерный замок).

4. Все не исполнившие этот приказ будут считаться врагами родины и изменниками делу революции».

Трудно сказать, был ли этот приказ разослан всем частям гарнизона или же только своим, но практически сразу на улицах появились юнкера, которые стали ловить и обезоруживать красногвардейские патрули.

В 4 часа ночи Николаевское училище подняли и выстроили во дворе, выдали боевые патроны. Какой-то полковник произнёс короткую речь, сказав, что к 11 часам в город войдут войска Керенского, а до тех пор надо захватить Михайловский манеж и телефонную станцию. И то и другое взяли без труда – правда, овчинка едва ли стоила выделки, ибо исправными в манеже оказались всего лишь пять броневиков.

В 8.30 утра, после того как были выключены телефоны Смольного, в воинские части поступил ещё один приказ:

«29 октября войсками Комитета спасения родины и революции освобождены все юнкерские училища и казачьи части; занят Михайловский манеж, захвачены броневые и орудийные автомобили, занята телефонная станция и стягиваются силы для занятия оказавшихся благодаря принятым мерам совершенно изолированными Петропавловской крепости и Смольного института – последних убежищ большевиков. Предлагаем сохранить полнейшее спокойствие, оказывая всемерную поддержку комиссарам и офицерам, исполняющим боевые приказы командующего армией спасения родины и революции полковника Полковникова и его помощника подполковника Краковецкого, арестовывая всех комиссаров так называемого Военно-революционного комитета. Всем воинским частям, опомнившимся от угара большевистской авантюры и желающим послужить делу революции и свободы, приказываю немедленно стягиваться в Николаевское инженерное училище; всякое промедление будет рассматриваться как измена революции и повлечёт за собой принятие самых решительных мер».

Подписали воззвание председатель Совета республики эсер Авксентьев, председатель Комитета спасения эсер Год, комиссар Комитета Синани и член ЦК эсеровской партии Броун, тем самым торжественно расписавшись, какая именно партия является автором мятежа.

Вот очередной автомобиль, покружив для вида по улицам, въехал во двор Михайловского юнкерского училища. По короткому приказу стоявшего посреди двора французского офицера его стали загружать боеприпасами и продовольствием…

По улицам курсировали броневики из расформированного английского бронедивизиона. Когда на Исаакиевской площади матросы с баррикады обстреляли один такой броневик, тот ничтоже сумняшеся стал поливать пулемётным огнём уличную толпу. С ним справились – в числе убитых оказался английский офицер.

Впрочем, русский город есть русский город: стрельба была сама по себе, а жизнь – сама по себе. Магазины торговали, трамваи ходили, кинематографы крутили фильмы, даже телефон работал – не соединяли только Смольный и других абонентов-большевиков. Зато Комитет спасения исправно переговаривался с юнкерскими училищами и даже с Керенским, сидевшим в Царском Селе. Английские и французские офицеры принимали самое деятельное участие в событиях, формально их не касающихся. У них была своя цель: не допустить выхода России из войны, а с остальным разберёмся потом.

По ходу событий, поняв, что дело проиграно, незаметно исчез полковник Полковников и другие руководители мятежа, бросив рядовых исполнителей своих «освободительных» планов на произвол судьбы.

Последней пала телефонная станция. Перепуганные телефонистки с криком бегали по зданию. Ни одна девушка не пострадала, ни одна не подверглась оскорблению. Перепуганные, они забились в угол и затем, почувствовав себя в безопасности, дали волю своей злости. «У, грязные мужики, невежды! Дураки!..» Комиссар Военно-революционного комитета, маленький Вишняк, пытался убедить девушек остаться. Он был необычайно вежлив. «С вами очень плохо обращались, – говорил он. – Телефонная сеть находилась в руках Городской думы. Вам платили по 60 рублей в месяц, заставляли работать по десять часов в сутки и больше… Отныне всё будет по-другому. Правительство передаст сеть Министерству почт и телеграфов. Вам немедленно подымут жалование до 150 рублей и уменьшат рабочий день. В качестве членов рабочего класса вы должны быть счастливы».

