Глава 2

Камышников

Выглянувший из кабины пилот прокричал:

– Товарищи командиры, приготовьтесь, скоро посадка. Садиться будем в Сталинграде.

Вот за что я любил летать на современной мне по прошлой жизни реактивной авиации – так это за скорость. Всего пару часов лета из Москвы – и ты в Сочи или Тбилиси, а тут за полдня только до Сталинграда доплелись. Завтра на пути в Тбилиси весь день тоже придется провести в самолете, так как полетим кружным путем через Астрахань и Баку.

Еще люблю я реактивную авиацию за комфорт – все же тепло в салоне всегда есть, а тут хоть и не морозильник, но все же явно конструкторы к этому стремились, раз об отоплении салона не позаботились. Я когда две недели назад в Москву летел, вроде как и не замерз даже, а тут совсем задрыг от холода.

В принципе все не так уж и плохо. Пока летели, я успел ознакомиться с отчетом о работе артели, разобрать кучу бумаг, взятых из наркомата, и прочитать письма, поступившие на мое имя.

Дела в артели шли хорошо. Продукция расходилась на раз. Заказов было больше, чем надо, но все они исполнялись вовремя. Плохо было с текстильным сырьем и кожей, но пока выкручивались.

В июле запустили кирпичный завод, и теперь мы могли похвастать выпуском собственного кирпича, керамической плитки и керамзита.

Все больше вопросов возникало по началу ремонта и сборки автотранспорта. Мы до этого занимались только разборкой не подлежащей восстановлению трофейной техники и восстановительным ремонтом, привлекая к этому в том числе и бойцов ремроты. Восстановительный ремонт сначала включал в себя ремонт двигателей, коробок, мостов, элементов кабины и кузова за счет снимаемых с других разбитых машин запчастей. Позже стали сами выпускать часть необходимых запчастей – тех же прокладок, например. Что-то сами лили, что-то заказывали по образцам на других предприятиях – таких же артелях и заводах. На заводах, кстати, дороже и дольше это обходилось. Артели были более оборотисты да и качественнее товар производили.

Весной больше половины бойцов и специалистов артели, работавших на восстановлении техники, забрали во вновь создаваемые фронтовые мобильные ремзаводы. На месте остались лишь бойцы, списанные с военной службы по ранению, и их ученики обоего пола в возрасте до 16 лет. Вот они-то и стали инициаторами нового дела – сборки автомобиля собственной конструкции. Им, видишь ли, переделывать часть машин в автобусы и спецмашины уже неинтересно стало. Общими усилиями создали свое конструкторское бюро и в итоге получили что-то похожее на «пазик» моего времени. Каюсь, я к этому тоже приложил свою руку – отправив Шмиту примерную схему и рисунок. Обещают к февралю опытный действующий экземпляр автобуса представить.

Еще весной мы отправляли представление на награждение лучших работников артели. В сентябре состоялось награждение. 19 человек получили медаль «За трудовое отличие», и что интересно, все награды были с мечами (в РИ такое дополнение к награде рассматривалось, но так и не было введено), указывающими на исключительные заслуги перед страной в деле вооружения РККА и НКВД, создания и освоения новых образцов вооружения.

Из других новостей было завершение строительства еще двух десятков домов для работников артели, поселковой школы, больницы и госпиталя. Наш поселок рос и развивался, еще немного – и в число крупных населенных пунктов попадем.

Обрадовали известия от ребят, с кем лежали в госпитале. Все письма были с фронта. Главное, что живы и здоровы, чего и мне желали.

Самую большую радость мне доставило письмо из госпиталя в Горьком. Оно было написано детским почерком с несколькими грамматическими ошибками, но то, что было в нем, не могло не обрадовать – Петрович, Горохов нашелся.

Он не погиб тогда при налете. Отброшенного взрывной волной и засыпанного обломками, в обгоревшем обмундировании, в бессознательном состоянии, с кучей ран и переломов его нашли бойцы, занимавшиеся разбором завалов склада, только на следующий день. Отправили в госпиталь, а оттуда эвакуировали за линию фронта. Сознание к нему вернулось на пятый день после прибытия в Горький, а вот память – только несколько дней назад. Именно поэтому так долго и не было сведений о нем. Лечение шло очень тяжело. Сказались тяжелая контузия, переохлаждение, многочисленные переломы и раны. Подлечив его раны, врачи оставили Петровича в качестве нестроевого при госпитале до восстановления памяти и полного выздоровления. Писать он сам не может, руки трясутся и не могут удержать ручку, именно поэтому за него это сделала девочка из пионерского отряда, шефствующего над ранеными. Он просил сообщить, как жена и остальные знакомые.

