Все, что оставалось Смотрителю: дождаться, когда субъект зарегистрируется, пройдет контроль у входа в сектор и коротким кивком распрощается с провожающими. Когда провидец появился перед третьей линией контроля, мастер уже снял туфли, верхнюю одежду и теперь вытаскивал из брюк ремень. Смотритель управился быстрее, и на свободную (от нервотрепок) территорию они попали почти одновременно.

Одевшись, мастер уверенно направился в самый дальний зал посадочной зоны, и Смотритель едва успел отследить его в толпе. Посадка на чартер шла полным ходом, и субъект не задержался больше ни на секунду. Он предъявил талон у ворот под номером 52 и прошел по трапу-трубе прямиком на борт самолета.

Смотритель плюхнулся в кресло напротив посадочного сектора 51 и утер со лба испарину. Дело сделано. Выражение, сомнительное по форме, но верное по смыслу. Провидец достал телефон и нажал кнопку вызова. Абонент ответил после первого гудка.

– Он на борту, – шепнул Смотритель. – Я свободен?

– Да. – Абонент секунду помолчал. – В определенной степени.

– Но вы обещали…

– Я найду вас, когда понадобитесь.

– Это нарушение договора! – наклоняясь почти к коленям, прошипел Смотритель.

«Пассажиры рейса 173 авиакомпании „Эс-8“ приглашаются на посадку в сектор 51», – сообщила приятным голосом диктор справочной службы.

– Ваш рейс, – вдруг сказал кто-то у провидца над ухом. – Если это действительно мастер Шуйский, я потревожу вас, только когда выберут нового главу Цехового Совета.

– Это… – Смотритель попытался обернуться, но твердая рука невидимки больно сжала ему плечо, и провидец остался в прежней позе. – Это очень долгая процедура. К тому времени, возможно…

– К тому времени ему будет некем командовать, – шепнул невидимка. – А после того, как вы укажете мне на последнего мастера, останусь только я. И вы. Для разнообразия. Всего хорошего, господин Смотритель. Приятных вам снов.

Плечу стало легче, и Смотритель резко обернулся. Ему показалось, что где-то на краю поля зрения мелькнуло нечто вроде легкого облачка сигаретного дыма, но утверждать он бы не решился. К тому же неподалеку была курилка, мало ли? Провидец резко встал, нервно схватил багаж и поспешил к посадочным воротам. Ему страшно хотелось убраться как можно быстрее и как можно дальше. Убраться и выкинуть из головы все, что произошло и привиделось за последние трое суток…

«…Казалось, миг растянулся на целую вечность. Впрочем, так лишь показалось. Ну, или вечность попалась поддельная, этакая дешевая китайская побрякушка. Мастер находил в себе силы невесело шутить лишь потому, что умирал не впервые. И каждый раз последний миг растягивался, будто резиновый. Но, как рвется, в конце концов, любая резина, рвалось и последнее мгновение. В точности, как хорошая резина, неожиданно и больно ударяя напоследок по рукам.

В этот раз удар рваной грелки был не только силен, но и горяч. Огненная волна сломала мастера пополам и швырнула на уцелевший третий ряд салона. Громкий хруст ломающихся костей заглушил все прочие звуки, даже вопли последних обезумевших пассажиров и трубный гул пламени. Проткнутое осколками ребер сердце напоследок мелко потрепетало и затихло. Сознание медленно угасало, как бы закрывая текущие «программы». Сначала «выключилось» осязание, затем обоняние и звук…

А секундой позже горячий смерч скрутил «на отжим» и в таком вот компактном виде буквально вбил искореженное тело мастера между креслами, на которых корчились в пламени еще двое пассажиров.

Дольше других продержались «программы» зрения и мышления. Мастер до последней секунды видел и понимал, что происходит. Но даже когда зрение капитулировало: кипящие глаза вытекли из глазниц, а затем вспыхнули вместе с кожей и мышцами лица, мастер еще осознавал себя.

Ему уже не было больно, он находился в той странной сумеречной зоне между окончанием одной жизни и началом другой, где не существовало ничего, кроме чистого разума. Ни боли, ни эмоций, ни желаний. Он существовал и не существовал одновременно, паря во мраке перехода от боли агонии к боли воскрешения.

