– Я тоже так думал. Успех действительно стимулирует. А сегодня спрашиваю себя: ну, допустим, и зачем? Что потом?

– Разве от этого можно уйти, отказаться? После стольких лет?

– А почему нельзя?

– Эх, дружище… Это тяжелое решение, ты должен это понимать. А вдруг ты себя переоцениваешь? Вдруг ошибаешься и захандришь на этой почве, заболеешь чем-нибудь?

– После того, что уже было, сам черт не страшен, – бравировал я.

– Знаешь, мне кажется, что во всем, в любом деле, нужно уметь нажимать на тормоза, уклоняться от ударов. Отрываться, уезжать куда-нибудь, – рассуждал де Лёз о своем. – И не только когда приспичит. Нужно уметь сохранять в себе… Ну, тонус, что ли. И еще – нужно иногда сдаваться… Да-да, сдаваться. Это не значит проигрывать. Новизна… Она вообще от многого лечит. Она появляется там, где отмирает старое.

– Абстрактно. Но ты прав, – согласился я. – Я всегда старался избегать однообразия, рутины. На письме это отражается мгновенно. Но мир действительно изменился, – повторил я уже сказанное. – Простых решений сегодня мало. Теряешь время, топчешься на месте. А завтра оказываешься в той же точке, перед той же дилеммой.

Но он вряд ли меня слышал.

– Книги никому не нужны. Те, которые пишу я. И в этом нет ничего трагичного. Просто это так, вот и всё, – продолжал я. – Людям нужно… Они ищут другое сегодня. Посмотри, что стоит на витринах книжных магазинов. Посмотри, о чем речь в этих книгах. Мир тронулся, Арно. Он не просто изменился. И пора с этим считаться. Иначе он сотрет нас в порошок. Чем поносить людей, род людской, я стараюсь увидеть в этом что-то рациональное, позитивное. Нельзя бороться с ветром.

Он попросил еще вина и долго молчал, уставившись в огонь.

– Тогда нужно заняться чем-то, – пробурчал он безвольно. – На время. Пока в голове нет ясности. Тебе нужно направить энергию на что-то конкретное… Здесь. Или там. Почему сам книги издавать не хочешь?

– Свои, что ли?

– Вообще книги.

– Заняться издательской деятельностью? Ты бы знал, что там происходит.

– Да везде одно и то же происходит. Книжный мир ты знаешь. Взгляд изнутри – это самое важное.

– Разве не взгляд снаружи?

– Снаружи ты уже навидался. К чему это привело? Нет, любая профессия, любое настоящее дело – это не только расчеты. Это судьба. Это я тебе говорю как человек… – Де Лёз осекся. – Я всю жизнь занимался делами. Всё про это понимаю. Есть только одна вещь, которую ты можешь не знать, по неопытности. Но о ней даже говорить рано. Ты не готов.

– Какая?

– За деньгами можно бегать всю жизнь. Хватаешь, хватаешь, и вроде поймал. Прямо за хвост. Наступает момент, когда чувствуешь, что вот она, трепыхается у тебя в руках. Фортуна! И вдруг – опять ничего нет! Со мной так было не раз. И пять нужно начинать с нуля. Если всерьез к этому относиться, то – караул! Очень быстро получаешь по башке, и не можешь очухаться. А важен процесс. Важно в него верить. Если этого не чувствуешь, если не можешь смириться с этим, то лучше не начинать. Всё закончится сожалениями, разбитым корытом. Вот как у тебя…

Он был прав во многом. Но мне не хотелось спорить, не хотелось втягивать его в пустые дискуссии о моем житье-бытье.

– Могу даже попробовать помочь тебе, – сказал де Лёз. – Что, если открыть издательство в Париже?

– В Париже?

– Есть у меня знакомый. Учились вместе в лицее. Живет в Сингапуре, вином торгует. У него есть свое издательство, свои журналы, но, кажется, в Испании, точно не помню. Могу поговорить с ним… В конце концов, я тоже должен буду однажды домой вернуться, – добавил он.

– Ты? Во Францию? Да кто тебе поверит?

– Не ресторан же открывать или гостиницу, черт возьми.

– Издательство? И что ты будешь издавать?

– Да не я, а ты. А себе я нашел бы применение рядом. Подумай.

К этому разговору мы, как ни странно, вернулись позднее, уже по телефону.

* * *

Николай-Николаич, мой вчерашний издатель, никогда не звонил мне сам. Обычно появлялся кто-нибудь из сотрудников, секретарь, помощник. Или приходило сообщение по электронной почте, в котором он фигурировал как N. N., – таким был обычный протокол.

Так и на этот раз. Помощник просил перезвонить N. N., а еще лучше заехать в офис. Это говорило о важности просьбы, измеряемой, как правило, деньгами.

