– Я позволил себе просить вас об аудиенции, чтобы представить Вашему Преосвященству некую проблему…

– Проблему, – прервал меня епископ. – Всегда только проблемы, которые мне, – сделал ударение на последнее слово, – приходится решать. Ну, хорошо, – он снова вздохнул. – Говори, коли так.

Кратко, сжато и как можно быстрее я изложил епископу суть дела, с которым ко мне явилась Верма Риксдорф. Он покивал.

– И что?

– В связи с этим я хотел просить направить меня с официальным визитом в Гевехт.

– Ты что, головой ударился, Мордимер? – Его Преосвященство даже не рассердился. Всего лишь удивился. – Думаешь, у меня нет больших проблем, чем стигматы какого-то засранчика? Если бы я по каждому из таких дел высылал инквизитора, мне бы потребовалась целая их армия.

Он задумался на миг, и я увидел, что одна только мысль об этом пришлась ему по душе. Мне же – понравилась намного меньше, поскольку всякий отряд тем более ценен, чем более он элитарен. И пусть мы не элита в привычном смысле слова, но и инквизитором не может стать кто угодно. Есть в этом и свои минусы, ибо Писание гласит: «Жатвы много, а делателей мало»^[2].

– Я бы лишь осмелился напомнить Вашему Преосвященству, что делом занялись инквизиторы из Клоппенбурга. Поэтому, быть может, оно несколько отличается от остальных.

– Ну да, – пробормотал он, а потом быстро глянул на меня. – Погоди, погоди, Мордимер, а у вас случайно нет этого проклятущего неписаного кодекса, который требует не совать нос в дела других инквизиторов, разве что вы получите официальное поручение?

Я промолчал, поскольку инквизиторский кодекс чести – не то, о чем я хотел бы и мог бы разговаривать с епископом.

– А ты, собственно, о таком поручении меня и просишь, – сказал он неторопливо. – В чем дело, Мордимер? Та женщина? Красивая?

– О, нет, – рассмеялся я искренне. – Напротив.

– Знаешь их семью?

– Нет, Ваше Преосвященство.

Герсард отпил глоток вина, скривился и постучал пальцами в перстнях по столешнице. Все это время он смотрел на меня.

– И отчего же ты хочешь поехать?

– Стигматы – чрезвычайно любопытное явление, Ваше Преосвященство. И как при любом чуде, здесь неизвестно, ближе оно к святости или к бесовщине. Признаюсь, это интересует меня как с сугубо теологической, так и с практической точек зрения. Ведь что есть свидетельство пробитых рук и ног нашего Господа? Грешное напоминание о минутах, когда Иисус был лишь слабым человеком, или же святой знак силы Христа, который до самого конца ждал, что преследователи узрят Его божественность и воздадут Ему должную хвалу? Христа, который пошел на муку, чтобы как можно дольше оставался у обидчиков шанс принять истину и искупить вину – пока не решил наконец во славе Своей сойти с Распятия, карая врагов огнем и мечом… – Я прервался, чтобы глотнуть воздуха.

– Ты мне тут не мели ерунды, Мордимер, – негромко сказал епископ. – Сколько у нас людей в Клоппенбурге?

– Если не ошибаюсь, трое, Ваше Преосвященство.

– Знаешь кого-то из них?

– Знаю, – осторожно ответил я, поскольку вплывали мы в опасные воды.

– Ага. Старые счеты. Обиды, авантюры и ссоры. Хочешь отомстить коллеге, Мордимер, а? Очень, очень нехорошо, – рассмеялся он.

– Быстрота разума Вашего Преосвященства всегда меня смущала, – сказал я, склоняя голову. – Но заверяю вас, что это не единственный и даже не наиглавнейший повод.

Может, это и не был изысканный комплимент, но епископ широко усмехнулся.

– Потому что всех вас насквозь вижу, плуты, – сказал он добродушно. – Знаю как облупленных. Только с чего бы мне платить за твои развлечения? Не просветишь ли меня насчет этого, дорогой Мордимер?

– Из Клоппенбурга не сообщили о деле. Я проверил последние рапорты и не нашел там ничего ни о ребенке, ни о стигматах. А женщина утверждает, что инквизиторы занялись проблемой. И отчего же тогда не информировали Ваше Преосвященство?