Мысль о том, что весь этот кошмар предстоит прочувствовать заново, только в обратном порядке, не особо воодушевляла мастера, но воскрешение стоило и не таких жертв. К тому же мастера никто не спрашивал, хочет он воскресать или нет. Такова была воля мифической Вечности, Бога, генетической мутации… кто знает точно?

Но это чуть позже, а пока… «уснуть и видеть сны, быть может». Хотя, нет. Снов не будет. Будет темнота, пустота, небытие, а затем снова боль. В общем, как всегда…»

…Смотритель резко открыл глаза и шумно выдохнул. Жив! Да, он все время осознавал, что это только повтор вещего сна, но как это было натурально! Провидец удивленно оглянулся. Самолет? Когда это он успел попасть в кресло «Боинга»? Пришел на «автомате»? Ну что ж, так даже лучше, не успел заскучать. Уф-ф! Слава богу, все почти позади!

Он резко вскинул руку и посмотрел на часы. Время! Смотритель повторно увидел «полуфинал» своего сна именно в те минуты и секунды, когда трагедия произошла на самом деле! Невероятно! Ни ему, ни другим Смотрителям такое не удавалось ни разу. Уникальный случай! Интересно, есть ли в этом какой-нибудь скрытый смысл, тайный знак свыше или что-то подобное? И если есть, как его следует толковать?

Провидец взглянул по сторонам. Пассажиры безмятежно сосали карамельки, ничуть не интересуясь происходящим в данную секунду на земле. Никто и не знал, что стоит смотреть вниз. Впрочем, с борта взлетающего «Боинга» цепочки разнокалиберных костров внизу никто не увидел бы при всем желании. Да, пожалуй, и не стоило на это смотреть.

Смотритель прикрыл глаза, искренне надеясь, что ему не привидится финальная сцена из вещего кошмара. Сон уже стал явью, и отныне в сознании Смотрителя ему не было места. В памяти – возможно, в грезах наяву – нет. Да и в памяти-то на уровне полувранья. «Видели по телевизору? А я там был, почти рядом! Почти видел все своими глазами! Мы как раз взлетали в паре километров от места крушения. Настроение, скажу вам честно, было не очень…» В общем, стандартный файл памяти, как у всех обывателей.

Смотритель нащупал в подлокотнике кнопку и немного откинул спинку кресла. И все-таки выкинуть из головы эту историю не удастся, даже если не пригрезится в «закрепляющем повторе» ее окончание. Кроме того, что случившееся было крупной авиакатастрофой, происходившее в эти самые минуты на месте крушения имело еще и глобальное значение, хотя пока об этом знали только два человека на всем белом свете: Смотритель и Хамелеон. Когда же все закончится (или это уже закончилось?), весь мир, сам того не желая и не замечая, свернет на дорожку новой Вероятности развития событий, далеко не прямую и довольно темную. А все из-за трусости Смотрителя, страшно желающего жить и, по возможности, вечно.

Провидец вздохнул. Мир, конечно, было жаль, но себя все-таки «жальче». Он чуть поерзал, устраиваясь в кресле, и, наконец, задремал. Как выяснилось, поступил Смотритель довольно опрометчиво. Финал авиакатастрофы отгремел и больше не мог пригрезиться, а вот финал вещего сна пока не реализовался, и провидцу пришлось-таки посмотреть его второй раз. Все попытки очнуться ни к чему не привели, и Смотритель смирился.

Ну что ж, не такая великая плата за жизнь и за предательство. Что отныне одно и то же…

«…Пожарные, спасатели и медики прибыли к месту крушения спустя полчаса. Вернее, прибыли они в район крушения, а не к месту. Непосредственно к горящим обломкам сумела подъехать только одна пожарная машина на базе „Урала“ и один „уазик“. Экипажам более современных, но отличающихся меньшей проходимостью машин пришлось месить талый снег и грязь ногами. Обломки были разбросаны на большой территории, и спасательная операция в темноте да еще на пересеченной местности шла довольно трудно. Спасательные команды рассыпались и теперь сбивались в случайные группы, медленно бредущие по холодной хляби на свет горящих обломков.