Тут же в самолете написал ответ Петровичу и в госпиталь представителю нашего наркомата с просьбой о переводе Горохова на лечение к нам на подмосковную базу. Мы его быстро на ноги поставим. Не зря же говорят, что дома и родные стены помогают. Вот Ленка-то обрадуется, узнав, что ее муж жив.

Среди кучи корреспонденции писем от Татьяны не было. Не знаю почему, но в последнее время, особенно после расставания с Юлей, для меня это было важным.

Посадка прошла более чем успешно. Поболтало немного, ну да ничего, главное, без приключений сели. В иллюминаторы были видны заснеженный аэродром, десятка два самолетов в капонирах и несколько батарей зениток. А еще заметил, что несколько зенитных пулеметных установок бдительно сопровождали борт, пока он катился по полосе. Как только самолет занял указанное ему место, его заблокировало несколько грузовиков, рядышком с которыми в полной боевой готовности разместились с десяток автоматчиков в стальных нагрудниках. Лишь после проверки документов у экипажа и пассажиров нам разрешили покинуть борт, а техникам приступить к обслуживанию самолета.

Выйдя из относительного комфорта самолета, мы оказались на все пронизывающем ветру. Хорошо, что хоть не пришлось тащиться по морозу. На ночь нас пообещали разместить в гостинице, находящейся неподалеку от аэродрома, и поэтому для экипажа, пассажиров и части их груза подогнали старенький автобус с промерзшими окнами. По дороге в гостиницу он горестно вздыхал, шумел коробкой и скрипел на ухабах, но тем не менее упорно преодолевал сугробы и заносы.

Гостиницей оказалось большое теплое одноэтажное деревянное здание с несколькими десятками номеров, баней, столовой и минимумом необходимых бытовых условий.

Экипаж разместили всех вместе в одной комнате. Остальных тоже постарались поселить вместе. Мне же досталась койка в двухместном номере. Соседа на месте не было. Сразу же после размещения дежурная пригласила на ужин.

В столовой практически никого не было. Несколько припозднившихся офицеров из таких же, как и мы, бедолаг, застрявших на аэродроме до утра. Подавальщицы тут же накрыли столы.

На одной из стен висела большая карта Европейской части СССР с обстановкой на фронте, около которой расположились несколько офицеров. Слушая вечернюю сводку Совинформбюро, доносившуюся из висевшего в углу репродуктора, они переставляли флажки на карте. Быстро закончив с ужином, мы присоединились к ним.

Линия фронта сейчас соответствовала примерно тому, что было в известной мне истории на начало 1943 года.

На северо-западном направлении бои шли под Ленинградом, на линии Тосно – Любань – Чудово – Новгород – Старая Русса – Холм – Великие Луки – Невель – Велиж. На центральном участке фронт проходил на линии Духовщина – Ярцево – Дорогобуж – Спас-Демянск – Киров – Людиново – Жиздра – Мценск – Новосиль – Ливны – Воронеж – Лиски – Павловск – Россошь – Валуйки – Волчанск – Чугуев – Змиев – Нов. Водолага – Красноград – Сахновщина – Лозовая – Барвенково – Славянск – Красный Лиман – Первомайск – Дебальцево – Красный Луч – Красный Сулин – Шахты – Мелиховская. Далее линия фронта шла на юг вдоль Дона до Манычевского канала и к озеру Маныч – Дивное – Буденновск – Моздок – Малгобек – Майский – Баксан – Микоян-Шахар (Кисловодск) – Каменномостовская – Нефтегорск – Горячий Ключ – Абинская – Крымская – Варениковская – Темрюк.

Меня больше всего интересовала обстановка на Кавказе. Там шли тяжелые бои на подступах к Малгобеку и Моздоку. В наркомате мне никаких указаний и приказов не дали. В разговоре с Берией прозвучало, что нам следует продолжать обеспечивать безопасность тыла Северной группы Закавказского фронта на территории Чечни, Ингушетии, Осетии и Грузии. Тем не менее фронт был совсем рядом с нами, и отсиживаться в стороне от участия в боях я не собирался.

