Глава 3. Лекарь и змеи

– Так вот, – продолжал Сагда, – я знаю, о чем говорю. Я – лекарь. Так случилось, что всю свою жизнь я имел дело со змеями, будь они прокляты: добывал их яд, препарировал, извлекал желчные пузыри, чтобы приготовить целебные снадобья. Многие из моих лекарств активно использовались для излечения бесплодия. Этим недугом одно время страдала значительная часть женского населения Пангеи. Бесплодие явилось последствием заразной хвори, которой переболели поголовно все жители Королевства. От хвори никто не умирал, переносилась болезнь более или менее легко, без видимых осложнений. Лишь позднее, когда тысячи семей после тщетных попыток завести детей стали массово обращаться к знахарям, это тяжкое последствие безобидной на первый взгляд заразы вышло наружу. Дело в том, что хворь, несмотря на исчезновение симптомов заболевания, не погибала, а продолжала жить в организме, прячась, усыпляя бдительность ее носителя; будучи безвредной для мужчин, она между тем целенаправленно и методично угнетала женскую репродуктивную систему, приводя к тому, что женщина полностью утрачивала способность выносить плод.

Итак, я практиковал лечение женского бесплодия, обнаружив, что змеиные внутренности и яд прекрасно справляются с уничтожением остатков заразы в человеческом организме. Мои ресурсы нуждались в постоянном пополнении. Потому мне приходилось регулярно охотиться на змей в здешних лесах, которые народное невежество вкупе с суеверием и домыслами нарекло Проклятыми. Сам я никогда не верил россказням о лесных чудищах, но присутствие лесных духов ощутил на себе.

Надо сказать, духи леса не одобряли мои вылазки на охоту. Оказываясь в лесу, я ступал на их территорию, наполненную терпкими, а местами еле осязаемыми запахами древесной трухи, корневищ, влажного мха, свежей хвои; я омывал руки в прозрачных ледяных ручьях леса; я не боялся захаживать в болотистую сердцевину чащи.

Следуя в глубь леса, я начинал ощущать голоса в моей голове, вначале шепчущие, но затем, по мере продвижения, все более отчетливые и громкие. «Остановись…» – шептали они. «Остановись…» – вторили друг другу. Отдаваясь в голове, голоса эти конечно же не принадлежали человеку. То были духи, которые предупреждали, предостерегали, угрожали незваному визитеру их владений. Чем дальше я петлял лесной тропой, тем пронзительнее и несноснее вгрызалось шипение в мой разум. Но все же рациональное начало во мне брало верх над суеверным страхом, и я внушил себе мысль о нереальности угроз этих бесплотных существ, в то время как реальность недугов моих больных сомнений не вызывала. Я противопоставил силу человеческой воли чарам природы и долгое время побеждал или по крайней мере считал себя победителем. Холодный разум знахаря, врачевателя воздвиг железный заслон, отстранил голоса, спрятав их за невидимой ширмой, но, к сожалению, это не помогло избежать проклятия, а лишь приблизило будущие несчастья.

Однажды по дурости я взял на охоту своего девятилетнего сына Чонгу. Он так просил, а я не мог ему ни в чем отказать. Его несчастная мать умерла при родах, и он был для меня всем – единственным родным и по-настоящему дорогим человеком на этой треклятой земле.

Мы подошли к Проклятому лесу на рассвете. Я доверил Чонге нести полотняный мешок, куда собирался положить пойманных гадов. Всю дорогу Чонга, всегда словоохотливый и разговорчивый, молчал. Но я был сосредоточен на деле и не обратил на это должного внимания.

При приближении к болоту мы заметили змею, необычную, странного красно-оранжевого окраса и вдвое больше обитателей местных болот – гадюк. Помедлив секунду, я беззвучно подошел к рептилии и быстрым отточенным движением прижал ее голову к земле специальным крюком, затем схватил пальцами чуть ниже головы, надежно зафиксировав.

Отбросив крюк за ненадобностью, позвал сына, чтобы он передал мне мешок. Но лишь шелест листвы на верхушках деревьев был мне ответом – шелест, показавшийся вдруг зловещим, пугающим, отчего разом заледенело сердце. Стоя со змеей в руках, я резко обернулся и вздрогнул – Чонга стоял прямо передо мной с остекленевшими глазами, зажав в руке камень. Не успел я опомниться, как сын – моя плоть и кровь – замахнулся для удара. Инстинктивно уклоняясь, я разжал пальцы, фиксировавшие змею, и она тут же выскользнула. Извиваясь в молниеносном броске, змея прыгнула на мальчика, который как раз в тот самый миг очнулся от дурмана, но, не успев понять, что натворил и осознать происходящее, продолжал стоять как истукан, не предпринимая попыток отстраниться или противостоять нападению. Смертоносным жалом мерзкая тварь вцепилась ему в руку и тут же отскочила, скрывшись в высокой траве.

Все произошло в считаные мгновения. Чонга даже не успел вскрикнуть. Я бросился к нему, схватил раненую руку, впился в нее зубами, пытаясь отсосать яд, и даже подумал, что мне удалось, поскольку Чонгу ничто не беспокоило, кроме часто бьющегося сердца: «От испуга, – думал я, – от испуга».

Держась за руки, мы двинулись домой. По дороге сын начал просить прощения:

«Папа, я не знаю, как так вышло, это был не я, я впустил его в себя. Он заговорил со мной, во мне, как только мы вошли в лес… Он о чем-то предупреждал… шепотом, потом громче… потом я ничего не помню. Прости!»

На половине пути Чонга вдруг зарыдал со словами: «Папа, я не чувствую руку!»

Онемение – признак интоксикации змеиным ядом. Для лекаря, работающего со змеями, это было так же очевидно, как и то, что я слишком рано успокоился.

Дома имелся запас противоядий, и, как только мы переступили порог нашей избы, Чонга принял антидот. Но время шло, а облегчение не наступало, онемение продолжило распространяться. Противоядие, эффективное от гадюк, перед ядом этой твари оказалось бессильно. Оставалось последнее – седлать соседскую лошадь и гнать что есть мочи к королевским жрецам в долину кристальных озер, к замку самого Короля Филиппа.

Распустив всех пациентов, я молнией добежал до соседского дома, одолжив лошадь, взобрался на нее, сына посадил перед собой, и поскакал.

Путь лежал через ненавистный Проклятый лес, где я тщетно пытался заглушить шипящие голоса призрачного мира. «Оттсступисссь… его не сспасстиии…» – вторили они, снова и снова без спроса вторгаясь в сознание. Но я мчал и мчал, гонимый надеждой и потоками ветра, и, насколько хватало воли, гнал докучливых гостей из своей головы.

Минули почти сутки с того момента, как я пробрался через Проклятый лес, и вот наконец передо мной в темном отражении озерной глади предстал королевский замок с множеством башен из мрамора цвета запекшейся крови. Цитадель кудесничества располагалась ниже по склону, отделенная от замка глубокой расщелиной с перекинутым через нее узким бревенчатым мостом.

Привязав лошадь у коновязи неподалеку от моста, я с сыном на руках вошел на территорию. Дежурившие у ворот стражи не препятствовали – просители часто наведывались в Цитадель.