Спасатель из экипажа «уазика» остановился и потянул носом. Частично дым сносило ветром в другую сторону, но видимость все равно была нулевой, а запахи горящего керосина, пластика и дерева чересчур сильными. Они почти полностью перебивали запахи другого рода: пережаренного мяса, паленых волос и тлеющей одежды. Однако спасатель уловил, что хотел. Он обогнул несколько крупных обломков, перебрался через ствол поваленной ели и спустился в неприметную ложбинку, провалившись в талый снег почти по пояс. Выбравшись из сугроба, он снова замер и повертел головой. Запах доносился откуда-то слева. Этот сладковатый, вызывающий волну плохо контролируемого гнева, смрадный запах врага. Его не мог унести никакой ветер. Запах, распаляющий охотничьи инстинкты и не оставляющий в голове ни одной мысли, кроме приказа «Убей!»

Спасатель выбрался из ложбинки и остановился около тлеющего обломка фюзеляжа. На грязной проталине рядом с обломком не нашлось ничего похожего на оружие, и спасателю пришлось импровизировать. Он оглянулся, чтобы лишний раз убедиться, что его никто не видит, ухватился за горячий кусок дюралюминия и резко, будто кусочек шоколада от плитки, отломил длинную, узкую полоску металла. Сунув обломок в карман форменной куртки, он лизнул обожженные пальцы и направился к темнеющим на снегу скорченным фигурам.

Три сильно обожженных трупа, издалека казалось – детских, лежали на крошечной полянке под обугленной елью. Только приблизившись на десяток шагов, можно было понять, что трупы на самом деле не детские. Просто они скорчились в «эмбриональных» позах, настолько сильным было убившее их пламя. Остатки двойного ряда кресел тлели в нескольких метрах от трупов.

Спасатель обошел тела по часовой стрелке и присел над вещицей знакомых очертаний. Это был паспорт. На удивление целый, с едва тронутой пламенем обложкой. Спасатель достал фонарик и осветил третью страницу документа. Чутье не подвело, один из троих был тем, кто нужен.

Метрах в двадцати от спасателя и его находок проковыляли двое пожарных с какими-то баллонами или ранцами за плечами. До спасателя донесся обрывок их разговора:

– …Вон там основная масса. Полста человек, говорят, было.

– Хорошо, что чартер. Был бы рейсовый, вообще по трупам бы ходили…

Спасатель оглянулся, выбрал ближайший поваленный ствол и уселся верхом. Паспорт он положил в карман, а вместо него достал сигареты и зажигалку. Прикурить можно было от ближайшей тлеющей ветки, но спасатель побрезговал. На ветке пузырилось что-то желтое. Возможно, просто смола, а может, какие-нибудь останки вроде мозгов.

Сигаретный дым не внес существенного улучшения в общую гамму зловония, да еще и привлек «стрелка». Вынырнувший из неверной, разорванной отсветами костров и лучами прожекторов темноты, невысокий пухлый медик по виду был явным халявщиком. Любая работа для него была досадным перерывом в череде перекуров за чужой счет. Пыхтя и сгибаясь под тяжестью не такого уж увесистого с виду медицинского саквояжа, фельдшер пробрался к поваленной ели и, не дожидаясь приглашения, уселся рядом с бездельничающим спасателем. Видимо, решил, что нашлась родственная душа.

– Мужики говорят, командир в эфире орал во всю глотку, – медик опустил воротник зеленоватой куртки и устало вздохнул. – Лядские сугробы. Есть курить?

– Легкие, – спасатель протянул ему пачку «Золотой Явы». – Что орал-то?

– Пытался развернуться и до полосы дотянуть. – Фельдшер вытянул из пачки сигарету и похлопал по карманам. – А огонь? Даже когда они начали елки крыльями косить, все надеялся на что-то. Вот ведь беда-а…

– А что он конкретно кричал? – Спасатель протянул ему прозрачную китайскую зажигалку.

– А х-хто его знает? – Медик чиркнул колесиком, прикурил и «рефлекторно» сунул зажигалку в карман. – Диспетчеры сами в шоке. Орал, говорят, и точка.

– Может, его террористы… того? – спасатель небрежно изобразил человека с ПЗРК на плече.

– Вроде нет. – Фельдшер пожал плечами и неловко перехватил соскользнувший ремень походного саквояжа. – Человек из САБа что-то про лед на элеронах говорил. Видишь, снег валит. Плохо «незамерзайкой» обработали, наверное. А я думаю, судьба у них такая.

– У всех?

– Получается, да.

– Ну-ну, – спасатель вытянул шею и, прищурившись, уставился куда-то в снежную темноту. – Не тебя там зовут?

– Где?

– Вон, где свет.

Спасатель приподнялся и указал на кусок фюзеляжа, воткнувшийся в землю на опушке леса. Фельдшер проследил за его жестом и проворно вскочил.