В прошлом чиновник среднего звена, в Министерстве печати он числился как раз в те годы, когда из центральных органов власти посыпались распоряжения, для кого-то шокирующие, а для кого и долгожданные, делить «народную собственность» и уносить с собой кто сколько унесет. Николай-Николаич оказался в нужном месте в нужный момент. Став владельцем двух полиграфических комбинатов, он стал и видной фигурой в книжном мире. Но обстоятельства – это, конечно, еще не всё. Необходим характер, определенный склад души. Ведь не каждый человек готов с разбегу прыгнуть в новую жизнь. Не каждый умеет пойти на риск и уж тем более измерить этот риск как следует, что является, наверное, главной составляющей таких решений. Поэтому и талантов – в определенном смысле слова – таким людям не занимать. Сегодня N. N. возглавлял большое московское издательство и был довольно богатым человеком.

Я называл его «бывшим» издателем, хотя он и оставался единственным, кто продолжал издавать и распространять мои сочинения у меня на родине. Я просто перестал в него верить. Перестал верить в смысл продвижения книг дедовским способом: редакция, тираж, оптовый посредник, книжный магазин… Цепочка существовала, но не работала. Во всяком случае, не на меня, автора. Статистика отсутствовала. Гонорары – в целом тоже. И всё это тянулось из года в год. Зачем – я и сам не знал.

Николай-Николаич был в своем обычном духе. Невысокий, высоколобый, плоскостопный, с немодными темными усиками и, как всегда, когда сидел на работе, в костюме да при галстуке, – он задумчиво улыбался и как-то ненароком меня разглядывал, пытаясь понять, какого лешего я начинаю с вопросов, интересовавших его меньше всего на свете, ведь не я его, а он меня пригласил по делу.

Так бывало каждый раз. И даже если я заранее отправлял письменную «повестку дня» на его электронный адрес, чтобы не пришлось чесать языком обо всем и ни о чем и чтобы выглядеть хоть немного деловым человеком. Это был единственный в мире человек, который мне никогда и ни в чем не верил. Впрочем, я давно подозревал, что точно так же он относится ко всем без исключения.

Момент был подходящий, чтобы попросить свои деньги, небольшие, но честно заработанные с последнего тиража последней книги, распространение которой по Москве как-то замерло, а то и вовсе прекратилось. Однако уже с порога кабинета, едва пожав его мягкую руку, я понял, что платить ему не хочется. Уже который год, с началом финансового краха, душа у него не лежала к расчетам с авторами. Мне деньги, вам слава – таков был принцип.

Навязывался же принцип разными методами, и все были отработанные. Самый штатный метод и, видимо, зарекомендовавший себя, опирался на чужое безволие, на всеобщее нежелание портить отношения. В конце концов, речь шла не о таких высоких гонорарах, которые могли бы сказаться на достатке. Получение гонорара оставалось скорее делом принципа, но уже другого. И уж так сложилось в издательском мире (не стоит путать его с книжным), причем повсеместно, что предложение всегда превышает спрос. Поэтому любой самый бесчестный, самый вороватый и зарвавшийся издатель оказывается всегда честнее, чем жульничающий автор. Жульничество автора всегда сводится к одному и тому же грубому противовесу: либо он грешит плагиатом, либо сам автор – бездарность. И даже непонятно что хуже. Сыграть на этом может кто угодно. Поэтому автор и оказывается в самой невыгодной позиции. Он фактически лишен возможности отстаивать свои права, в том числе и имущественные, пока не стал знаменитостью. Но это в теории. А на деле в недобросовестности можно обвинить любого пишущего человека. Доказательств никто здесь не требует. В результате – заведомое бесправие.

Расхлебывать приходилось всем вместе. Выбирая меньшее из зол, не очень успешный автор, вроде меня, всегда предпочтет просто продолжать печататься, получая за свой труд копейки или не получая вообще ничего, и ждать своего часа, когда гонорары увеличатся до разумных сумм, когда будет смысл добиваться выплат. Это разумнее, чем идти к другому издателю и начинать отношения с нуля, как правило точно такие же. И это тем более абсурдно, когда понимаешь, что все они прошли одну и ту же школу и лакомятся из той же миски, если не пошли на картельный сговор.

В отличие от большинства, я всегда предпочитал отстаивать принцип. Тем самым я заставлял себя уважать. Впрочем, еще больше раздражал. Ведь на принципы можно отвечать только принципами. А что делать, когда их нет вообще? При любом раскладе, как теперь говорят и пишут, имея в виду, конечно не колоду карт для игры в покер, чувство собственного достоинства представлялось мне отправной точкой. Не будь ее – отношения с N. N. просто бы прекратились.

