Цитаты из книги «Угрюм-река»

Да, да, Прохор так и сделает. Но до чего образованна эта Нина, даже становится неловко. «Эх, ученая!» – с досадой подумал он и внутренне поморщился. И вновь колыхнулся пред ним образ Анфисы, такой понятный, простой, влекущий, колыхнулся и сразу исчез в грохоте кипящей заводской суеты.

В комнате ходили зеленые вавилоны; все как-то покачивалось, все зыбко гудело.

Даже трезвон колоколов точно веселый пляс: это одноногий солдат Ефимка – чтоб ему – вот как раскамаривает! «Четверть блина, четверть блина!» – задорно подбоченивались, выплясывали маленькие колокола. «Полблина, полблина, полблина!» – приставали медногорлые середняки. И основательно, не торопясь, бухал трехсотпудовый дядя: «Блин!»

В душе копилась злоба, но душа ее подобна решету: вся злоба иссякала тут же, вместе со слезами; лишь горе оседало на донышко, капелька по капельке росло, росло.

Так думала о судьбе своего сына робкая, забитая Марья Кирилловна, скучало ее материнское сердце, и сны она видела недобрые. Кусок не лезет в горло, похудела; вот все бы сидела да и думала о нем, о ненаглядном Прохоре: где-то он, где-то бедная его головушка; в этакую страсть поехать, да еще с каким-то черкесом неумытым.

А время шло не останавливаясь. Парус у времени крепок, пути извечны, предел ему – беспредельный в пространстве океан.

он хоть сотню лет, он Америки не откроет, радости никому не принесет, даже своего личного счастья устроить не сможет. Так стоит ли тогда вообще ему существовать? И этот проклятый вопрос – самому себе и жизни – лишал его покоя. А тут еще примешалось его чувство к Анфисе. Оно входило клином в ослабевший дух его, как кол в гниющее болото, рождалось новое смятение и боль. Но чувство это неотразимо. К худу или к добру? И сам себе

Шиверы, пороги, перекаты, запечки, осередыши.

Прохор Громов никогда не был предателем и не будет им.

Напролом пойдешь – всегда цел будешь. Забоишься – пропал твоя... –