4. Неожиданные встречи

Наступило воскресенье, первое с тех пор, как Старшой ушел в плавание.

Я встала рано, чтобы побольше успеть в мой единственный выходной. Небо затянуло серой, набрякшей дождем пеленой, с Атлантики дул холодный и влажный ветерок. Отличная погода для того, чтобы обстукивать ржавчину в трюме.

Некоторые говорят, что сбивать ржавчину – дело трудное и нестерпимо скучное. И они совершенно правы! Это грязная и монотонная работа. Не верьте, если кто-то станет утверждать обратное. Через час я вынуждена была прерваться, чтобы немного размять спину и вдохнуть свежего воздуха. Я поднялась по трапу машинного отделения и пошла на камбуз согреть остатки утреннего кофе. Камбуз у нас на баке, рядом с моей маленькой каютой. Туда попадают через сходный тамбур. Внизу, на последней ступеньке, я так сильно вздрогнула от неожиданности, что чуть не повалилась назад.

На камбузе стоял Харви Дженкинс. Петух склонил голову и таращился на меня одним из своих незрячих глаз.

– А, вот и ты наконец, – сказал Харви Дженкинс и улыбнулся. – Прости, если напугал. Мы вышли на воскресную прогулку и случайно проходили мимо. Было открыто, и мы решили зайти… Я тут ванильного печенья принес, угощайся, если хочешь.

В руке он держал темный пакет из кондитерской с масляными пятнами по бокам. Придя в себя, я указала на кофейник.

– Спасибо, – сказал Дженкинс. – С удовольствием выпью чашечку.

Мы сидели недолго. Дженкинс порассуждал о том о сем и встал, как только кофе был выпит.

– Не буду тебя отвлекать, – сказал он. – Увидимся вечером. На карусели. Приходи к своей смене.

Я кивнула.

Дженкинс поднялся по трапу и медленно побрел по пристани, сунув руки в карманы и прячась от мороси за поднятым воротником. Петух съежился у него на плече.

Я долго смотрела им вслед. Странное ощущение осталось у меня от их визита. Погода для прогулки была явно не самая подходящая. И что Дженкинс делал у нас на камбузе? Почему не пришел в машинное отделение? Он ведь слышал, что я там…

Проработав еще часа два, я решила, что на сегодня хватит. Я смыла с себя пыль и надела чистый комбинезон. А потом мы с Аной и синьором Фидардо поехали на трамвае на кладбище в Празереш. Мы ездим туда почти каждое воскресенье. Синьор Фидардо играет на органе в часовне, Ана поет. А я тем временем навещаю своего старого друга Жуана, который работает на кладбище сторожем.

Я помогала Жуану полоть клумбы и ровнять гравий на дорожках, пока не настало время ехать на Руа-да-Муэда, заступать на карусельную вахту.

– Здорово, старина, – как всегда непринужденно приветствовал меня Дженкинс.

Он грелся у одной из жаровен, спрятав Петуха за пазухой и осторожно гладя его по маленькой плешивой головке.

– Боится огня, – объяснил Дженкинс. – Наверно, все животные так… кроме тебя, конечно. Ты, кстати, поужинала? Я каштаны пожарил. На случай, если ты голодна.

Рядом с жаровней на тарелке лежала горстка свежеиспеченных каштанов. Пахло восхитительно. Я поднесла два пальца к козырьку, тем самым выражая свою благодарность.

Дженкинс посадил Петуха на плечо и застегнул пальто.

– А мы прошвырнемся до Байрру-Алту, поглядим, что вкусненького нам на этот раз приготовила прекрасная Евлалия, – мечтательно сказал он. – Спокойной вахты, до завтра.

Медленно тянулся за часом час. Я поддерживала огонь в топке, но, помимо этого, дел у меня особо не было, кроме как есть каштаны и пить чай с Сильвией Дюбуа. Чтобы скоротать время, она читала мне вслух газету, забытую кем-то из посетителей.

Главной новостью дня было итальянское парусно-паровое судно из Салерно. Оно вынужденно зашло в лиссабонский порт после того, как несколько пассажиров заболели дифтерией. Дифтерия – очень опасная и заразная болезнь. Поэтому портовые власти наложили на судно карантин. Никто из экипажа и пассажиров не мог ступить на берег, и никто с берега не мог взойти на борт. Однако люди в городе до смерти боялись, что зараза все равно распространится, и некоторые требовали, чтобы судно отбуксировали обратно в море и бросили там на произвол судьбы.

– Вот не повезло беднягам, – вздохнула Сильвия Дюбуа, и я кивнула в знак согласия.