Николай-Николаич отвечал по телефону, по внутреннему да по мобильному, запрашивал данные по продажам в разных отделах и всё так же задумчиво ухмылялся. Что-то он мудрил. Пока в соседних кабинетах ему готовили статистику продаж моего романа, он попросил принести кофе, а для меня еще и стакан воды. Я гладил нежное шелковистое пузо его экзотической собаки по кличке Дуся, которая разлеглась у меня в ногах, и уже чувствовал – даже по глазам капризной Дуси, – что в этот раз меня ждет какой-то сюрприз.

Позвонили. Сообщили данные. Я слышал цифры через динамик. Тираж разошелся весь. Три тысячи. Последние двести экземпляров куда-то сдали, чтобы разгрузить не то складские помещения, не то «логистику». Книга, как уточнил живой мужской басок, расходилась «довольно неплохо».

– Что же, поздравляю, – заявил Николай-Николаич, отключив селектор. – А я и не знал, что вы таким успехом стали пользоваться, – съехидничал он.

– Аванс был символичный, – перешел я к делу. – Теперь можно подсчитать ваш долг.

– Аванс выплатили? Сколько?

– Не помню. Мизер. Это написано в договоре. Мне не хотелось тогда торговаться.

– Хорошо, сосчитаем. И вышлем вам сведения… Иванова, знаете такого прозаика? – спросил Николай-Николаич.

– Ивановых я знаю как минимум троих, – ответил я.

– А таких, как вы, я знаю еще больше, – съязвил Николай-Николаич. – Во Франции ведем переговоры об издании его книжки. Вы могли бы взглянуть на перевод?

Он подсунул мне стопку листов…

* * *

Я вернул ему текст через три дня. Не сказать чтобы рукопись показалась мне совсем бездарной. Во всяком случае, русский оригинал вызывал определенное уважение. Искалеченный переводом, текст стоически не сдавался, грудью отстаивал свою честь. Написанный довольно звонко, стильно, с юмором, роман повествовал чуть ли не о самом вельзевуле, воплотившемся в простого смертного, который разгуливал во крови и плоти по улицам сегодняшней Москвы.

Я понимал, что в минуты уныния и сомнений во всяких насущных смыслах, которые заставляют жизнь пружинить от себя самой, подобное чтиво даже такому человеку, как я, отбившемуся от стада, может сослужить неплохую службу. Именно это однажды и случилось с книгами небезызвестного беллетриста Чёртишвили, – как я его прозвал для простоты, – «собрание сочинений» которого, из одних детективов, спасло меня от черной депрессии, обрушившейся на меня в летнюю парижскую жару; стопку книг мне подарил русский приятель и, по-видимому, из пижонства, раз уж проезжал через мою улицу на чьем-то одолженном «порше».

Казалось всё же непонятным, кому сдалась эта книга во Франции? Местного переведенного фэнтези в Париже и так навалом. Продают эти однодневки, если не в переходах метро, то в привокзальных киосках, где в дорогу запасаются бутылкой «евьяна», газетой, бутербродом или просто жвачками с хлорофиллом. Или я терял связь с реальностью?

В переводе, откровенно школярском, дословном, терялся и весь сарказм автора, который русскому читателю стал необходим как острый соус. В результате возникало впечатление, что речь в книге идет о похождениях самóй нечистой силы, ни много ни мало, которая буквально не дает продохнуть своей жертве. Жертвой являлась сама Россия, она-то умела выставить себя на посмешище. А вся соль – земли, России, самой этой пародии – в аллегории. Разумеется, очень смелой, чего уж там. Раз уж мир – это чья-то выдумка, раз уж всё в нем так виртуально, так погрязло в пикселях, в «цифре» из одних шестерок, допустить теперь можно всё.

Из развлекательного опус на глазах перерождался в мрачноватый пасквиль. Хотя сам «Иванов», антигерой, выведен был настолько точно, так мастерски манипулировал людскими душами, искушая их славой, а себе оставляя деньги, что я вдруг спросил себя, а не принадлежит ли авторство самому Николай-Николаичу? Что, если и он тайком переводит деньги на бумагу, но в буквальном смысле слова? Ведь не смог бы он, в его-то положении, печатать всё это под своим настоящим именем. Хорош был бы автор литературного произведения, наряженный в костюм за пятнадцать тысяч евро, с идеально завязанным золотистым галстуком на груди.

Об этом я ему и сказал. Он долго, не без самообольщения улыбался.

– Нет, до этого я пока не докатился… В отличие от некоторых. Если уж опускаться, то ради чего-то стоящего, а не просто так, из тщеславия, – едко отшутился Николай-Николаич. – Я грешу там, где можно что-то заработаться, а не потерять.

– Некоторые – это я?