«Члены рабочего класса! Уж не думает ли он, что между этими… этими животными и нами есть что-нибудь общее? Оставаться? Да хоть бы вы нам дали по тысяче рублей!..» И девушки с величайшим презрением покинули здание.

Остались только служащие, монтёры и рабочие. Но коммутаторы должны работать – телефон был жизненно необходим… Имелось же всего полдюжины опытных телефонисток. Вызвали добровольцев. На призыв ответило до сотни матросов, солдат и рабочих. Шесть девушек носились кругом, инструктируя, помогая, бранясь… Дело пошло. Кое-как, но всё-таки пошло, и провода снова загудели. Прежде всего установили связь между Смольным, казармами и фабриками, затем отрезали сообщение с Думой и юнкерскими училищами…

Керенский в полдень 25 октября на автомобиле американского посольства покинул Зимний и отправился в сторону фронта, возглавить войска, вызванные в Петроград для усмирения мятежа. К вечеру он добрался до Пскова, где стоял штаб Северного фронта, и там выяснил, что надеяться ему особо не на что.

Генерал Черемисов впредь до выяснения создавшегося положения отменил отправку войск в Петроград и уселся совещаться вместе с комиссаром фронта, председателем фронтового комитета и председателем местного Совета.

Сначала заседали сами, потом решили опросить армии – как те отнесутся к данному приказу. Из трёх армий одна ответила, что выполнит, другая намеревалась сидеть на месте, третья соглашалась послать войска, но не против нового правительства, а в помощь ему.

Вечером из Петрограда практически одновременно прибыли приказ об аресте Керенского, и он сам с повелением срочно послать войска. Умный Черемисов не стал выполнять ни того, ни другого. Министру-председателю он посоветовал скорее отправляться в Ставку, а то не ровен час и вправду арестуют – и ушёл на очередное совещание с местным ВРК.

Тогда свергнутый премьер обратился к другим фронтам. Более лояльно настроенный к Временному правительству генерал-квартирмейстер Барановский передал в Ставку приказ немедленно прислать войска. Западный фронт ответил, что надёжных частей нет, Юго-Западный тоже не обрадовал.

В конце концов единственным, кто поддержал Керенского, оказался командир 3-го конного казачьего корпуса генерал Краснов. Всего к отправке было предназначено 20 сотен казаков (1400 человек), 16 пулемётов и 14 орудий. Поскольку далеко не все горели желанием идти усмирять большевиков, частично казачки разбежались, а остальных бывший министр-председатель повёл на Петроград.

Для начала на станции Остров они столкнулись с саботажем железнодорожников. К счастью, начальник конвоя Краснова когда-то служил помощником машиниста. Генерал поставил его на паровоз, дал в помощь двоих казаков, и лишь тогда состав тронулся с места и утром 27 октября дошёл до Гатчины. Незадолго до прибытия в город Керенский разбудил Краснова и торжественно заявил:

«Генерал, я назначаю вас командующим армией, идущей на Петроград. Поздравляю вас, генерал!»

На тот момент победоносная армия, угрожавшая мятежной столице, насчитывала 700 человек.

Естественно, в Смольном знали о численности «армии Керенского». Во-первых, не могли не знать – и в Пскове, и в Луге у большевиков было множество сторонников и агентов. Во-вторых, это видно из того, какие реальные силы посылались навстречу – как раз адекватные неполной тысяче казаков.

Однако Ленин поднял вокруг обороны Петрограда такой шум, словно к столице приближался как минимум германский кайзер со всей своей армией, а то и группа армий «Север» совсем из другой войны.

Итак, о реальных силах. Для начала в Красное Село, как 300 спартанцев в Фермопилы, был отправлен сводный революционный отряд: батальон кронштадтцев, батальон гельсингфорсцев, 4 броневика, 8 пулемётов и 6 орудий, а вскоре к ним присоединился Павловский резервный полк. В Пулково отправились матросские и красногвардейские отряды, несколько позже туда подошла артиллерия, Петроградский и Измайловский резервные полки.

В принципе, этого бы хватило, тем более что навстречу «корпусу» Краснова наверняка была двинута и невидимая армия агитаторов. Однако Военно-революционный комитет явно решил поиграть в захватывающую игру под названием «оборона Петрограда».