Часть вторая. Шетланд Джек

14. Ромбэк и Ромбэк

До Испании мы шли чуть меньше недели. На «Доре» мне поручили следить за такелажем. Вооружившись ножом, свайкой и парусной ниткой, я целыми днями, с утра до вечера лазила по снастям и канатам. Это было веселое плавание!

В Виго мы нанялись на испанский трамповый пароход, который как раз уходил в Глазго. Он назывался «Кангас» и преодолел восемьсот семьдесят морских миль меньше чем за три дня.

Были ранние сумерки, когда мы достигли устья реки Клайд и взяли на борт лоцмана. Вокруг сгущался промозглый туман с Ирландского моря, пока «Кангас» шел вверх по течению в сторону Глазго. Мимо нас в темноте проплывали призрачные силуэты баржей и землечерпалок. В ноздри бил запах ила и угольного дыма. Лиссабон казался уже очень далеким.

Примерно к полуночи мы подошли к причалу в Принц-доке. Огни города подсвечивали низкое небо причудливым пламенно-желтым светом.

Когда на следующий день трюмы были разгружены, мы со Старшим поблагодарили экипаж «Кангаса» и сошли на берег. Бледное осеннее солнце еле-еле угадывалось за грязно-коричневым дымом, который низко плыл над верфями, мастерскими и складами, тянувшимися вдоль бесконечных набережных. Несмолкаемый гул пронзали сигналы паровых свистков и туманных рожков. Я видела, как отчаливает вдалеке пароход компании «Энкор Лайнз», уходящий в Америку. Одновременно буксир проводил на разгрузку в один из доков полностью вооруженный винджаммер^[9]. Возможно, он привез пшеницу из Австралии. А может быть, чай из Китая.

В переулках, уходящих вверх от северного берега реки, было несколько небольших гостиниц и простеньких пансионов. Старшой снял нам комнату на Чипсайд-стрит у милой пожилой дамы, миссис Граймз. Оставив мешки в гостинице, мы сели на двухэтажный трамвай, идущий в центр города. По улицам медленно ползли машины и автобусы с включенными дворниками. За окном мелькали серые и коричневые фасады каменных домов, все в грязных дождевых подтеках.

Старшой купил в киоске карту города, и мы стали искать улицу под названием Аргайл-аркейд. Если верить телефонному справочнику, здесь находилась фирма «Ромбэк и Ромбэк».

Аргайл-аркейд оказалась крытой галереей, пересекавшей целый квартал неподалеку от железнодорожного вокзала Глазго-Сентрал. Внутри галереи под стеклянной крышей теснились ювелирные магазинчики. Витрины переливались и сверкали.

Старшой открыл дверь «Ромбэк и Ромбэк ЛТД», зазвонил колокольчик. Магазинчик был крошечный и тускло освещенный. Вдоль стен до самого потолка высились стеклянные шкафы, битком набитые украшениями. Казалось, ты попал в сокровищницу.

За прилавком стоял пузатенький лысый господин в шелковом шейном платке и рабочем фартуке поверх тщательно отглаженной рубашки. Увидев меня, он приподнял брови. Потом повернулся к Старшому и мягко произнес:

– Мой друг, мне бы не хотелось показаться невежливым… но могу ли я попросить вас оставить обезьяну за дверью? Будет крайне неприятно, если ей вдруг захочется полазить по моим шкафам.

– Не беспокойтесь, – сказал Старшой. – Это Салли Джонс, и она прекрасно воспитана.

В подтверждение его слов я сняла фуражку и поклонилась.

Ювелир удивленно посмотрел на меня. Потом улыбнулся и кивнул мне в ответ.

– Ну что ж, раз так… – сказал он. – Меня зовут Илай Ромбэк. Чем могу служить?

Старшой представился и объяснил суть дела. Потом достал потертый замшевый мешочек, который всю дорогу прятал под рубашкой. Илай Ромбэк положил ожерелье на прилавок и стал внимательно рассматривать жемчужины и подвеску в ювелирную лупу. А потом сказал:

– Обычно в это время мы с отцом пьем утренний чай. Не согласитесь составить нам компанию?

Илай закрыл магазинчик и провел нас по узкой лестнице наверх, в ювелирную мастерскую «Ромбэк и Ромбэк». В комнате стояло два широких рабочих стола. За одним из них сидел маленький, очень древний старик и выправлял молотком серебряную пластину.

– Это мой отец, Джошуа Ромбэк, – сказал Илай. – Пятнадцать лет назад он передал фирму мне. Он был уже в летах, стал многое забывать и путаться. А сейчас он совсем сдал. Не помнит даже, как его зовут. Но свое ремесло он, как ни странно, не забыл. Голова забыла, а руки помнят.