Когда наконец наступила полночь, я пошла на остановку у Кайш-ду-Содре и доехала ночным трамваем до Алфамы. Вагон был набит официантками и уборщицами с измотанными потухшими лицами, которые возвращались домой после вечерней смены в большом казино в Эшториле. Я нашла свободное место у окна и устало опустилась на отшлифованное до блеска деревянное сиденье.

Вероятно, я задремала. Когда я открыла глаза, мы уже были на Праса-ду-Комерсиу. С противоположной стороны к остановке подъехал другой трамвай. Вагоны остановились совсем рядом. Я повернула голову и заглянула внутрь. И первое, что я увидела через полоски дождя на стекле, был Харви Дженкинс. Он сидел в каких-то двух метрах и, не замечая меня, сосредоточенно смотрел перед собой.

Я удивилась. Разве Дженкинс не говорил, что собирается к вдове Евлалии в Байрру-Алту? Почему же тогда он едет на трамвае из порта Алфамы? Может, вдове наскучило готовить ему луковый пирог? Сейчас он, очевидно, возвращался домой, в луна-парк. И, судя по всему, вечер у него не задался.

Петух смотрел на меня белесым глазом. У меня возникло четкое ощущение, что слепая птица чует, что я где-то рядом. Она беспокойно переминалась с ноги на ногу на плече хозяина. Повинуясь какому-то непонятному инстинкту, я сползла пониже, чтобы Дженкинс не увидел меня. Его трамвай дрогнул и, зазвонив, тронулся в путь. В ту же секунду мой трамвай покатился в другую сторону.

5. Признание гадалки

Серое ненастье и туман на несколько дней заволокли Лиссабон. Ни малейший ветерок не рябил реку, а дым всех угольных каминов города неподвижно стоял в воздухе, затрудняя дыхание.

Пелену вскоре рассеял зловещий теплый юго-западный ветер. Далеко на западе, над океаном, на фоне черно-синего неба показались рваные клочки белых облаков. Почти сутки гроза висела неподвижно и набиралась сил, а потом медленно поползла в сторону города.

– Ну, я пошел, не то сухим мне до Евлалии не добраться, – мрачно взглянув на небо, сказал Дженкинс, когда я сменила его у карусели. – Еще немного – и ливанет.

Дженкинс оказался прав. Сразу после его ухода на землю упали первые тяжелые капли, а потом небеса разверзлись. Дождь хлестал покрытую гравием площадку, на которой стоял луна-парк, превращая ее в глинистое месиво. Ветер усиливался. Низкие облака неслись вплотную над крышами домов, город озаряли шипящие белые молнии. Последние посетители спасались бегством. Вместо того, чтобы следить за каруселью, я помогала привязывать и прятать то, что иначе бы унесло ветром.

Ближе к ночи бушевала настоящая буря. Директор Брокдорфф выбежал под ливень в одних кальсонах и приказал снять вывеску с крыши билетерской будки. Одновременно я услышала, как Маргоша зовет на помощь. Крепеж ее шатра сорвало.

В куче хлама за каруселью я нашла длинную веревку и кое-как привязала шатер к дереву. Потом перетянула все тросы и вбила колышки поглубже в землю. Гадалка стояла в проеме шатра, бледная от волнения. Когда я закончила, она облегченно захлопала в ладоши и махнула мне, чтобы я вошла внутрь.

Одесситка Маргоша была здоровенной, крепкой женщиной с красивыми глазами и лицом портовой гуляки. В ушах сверкали черные камни, оттягивая мочки чуть не до плеч. Маргошин шатер был украшен пестрыми тканями приглушенных тонов. Фонарики под сводом шатра цедили пряный запах, хотя света давали не много. Вокруг маленького столика с двумя стульями выстроилась группка причудливых скульптур. Всякий раз, когда порыв ветра налетал на шатер, фонари качались, и тени скульптур беспокойно прыгали по драпировкам на стенах.

– Какая ты молодец, что спасла мой шатер, – сказала Маргоша. – Садись, я налью тебе чего-нибудь горяченького. Мы же не хотим, чтобы ты простыла.

У нее был чудной акцент, в ее речи смешались слова из разных языков. И все же я легко понимала ее. Я села, а она тем временем принесла две чашки и наполнила их горячей красновато-бурой жидкостью из латунного ковшика с длинной ручкой. Я отпила немного, но не смогла определить по вкусу, что же это такое.

– Я предсказывала будущее собакам и кошкам, – усевшись напротив, сказала Маргоша. – Но обезьянам – никогда. Хочешь, погадаю? Это бесплатно. В благодарность за помощь.