– Нехорошо, – сказал он, и тон его мне крепко не понравился. – Балаган там у них в Клоппенбурге, а? Ну так навести их, Мордимер.

Он полез в ящик за бумагой, придвинул чернильницу с пером и чего-то там накорябал.

– Обратись за полномочиями и деньгами. Уж ты знаешь куда, – фыркнул коротким смешком. – С Богом, Мордимер.

Я встал и низко поклонился.

– Нижайше благодарю, Ваше Преосвященство.

Он лишь махнул рукою.

– Молись, чтобы молоко мне помогло, – буркнул и опорожнил бутылку вина в кубок. – Ну же, проваливай, Мордимер, и оставь меня в моих горестях.

* * *

Епископская канцелярия не славилась щедростью, и денег, которые получил ваш нижайший слуга, едва ли могло хватить на путешествие. К счастью, как и все инквизиторы, я имел право бесплатного ночлега и питания в каждом из отделений Инквизиториума, поэтому знал, что в Клоппенбурге не придется платить за постой.

Верма Риксдорф снова явилась через день после моего визита к Его Преосвященству. С покрасневшими глазами, с черными кругами под ними, выглядела еще хуже, чем в прошлый раз.

– У меня есть для тебя хорошие вести, – сказал я. – Его Преосвященство согласился на мое путешествие в Клоппенбург. Теперь нам предстоит решить вопрос гонорара…

– Если уж едете туда по служебной надобности… – Она опустила глаза и начала мять полы юбки, подол которой был щедро заляпан засохшей грязью.

– Могу ехать, но ведь совершенно не должен этого делать, – сказал я, погрешив против истины, поскольку теперь это стало официальным поручением и непросто было бы объяснить епископу, отчего я хочу отказаться от миссии, которую сам же и выпросил.

Но я намеревался вытянуть немного деньжат из вдовы купца Жилы: раз уж Верма Риксдорф владела богатством, отчего бы ей было не поделиться им со мною? Тем более сама она, судя по ее виду, довольствовалась малым.

– Хватит ли пятнадцати крон? – спросила несмело, все время не поднимая взгляда.

– Пятнадцать, – повторил я иронично. – И с кем ты, женщина, по-твоему, говоришь, а? С нищим? – я повысил голос. – Если хочешь моей помощи, это будет тебе стоить пятьсот крон. – Я внимательно глядел на нее, чтобы увидеть, как отреагирует на такую дурацкую сумму.

О чудо, на лице ее не дрогнул ни мускул. Может, нынче вела дела покойного мужа и привыкла к торгам?

– У меня столько нет, – ответила она еще тише. – И меня убеждали, что вы – рассудительный человек, мастер.

– Рассудительный человек любит, чтобы его работу хорошо оплачивали. Но коли нет – так нет. С Богом, Верма.

Ах, сколь унизительные разговоры приходится вести Божьему слуге, дабы обеспечить себя деньгами на мелкие расходы. Не буду, милые мои, вдаваться в подробности торгов с вдовой Риксдорф. В конце мы сошлись на сотне крон, поскольку она торговалась умело, а мне нужно было, во-первых, ехать в Клоппенбург, а во-вторых, вели меня туда как профессиональные интересы, так и мотивы, скажем так, личные. Там, в Клоппенбурге, я некогда гостил проездом и на ужине повстречал никого иного, как Витуса Майо, которого некогда звали Мясником. Он был главой местного Инквизиториума, что, по сути, означало ссылку: тяжело сделать карьеру в Клоппенбурге, равно как и обратить оттуда на себя внимание власть предержащих.

Кем был Витус Майо? Кошмаром учеников Академии, мои милые. Работая ассистентом наших учителей, отличался он небывалой жестокостью, необоснованной злобностью и удивительной глупостью. Использовал свое положение, чтобы унижать слабых и издеваться над младшими.