Среди обступивших карту офицеров своими комментариями выделялся подполковник-танкист, на гимнастерке которого красовались два ордена Красного Знамени и три нашивки за ранения. Мне он показался знакомым, но где мы могли видеться, я сначала не мог вспомнить. Хоть я на память не жалуюсь. Тем более что Перстень частенько помогает вытаскивать из закромов совсем уж забытое. Подпол, кстати, меня тоже, похоже, узнал и старался вспомнить, где мы виделись. Несколько раз я ловил на себе его заинтересованные и внимательные взгляды, а затем, когда собравшиеся у карты стали расходиться по своим делам, он подошел ко мне и обратился с вопросом:

– Подполковник Камышников, Анатолий Павлович. 5-я танковая армия. Брянский фронт. Простите, товарищ подполковник, мы с вами раньше нигде не пересекались? Лицо мне ваше очень знакомым показалось.

– Седов Владимир Николаевич. Закавказский фронт. Мне ваше лицо тоже знакомым показалось. В Белоруссии не служили?

– С начала июня по июль прошлого года проходил службу комбатом в 53-м танковом полку 27-й танковой дивизии 17-го мехкорпуса. До войны стояли в Новогрудке. Там войну и начал. А вы?

– Служил в Бресте. 333-й стрелковый полк 6-й Орловской дивизии, тоже с июня прошлого года. Войну встретил в крепости, потом отходил через Слуцк и Бобруйск.

– Считай, земляки.

– Ну да. Кажется, я вас в начале июля в Слуцке видел.

– Похоже, да. Я там в лагере для военнопленных сидел, когда наши войска город и нас из плена освободили. Вы, по-моему, руководили одним из подразделений НКВД, бравших город. Потом еще выступали перед освобожденными из офицерского лагеря. Вы были в форме офицера войск НКВД.

– Да, это был я. Вы-то как в плен к немцам попали? Насколько я знаю, ваша дивизия отходила в направлении Столбцов.

– Наша дивизия почти не имела оружия и техники, ее штаб и тыловые структуры, а также тяжелое оружие, к которому не было боеприпасов, были сконцентрированы в лесу, в 18 километрах от Барановичей. Та часть дивизии, что имела оружие, заняла оборону на западной окраине Барановичей. Там и попали под удар танковых частей Гудериана. Раскатали они нас в хвост и гриву. Большая часть дивизии была рассеяна, те, кто остался в строю, начали отступать в направлении Столбцов, а оттуда уже пошла к Узде. Я на подходах к городу под обстрел попал, ранение получил, от своих отстал, неделю в лесу у местных жителей отлеживался. Потом к фронту пошел. По пути полицаи из местных жителей меня и взяли. Доставили на сборный пункт пленных, а оттуда уже отправили в Слуцкий лагерь.

– Понятно. После освобождения что делали?

– В лагере у меня рана снова открылась, поэтому после освобождения сразу в строй не поставили, отправили как легкораненого в штаб Константинова. Занимался формированием из пленных бронетанковых частей. Подлечившись, командовал сводной танковой ротой. Участвовал в боях на укрепрайоне, потом с боями отходили к Бобруйску и Гомелю. За месяц боев из танковых ротных переквалифицировался сначала в комбата, а затем и командира стрелкового полка. В этом качестве и вышел к своим. Потом были бои под Гомелем, снова ранение. Госпиталь. За бои под Слуцком наградили орденом Красного Знамени и очередным воинским званием – капитан. Вылечился и снова воевал, теперь уже под Рославлем. Командовал стрелковым полком в 4-й армии. Там получил второй «боевик» (орден боевого Красного Знамени) и «майора». Снова госпиталь. Выписался лишь весной этого года. Со мной лечился однополчанин из нашего 17-го корпуса. Он только в 36-й танковой дивизии служил. После выписки он попал служить во 2-й гвардейский корпус под начало к своему бывшему замкомдива Лизюкову, которого до войны часто встречал. С его подачи меня после выписки тоже под начало генерала Лизюкова направили. В оперативный отдел штаба корпуса, а потом и армии.

– Ясно. Анатолий Павлович, может, за встречу и знакомство по пятьдесят грамм? А то я смотрю, мы тут совсем одни остались, а людям убирать надо.

– Я – за. Тем более что я вам за свое освобождение из лагеря военнопленных до конца жизни теперь должен. Мне порой снится совсем другая судьба и жизнь… Вы где разместились? Может, ко мне в комнату? Я в ней один. Соседа пока не дали, – идя по коридору, предложил Камышников.

– Да какая, в принципе, разница. Давайте у вас – раз вы один.

Смех нас разорвал, когда мы остановились у дверей нашей с ним общей комнаты. Камышников оказался как раз моим соседом. Быстро накрыв из своих запасов стол и пропустив по маленькой, мы продолжили прерванный разговор.

– Я видел, что вас очень интересовала обстановка на Воронежском направлении? – спросил Камышников.