– О, точно! Шеф маячит. Ни минуты отдыха. Иду, Борис Иванович!

Второпях он запнулся о ближайшего мертвеца и едва не свалился в черный от сажи снег. Поскольку все внимание медика было сосредоточено на начальстве, а конвульсивное движение пальцев руки пострадавшего было минимальным, фельдшер его не заметил. Зато его заметил спасатель. Он вновь оглянулся по сторонам, отбросил окурок и присел над обгоревшим пассажиром. Некоторое время он просто сидел и наблюдал, как на остатках одежды погибшего тает мокрый мартовский снег, затем ухватил труп за плечо и легко перевернул.

Мертвец уже не выглядел пережаренным куском мяса на переломанных костях. Руки и ноги выпрямились, плоть стала мягкой и податливой. Обгоревшее лицо пассажира тоже менялось на глазах. Поначалу изменения скрывал слой снега, но затем в сплошной белой маске протаяла маленькая дырочка, – напротив рта – из которой вырвался легкий парок. Еще через несколько секунд снежная маска сползла по щекам, и спасатель увидел лицо оживающего человека. Было оно вовсе не обожженным, а вполне целым и здоровым, только раскрасневшимся, как после бани. Спасатель открыл найденный паспорт и сверился с фотографией.

– Юрий Михайлович Шуйский, – нараспев прочитал спасатель. – Какую-то фамилию вы себе выбрали, мастер, несерьезную. Вот раньше у вас были: Блэксворд, Моргенштерн, Хельм. Сплошной звон металла. Боевые были фамилии, звучные.

– Хамелеон… – хрипло выдохнул Шуйский, пошарив вокруг мутным, невидящим взглядом. – Я… был… прав. Самолет… почему он упал? Это… сделал… ты?

– Если бы это сделал я, вы погибли бы сразу, милорд, без мучительного, но бесполезного воскрешения. Нет, все случилось само собой. Правда, я знал, что это произойдет.

– Тебе сказал… Смотритель?

– А что ему оставалось? У меня и немые говорят. Все цепляются за жизнь. И люди, и звери, и даже такие твари, как вы.

– Ты убил Смотрителя? Их убивать… нельзя… даже тебе.

– Знаю. Если вас это так волнует – он жив. Я поступил по-джентльменски. Смотритель сдал вас, мастер, и спокойно улетел в деловую командировку. Алиби ему обеспечено. Я же остался здесь, прошу ненавидеть и бояться!

«Спасатель» развел руки в стороны и театрально поклонился.

– Я… заплачу большие деньги… я…

– Не смешите, милорд, – «спасатель» стер с лица гримасу шута и поморщился. – Я не такой идиот, чтобы покупать себе смерть. Я и есть смерть. Во всяком случае, для вас. Таков уж мой крест.

– Чего же ты ждешь?! – Шуйский оперся на локти и чуть приподнялся. – Добивай!

– Я жду, когда у вас восстановится зрение, мастер, – наклонившись к нему, понизил голос «спасатель». – Мой личный кодекс чести требует посмотреть врагу в глаза, прежде чем убить его. Не правда ли, благородно по отношению к приговоренному? Дать ему шанс увидеть напоследок небо и своего палача! Ведь это будет ваша реальная смерть, такое зрелище увидишь только раз в жизни. Но ваши глаза пока похожи на белок глазуньи. – Он выпрямился и добавил уже спокойнее: – Времени целая вечность, я подожду.

– Думаешь, напугал?

– Думаю, нет. Это что-то меняет?

Мастер Шуйский, обессилев, упал на снег и попытался смежить воспаленные веки, но они не послушались. Мутные глаза постепенно становились прозрачнее, но казалось, что он по-прежнему ничего не видит. Взгляд его был устремлен к серым, сыплющим мокрым снегом небесам.

«Спасатель» медленно, явно рассчитывая на реакцию со стороны будущей жертвы, вынул из кармана сине-оранжевой куртки дюралевый обломок. Хотя бы боковым зрением (оно уже наверняка восстановилось) Шуйский был обязан увидеть это импровизированное оружие, но реакции с его стороны так и не последовало.

– Да, мастер, выдержки вам не занимать, – «спасатель» усмехнулся. – Но вы меня все равно видите. Я читаю это в ваших предсмертных мыслях.

Хруст и чавканье воткнутого