Поймите меня: Академия Инквизиториума – не то место, где впечатлительное дитя переживает эстетический и интеллектуальный подъем, а учителя не ходят там меж учениками, утирая их слезки да сопливые носики. Академия – это напряженное учение на грани человеческих возможностей, непрестанный труд от рассвета до заката и суровая дисциплина. Академия – школа жизни, но Майо учить нас не собирался. Он желал единственно потакать собственным прихотям, а прихоти эти чаще всего означали бесконечное издевательство. Майо не мог нас бить, поскольку право на это имели только инструкторы, да и то с согласия старших преподавателей (каковое правило было, отмечу в скобках, очень предусмотрительным), но находил множество других способов, чтобы крепко наступить своим «любимчикам» на мозоли. А ваш нижайший слуга имел несчастье принадлежать именно к «любимчикам».

Все время обучения я мечтал, что когда стану выпускником Академии, то отойду с Витусом в уединенное место и там, при помощи кулаков или палки, научу его вежливости. Позже, под впечатлением некоего достойного сожаления происшествия, мои мечты лишь обострились. Но за несколько месяцев до экзамена мой преследователь был выслан в одно из провинциальных отделений. Ну а потом желание мстить сошло на нет, погребенное под ворохом текущих дел. Однако воспоминание о Витусе Майо, о его злобных свиных глазках, прыщавых щеках и длинных бледных пальцах, которыми обычно, сам того не замечая, он шевелил, словно душил или рвал кого-то, являлись ко мне в ночных кошмарах. Теперь мне представился случай отплатить за все. Как специальный посланник Его Преосвященства и лицензированный инквизитор Хез-хезрона, я обладал намного более высоким положением. А стало быть – правом руководить клоппенбургским Инквизиториумом – по крайней мере, в рамках полученного задания. Это означало много, милые мои. И я был уверен, что Витус сойдет с ума, когда увидит полномочия вашего нижайшего слуги.

Что ж, старая пословица гласит: «Никогда не унижай того, кто ниже тебя, ибо неизвестно, не повстречаешь ли его, когда падешь». И скоро инквизитору Майо надлежало удостовериться в справедливости сих слов.

* * *

Из Хеза в Клоппенбург вел удобный, широкий тракт, вдоль которого было вдоволь трактиров, постоялых дворов и гостиниц. Тракт патрулировался епископскими юстициариями, а значит, был исключительно безопасным, даже как для околиц Хеза, которые принадлежали к наиболее спокойным местам в Империи. Меч справедливости епископа был остер и безжалостно обрушивался на выи всякой голытьбы – вагабондов, разбойников, грабителей и насильников, оттого купцов не поджидали никакие – ну, кроме платы пошлин – опасности. Забавно, что епископ, который столь прекрасно управлялся с поддержанием порядка в своих владениях, никак не мог ввести подобную дисциплину в самом Хезе, где от злодеев, бандитов, девок и шулеров просто не было проходу.

Клоппенбург оказался небольшим, но богатым городком. Во-первых, здесь сходились несколько торговых путей (поэтому город жил с пошлин и работы складов), а во-вторых, местные ремесленники специализировались на красильнях и в этой профессии не имели себе равных. Некогда даже существовали планы прорыть канал между Клоппенбургом и рекой, чтобы соединить его водным путем с Хезом и Тирианом. Сразу после последней войны с Палатинатом к этой работе приставили несколько тысяч пленных, но когда исчерпался их запас, и сами планы опочили естественной смертью. Канал же быстро осыпался, заболотился и зарос. Вдобавок у местных он пользовался дурной славой: считалось, что сюда наведываются духи умерших пленников.

В Клоппенбург я въехал как раз перед полуднем. Снова был в официальных одеждах: черном кафтане с вышитым на груди сломанным серебряным распятием, черном плаще и шляпе с широкими полями. На тракте сразу делалось несколько свободней, а под клоппенбургские стены я подъехал уже словно по широкому коридору: люди у обочин, ожидавшие, пока их пропустят, стремительно расступались передо мной. Вот они, малые преимущества профессии инквизитора.

Городская стража, вооруженная окованными железом дубинами, уступала дорогу настолько же охотно, а их сержант даже склонился в низком поклоне.

– Если ваша вельможность позволит, – сказал он уважительным тоном, – покажу вам дорогу к Инквизиториуму.

– Она мне известна, – ответил я и кивнул ему.