Старик стучал молотком и, судя по всему, не хотел отвлекаться. Илай прошел дальше, в небольшой кабинет. Он подал нам чай с песочным печеньем. И мы заговорили об ожерелье.

– Подвеска без сомнения изготовлена в нашей мастерской, – сказал Илай. – Но сделал ее не я. В 1904 году меня еще здесь не было. Это работа моего отца.

– А можно узнать, кто заказал ему это украшение? – спросил Старшой. – Это здорово бы облегчило нам поиски.

Илай с сожалением покачал головой.

– Увы, – сказал он. – Архив фирмы погиб в пожаре почти десять лет назад. Все старые ордерные книги сгорели.

Мы посидели молча.

– Как же нам хоть что-нибудь выяснить? – спросил Старшой. – Может, показать ожерелье вашему отцу?

– Боюсь, это бесполезно, – ответил Илай. – Отец живет в своем собственном мире. Но, если хотите, конечно, попробуйте.

Старшой задал еще несколько вопросов, но Илай не знал больше ничего, кроме того, что уже нам рассказал. Допив чай, мы встали и собрались уходить. Джошуа перестал стучать молотком и неподвижно сидел, глядя перед собой застывшим взглядом.

Илай склонился над стариком. Ни одна черта лица Джошуа, ни малейшее движение не говорили о том, что он осознает присутствие сына. Илай обратился к отцу спокойным голосом, пытаясь одновременно привлечь его внимание к ожерелью. Но все напрасно.

Через минуту Илай махнул рукой и встал.

– Увы, как я и думал, – сказал он, сочувственно пожав плечами.

– Все равно, спасибо вам, – сказал Старшой.

Но тут мне в голову пришла одна мысль. Что там Илай говорил о памяти Джошуа?

Голова забыла, а руки помнят…

Я жестом попросила у него ожерелье. Илай протянул его мне. Я осторожно положила жемчуг в скрюченные руки старца, бессильно покоившиеся на коленях.

Сперва ничего не происходило.

Потом слабо дрогнул большой палец. И следом, один за другим, зашевелились другие пальцы. Медленные, дрожащие, они ощупывали блестящие жемчужины и наконец, добрались до розы.

Лицо старика по-прежнему ничего не выражало. Но вдруг белые кустистые брови сдвинулись.

– Я сделал прекрасную работу! – В его слабом, сиплом голосе звучало негодование. – Первоклассную работу, сэр! А вы… вы ведете себя… вы нехороший человек! Нехороший…

Я наклонилась ближе. Джошуа замолчал, снова уставясь перед собой пустым взглядом. Потом покачал головой и тихо добавил:

– Ли Цзинь… а ведь ты предупреждала меня…

15. Фарфоровая девушка

Илай не знал, что хотел сказать отец. Он попытался осторожно разговорить старика, но тот как будто не видел его и не слышал.

– Это имя… Ли Цзинь, – начал Старшой. – Вы слыхали его раньше?

– Нет, никогда, – ответил Илай. – Похоже на китайское…

Лицо его стало задумчиво.

– Когда-то в порту была фирма, торговавшая перламутром и полудрагоценными камнями из Китая и Юго-Восточной Азии. «Шанхай Импорт»… или что-то в этом роде. Кажется, отец сотрудничал с этими ребятами. Их контора располагалась где-то в Говане, на набережной. Но я уже много, много лет о них ничего не слышал.

– Думаете, Ли Цзинь могла работать в этой фирме?

Илай пожал плечами.

– Не имею ни малейшего представления, к сожалению… – ответил он.

Мы простились с Илаем Ромбэком, поблагодарив его за помощь. Дождь прекратился. Город теперь как будто накрыли крышкой густого липкого тумана.

Я размышляла, что же нам делать дальше, Старшой, очевидно, тоже.

– Ну что? – спросил он. – Попробуем разыскать «Шанхай Импорт»?

Я кивнула. Пока есть хоть какой-то след, надо идти вперед.

Мы проехали на метро под рекой и вышли на станции «Гован-кросс». Жизнь здесь била ключом. На широкой улице теснились трамваи, грузовые фургоны и телеги с лошадьми. Дворники едва поспевали убирать навоз с мостовой, а уличные торговцы песнями зазывали прохожих покупать у них мыло и шнурки для обуви. На перекрестке несколько молодых пар отплясывали под одинокую губную гармошку, вокруг стояли люди и хлопали в такт.

– В Глазго все умеют танцевать, – сказал Старшой. – Танцевать и драться – в этом им нет равных!