Я покачала головой: мне совершенно не хотелось, чтобы мне гадали. Но потом вспомнила, что сказала Сильвия Дюбуа, когда я только начала работать в парке. Что Дженкинс во что-то там «вовлек» Маргошу. Ради меня. Что она имела в виду? Хорошо бы это выяснить.

Каким-то образом Маргоша прочла мои мысли. Не знаю как, но, возможно, читать мысли для гадалки – не такое уж и непривычное дело. Она подалась чуть вперед, посмотрела мне в глаза и сказала:

– Ты хочешь что-то узнать, так?

Я кивнула.

– Это связано с кем-то из парка?

Я снова кивнула.

– Тогда полагаю, – сказала Маргоша, хлебнув загадочного напитка, – ты хочешь знать, как Харви Дженкинсу удалось устроить тебя на работу в луна-парк. Я права?

Не это ли имела в виду Сильвия Дюбуа? Я немного подумала и снова кивнула.

– Я не сплетница, – сказала Маргоша. – И уж себе во вред точно болтать не стану. Но для тебя сделаю исключение. Отчасти потому, что ты мне помогла. А еще потому, что ты не умеешь разговаривать. Тебе можно доверить тайну.

Маргоша, конечно, не догадывалась, что я умею писать. И знать это ей было необязательно. Она снова подалась вперед и, понизив голос, продолжила:

– До твоего появления Дженкинс работал карусельным смотрителем на пару с человеком по фамилии Ковальски. Он был поляк, в нашем парке прослужил почти год. Тихий приятный мужчина. Дженкинс трудился в вечернюю смену, Ковальски – в дневную. Однажды Дженкинс пришел ко мне и попросил об одолжении. Это было вскоре после того, как мы приехали в Лиссабон. Он обещал, что заплатит мне, если я сделаю так, что Ковальски уволится.

Маргоша отпила еще глоток и продолжила:

– Мы с Дженкинсом знаем друг друга давно. И я была кое-чем ему обязана. Поэтому отказать не могла. В тот же день я пригласила Ковальски к себе и погадала ему на спитом чае. Я притворилась, что очень встревожена тем, что вижу в чашке. А потом рассказала, что, к сожалению, он скоро умрет. Несчастный перепугался не на шутку и захотел узнать, как это произойдет. «Тебя разорвет на куски, – сказала я, – при взрыве паровой машины, которая крутит карусель».

Маргоша пожала плечами, словно извиняясь:

– Само собой, я обманула его. Но мой трюк сработал. Ковальски ни минуты не пожелал оставаться в парке. Он тут же побежал к директору Брокдорффу и уволился. Через четверть часа он сложил вещи и был таков. А на следующий день Дженкинс сообщил, что нашел Ковальски замену. Это была ты…

Мое лицо, наверно, выражало сильное изумление. И растерянность.

– Ты хочешь узнать, почему Дженкинс избавился от Ковальски? Не потому ли, что задумал устроить на эту работу тебя? Так ведь?

Я кивнула.

– Да, – ответила гадалка. – Все верно. Дженкинс сам мне в этом признался. Но больше он ничего не сказал… хотя нет, кое-что сказал. Правда, я все равно ничего не поняла.

Маргоша пристально заглянула мне в глаза, а потом продолжила:

– Я спросила, зачем ему понадобилось устроить на работу именно тебя. И вот что он ответил…

Маргоша наклонилась ближе. Ее голос понизился до глухого шепота:

– «Прошлое возвратилось. Мне дан второй шанс».

Гадалка откинулась на стуле.

– Ровно так и сказал. Не знаю, что он имел в виду. Но, может, ты знаешь?

Я недоуменно смотрела на нее. А потом медленно покачала головой.

Когда около полуночи я возвращалась на трамвае домой, гроза и дождь прошли, хотя ветер еще не улегся. Вагон качался и скрипел под его порывами.

Раз за разом я прокручивала в голове рассказ Маргоши. Харви Дженкинс поступил с Ковальски непорядочно ради того, чтобы мне досталась его работа. Это было непонятно и жутко. Ведь мы с Дженкинсом едва знакомы.

Но, разумеется, он мог сделать это не только из симпатии ко мне. Возможно, приведя в увеселительный парк живую гориллу, он думал добиться расположения директора? Такое вполне возможно. А может, эта идея принадлежала вовсе не Дженкинсу, а директору Брокдорффу?!

Я вышла на Руа-да-Алфандега и спустилась к реке. Волны расшибались о пристань, взметая в воздух вихри пены. Буря повредила кровлю одного из портовых складов. Смятые листы гофрированного железа скрежетали и гремели под напором ветра. Я ускорила шаг. Как выдержала шторм «Хадсон Квин»?