Я действительно знал дорогу, а впрочем, почти в каждом городе представительство Инквизиториума строилось или на рынке, или поблизости, чаще всего неподалеку от ратуши. Наше отделение в Клоппенбурге не было исключением. Вот – кирпичное двухэтажное здание, окруженное стеной с остриями поверху (как будто кому-нибудь взбрело бы в голову вламываться в Инквизиториум) и деревянными воротами, у которых стоял на посту городской стражник. Само подворье тоже было невелико. Росли на нем пара-тройка плодовых деревьев, а вдоль восточной части стены тянулись овощные грядки; там же притулился травяной огородик. К южной стене приткнулась конюшня. Ничего особенного, ничего оригинального.

Стражник, едва меня увидав, принялся отворять ворота, бормоча: «Уже, уже, ваша вельможность, прошу подождать, будьте так добры», – а я спокойно ждал, пока он управится с тяжелыми засовами. Когда же я заехал внутрь, ко мне тотчас бросился конюх и подхватил поводья.

– Прекрасный коник, ваша вельможность, – услышал я и вежливо кивнул.

В каждом из представительств Инквизиториума есть управляющий – тот, чьими обязанностями являются забота о земных, хозяйственных делах, а также встреча важных гостей. Здесь управляющий был низким плотным мужчиной с торчащими во все стороны вихрами седых волос. Одет он был в испятнанный кафтан, на руках – толстые садовые рукавицы. Полагаю, я оторвал его от ухода за травами или овощными грядками. Что ж, как видно, в провинции и жизнь шла тихо, неторопливо.

«Да-да, бедный Мордимер, – подумал я про себя, – пока остальные предаются прелестям провинциальной жизни, тебе приходится вдыхать смрадный воздух Хеза и сражаться со вшами и клопами в собственной комнате».

– Приветствую, мастер, – сказал управляющий и склонил голову. Не настолько низко, как стражники и простые слуги, но так, чтобы замереть в полной уважения позе. – Я Иоганн, а называюсь Травником. Моя задача – печься о хозяйстве святых мужей. Прошу внутрь.

– А застал ли я Витуса? – спросил я, думая, что сам не решился бы назвать моего коллегу по Академии святым мужем. – Или других братьев?

– Да, мастер. Они как раз закончили завтракать.

Был полдень, солнце стояло высоко, и время для завтрака было непривычное. Как видно, инквизиторам Клоппенбурга не приходилось жаловаться на чрезмерную загруженность делами. Я вошел в холодную темную прихожую, где пахло старым деревом, а Иоганн открыл передо мной дверь в трапезную. У полукруглого стола сидели все три клоппенбургских инквизитора, а на тарелках и мисках перед ними виднелись объедки.

Когда я появился на пороге, инквизиторы как раз подняли бокалы, намереваясь утолить свою жажду вином. Замерли на миг, а потом Витус Майо встал с кресла.

– Честной Мордимер! – крикнул он. – Как же я рад тебя видеть! – Его косящие свиные глазки глядели слишком внимательно, а холод этого взгляда ни капли не соответствовал теплоте в голосе.

Я подошел к столу и сперва подал руку Витусу, а потом двум его коллегам. Были это молодые инквизиторы, полагаю, лишь пару лет назад покинувшие стены Академии. Первый представился Ноэлем Помгардом, а второй Эриком Хастелем. Я не знал их и никогда ранее о них не слыхал. Ну что ж, может, и научатся в Клоппенбурге пить и жрать, однако я сомневался, что сумеют развить профессиональные умения. Хотя, с другой стороны, мы ведь знаем, что дьявол умудряется нанести удар из самого неожиданного места и в наименее ожидаемый миг. А мы, покорные слуги Божьи, созданы как раз для того, чтобы оказаться в должный час в должном месте и уберечь невинных овечек перед львом.

– Тоже чрезвычайно рад, – вежливо ответил я. – Хотя на сей раз я здесь не случайно.

Я отодвинул тарелки и миски, стараясь делать это не слишком вызывающе, и развернул на столешнице пергамент с полномочиями Его Преосвященства.

Витус осторожно, будто документ мог укусить, взял его в руки. Читал – и я заметил, что его обвисшие щеки покраснели.

– Что ж, Мордимер, – сказал он наконец, откладывая письмо с полномочиями на стол. – Мы к твоим услугам, согласно воле Его Преосвященства. И как же епископ себя чувствует, если мне позволено будет спросить?