Мы пошли на восток вдоль череды мрачных домов из серого песчаника. Здесь, наверно, живут рабочие с верфей и их семьи, подумала я. На другой стороне улицы были мастерские по литью свинца, склады пиломатериалов и угля. Воздух был вязкий от фабричного дыма, илистых испарений с реки и запахов дегтя и сурика с корабельных верфей.

Старшой спрашивал всех, кто встречался нам на пути, не слыхали ли они о женщине по имени Ли Цзинь или о фирме «Шанхай Импорт». Люди участливо останавливались. Иногда вокруг нас собиралась небольшая толпа, и все наперебой обсуждали, какие фирмы раньше располагались здесь в порту. Но про «Шанхай Импорт» вспомнить так никто и не смог. Имя Ли Цзинь тоже никому не ничего не говорило.

Вскоре мы подошли к трем широким мостам, перекинутым через Клайд в центре города. Неподалеку от первого моста у бильярдной толпилась большая шумная компания молодых парней. Одни явно искали, с кем бы подраться. Другие проворачивали какие-то темные делишки в полумраке подворотни. Прохожие старались обходить их стороной.

Среди этих задир на составленных друг на друга деревянных ящиках сидела молодая женщина. Маленькая, хрупкая, с большими голубыми глазами на бледном лице. Из-под белого пальто на меху торчала широкая юбка с воланами. Девушка напоминала фарфоровую куколку, какую можно увидеть в витрине игрушечных магазинов. Когда мы со Старшим проходили мимо по другой стороне улицы, я заметила, что она пристально смотрит на нас.

Мы прошли еще метров двадцать и вдруг услышали за спиной тонкий, почти детский голос:

– Эй, мистер! Стой!

Мы одновременно обернулись. Это была она, фарфоровая девушка.

Ткнув в меня пальцем и серьезно поглядев на Старшого, она сказала:

– Хочу твою обезьяну. Она миленькая. Отдай ее мне.

Старшой приподнял брови. Потом рассмеялся и сказал:

– Это невозможно.

– Почему? – удивилась девушка.

– Потому что обезьяна не моя. Ее зовут Салли Джонс. И она принадлежит сама себе.

Большие голубые глаза девушки сузились.

– С этой минуты я решаю, как ее звать, – прошипела она сквозь зубы. – Скажи, чтобы шла ко мне! Ко мне!

– Сожалею, мой друг, ничего не выйдет, – сказал Старшой и добродушно покачал головой, а потом кивнул мне, что пора, мол, идти.

Девушка перегородила нам дорогу. Она взмахнула рукой, как будто вытряхивая что-то из рукава. И в следующий миг с щелчком раскрыла лезвие большой опасной бритвы.

– Либо обезьяна идет со мной… – сказала она, поднеся бритву к лицу Старшого. – Либо я отбрею тебе нос и уши!

Старшой изумленно посмотрел на девчонку. Но тут к нам подошел парень из толпы с противоположной стороны.

– Полиция! – Парень кивнул на двух констеблей, которые прогуливались по тротуару чуть поодаль.

Девушка тихо выругалась и сложила бритву. Потом неохотно вернулась с молодым человеком к остальной компании. На полпути она обернулась, глядя на меня своими большими голубыми глазами. Меня передернуло.

– Все в порядке? – спросил один из констеблей, поравнявшись с нами.

– Да, – выдохнув, ответил Старшой. – Но если бы не вы, мы бы так легко не отделались.

Полицейские мрачно поглядели на хулиганов.

– Они называют себя «Кингстон Кингс» – «Короли Кингстона». Одна из самых опасных банд на этом берегу. Держитесь от них подальше, если сможете.

– Ясно, – сказал Старшой. – Постараемся.

Перейдя на тот берег, мы пошли дальше без какой-либо особой цели, кроме как найти паб и пообедать. Вскоре мы оказались у большого крытого рынка «Бриджгейт Фишмаркет». Старшой, судя по всему, бывал здесь раньше. Он широко улыбнулся и сказал:

– Давай заглянем? Тебе понравится!

Я, конечно, удивилась: чего такого уж интересного может быть на рыбном рынке? Но едва мы вошли в высокие двери, я все поняла.

Если ты матрос, то неизбежно слышишь всякую брань. За те годы, что я провела в море, я выучила немало ругательств. Но пока мы со Старшим толкались по шумным рыночным рядам, я узнала как минимум столько же. И каких!

– Да, ругаются они знатно! Шотландские торговцы рыбой – мастера по этой части, – сказал Старшой с восхищением в голосе.

Трудно было с ним не согласиться.