– Господь благословил его приступами подагры, чтобы закалить несокрушимую волю, – ответил я, а Витус неторопливо кивнул.

Мне показалось, что на губах его появилось нечто схожее с улыбкой. Впрочем, и сам бы я наверняка рассмеялся, услышь собственные слова.

– Благословенны те, кого испытывает Господь, – сказал торжественно Витус, а молодые инквизиторы серьезно кивнули. Я же мысленно широко зевнул.

– Попробуешь ли нашего вина, Мордимер? – вежливо спросил Майо.

– Не откажусь, – я уселся за стол, а они, согласно обычаю, подождали миг и затем сели сами.

Витус подал мне бокал и осторожно налил темно-красного вина. Попробовав, я вздернул брови.

– Прекрасно.

– Из клоппенбургских виноделен, – пояснил Ноэль.

– Неужели? – удивился я снова, поскольку не помнил, чтобы вокруг Клоппенбурга были винодельни.

– Нам удалось вырастить лозу, более устойчивую к холодам и не требующую слишком яркого солнца, – сказал Витус. – Может, это вино не столь хорошо, как альгамбра, но зато, – поднял он палец, – очень дешево. Ах, дорогой Мордимер, хотя о радостях стола мы наверняка могли бы дискутировать днями напролет, ты ведь прибыл к нам не для этого. Не пожелаешь ли раскрыть нам цель своей миссии?

– Гевихт, – ответил я, глядя ему прямо в глаза, но он и бровью не повел.

– Гевихт? – повторил, будто впервые слышит это название. – И что ж такого в упомянутом Гевихте?

– Я полагал, что именно ты мне расскажешь, – ответил я спокойно.

Витус многозначительно глянул на двух своих помощников, будто ожидал от них ответа на некий совершенно бессмысленный вопрос. Ноэль только слегка пожал плечами, но Эрик всплеснул руками:

– Мордимер имеет в виду того мальчугана! – Того типа со стигматами, которого приходской священник показывал как местное чудо…

– Ах, да, – усмехнулся Витус, и мне представился случай заметить, насколько у него искренняя и обезоруживающая усмешка. – Дело давно закрыто, дорогой Мордимер, и, признаюсь честно, вы там у себя зря беспокоились. Но конечно, мы проверим все еще раз, если таково будет твое желание.

– Его Преосвященство будет настаивать на подробном и тщательном рапорте, – пояснил я, позволив прорезаться в голосе раздражению, чтобы они не сомневались: все это лишь каприз епископа, который ваш нижайший слуга должен исполнять противу собственной воли. – И чем быстрее мы направимся в Гевихт, тем лучше. Хочу поговорить с семьей мальца, возможно, с приходским священником, ну и, конечно, с самим мальчиком. Скажем, завтра с самого утра.

– Как пожелаешь, Мордимер, – ответил Витус предельно вежливым тоном. – Ребенок просто болен редкой болезнью кожи, а священник попытался это использовать, чтобы несколько обогатить свою убогую парафию. Мы его предупредили и отослали подробный рапорт его руководству.

– Предупредили, – повторил я негромко, но выразительно, поскольку и за меньший грех священников лишали парафии, а то и отправляли в монастырь.

А попадись инквизитор слишком старательный – он мог бы начать официальное расследование с обвинением в ереси и закончить все костром. Даже принимая во внимание то, что священников не часто сжигали. Чрезвычайно редко – с точки зрения вашего нижайшего слуги, ибо слишком многие духовные лица искажали учение Христа. Впрочем, по моему мнению, иначе и быть не могло: наипервейшими паршивыми овцами оказываются те, кто носит сутаны. Уж поверьте мне, милые мои, нет более подлого создания, чем сельский или местечковый священник. Глупость, соединенная с алчностью и отвратительными поступками. А вдобавок к остальному злу – желание усмирять и унижать остальных да слишком высокое самомнение.

– Подобрел ты под старость, Витус, – сказал я без злобы в голосе, но щеки его залил кроваво-красный румянец. – Предоставьте же мне, будьте добры, всю документацию следствия, включая копию письма, отправленного церковным властям.

Я встал и допил вино.

– Замечательное, – похвалил снова. – И покажете ли мне комнату?

Витус дал знак Ноэлю, и тот поспешно встал.