– Ну, разумеется. Я бы на вашем месте перестал обижаться, кровь себе портить. Грешен так грешен. Да ладно, давайте о книге поговорим. Переделать и издать, – без преамбул перешел он к делу. – Переписать, я думаю, нетрудно… Носителю языка. Что вы думаете?

– Как раз переписывать бывает трудно. – От размаха его проекта я даже немного опешил. – Это что, разве не носитель языка? – Я показал на стопку листов с французским переводом. – Не француз переводил?

– С деньгами можно всё. Когда вы, наконец, поймете? – тоном искусителя гнул свое Николай-Николаич.

– Кстати, ваша бумажка, которую вы мне прислали… отчетные данные по продажам… говорит о том же. Они не допускают честности в отношениях, – сказал я.

Они – я так и сказал, сознательно прибегая к неясности.

– Это как же? – Николай-Николаич с оживлением искал зажигалку, чтобы прикурить сигариллу. – Деньги, вы имеете в виду?

– Говорили мы с вами одно. А получаю я другое. Ведь там цифры фальшивые. Начиная с отпускной цены. Если им верить, вы продавали книгу себе в убыток, и деньги должен вам я.

– Так и есть.

– Нет, это не так, – возразил я. – Но судиться с вами я не буду.

Он не обижался. Я давно подмечал в нем эту черту – способность по достоинству оценивать собеседника. Резкость на словах, прямота и несогласие Николай-Николаича всегда взбадривали. Может быть, поэтому я и относился к нему терпимо. Если бы не завышенная самооценка, которой он страдал, но как чем-то врожденным, на что нелепо обижаться, я бы, наверное, относил его к умным людям. В нем даже было понимание главного, того, что слабый человек нужен ему так же, как и сильный, даже если он предпочитает последнего по простой аналогии с самим собой, ведь уравнивать себя проще с равными. Он понимал, что и дураку нельзя дать умереть с голоду лишь потому, что он дурак и не способен себя прокормить. Именно этот диковатый «детерминизм», принятый на вооружение такими парвеню, как он, не давал ему подобным, а может быть, и всем нам, окончательно опуститься.

После встреч с N. N. я всегда чувствовал себя раза в два проще, чем был на самом деле. И от бесед с ним, слава богу не частых, я уставал, как будто таскал на себе тяжелые мешки.

– Чего вы хотите? – спросил я.

Он вставил в рот сигариллу, прикурил ее.

– Издать эту вещь во Франции, – выпустив струйку дыма, заявил он. – Отдать кому-нибудь? Или, может, самим издать?

– Это вопрос?

– Да, вопрос.

– Сами вы можете всё. Это даже доказывать не нужно. А распространять кто будет, если сами издадите?

– Вот именно – кто?

– Как иностранный издатель вы не может распространять. Это не противозаконно. Но на практике это невозможно.

– Почему?

– Система так устроена. И я в этом не очень разбираюсь, – ответил я.

– Ну а если не как иностранный?

Я даже не знал, что ответить.

– Зарегистрировать юридическое лицо, да и распространять, – с удивленной ухмылкой пояснил Николай-Николаич. – Что-нибудь вроде немецкого гмбх… А что? Кризис закончился. Деньги опять появляются. Да и непонятно стало, что здесь происходит. Завтра, может быть, всем вообще придется дуть отсюдова?

– Если появляются деньги, то откуда эти цифры? – Я показал на распечатку со статистикой продаж моей книги.

– Вы хотите, чтобы я заплатил?

– Да.

– Сколько? – усмехнулся он.

Я взял ручку и прямо на распечатке сделал свои подсчеты. Они получились не сразу; я не помнил, как сразу добраться до калькулятора в телефоне, и пришлось вырисовывать школьные столбцы.

Взглянув на мои каракули, N. N. встал и вышел через боковую дверь, уводившую во внутренние апартаменты. Через минуту он вернулся с деньгами и молча выложил доллары на стол. Здесь была вся сумма, выведенная мною на бумаге, почти один в один, да еще и округленная в мою пользу.

– Расписаться? – спросил я.

– Если хотите.

Я попросил листок бумаги.

И уже через пять минут оказавшись на одной из узких улочек Москвы, запруженной машинами, я впервые всерьез спросил себя, неужели это всё, что меня здесь ждет? На это ли я рассчитывал? Этот вопрос я задавал себе в Москве всю мою жизнь.

Ипёкшино, 18 апреля

С утра солнечно и сильный ветер. Снег почти сошел. Лед остался только на прудах. Из-за порывов ветра на улице даже шумно. Но стоит выйти на террасу, такой воздух, что земля уплывает из-под ног.

Ипёкшино, 19 апреля

Облачно и ветрено с раннего утра. Небо плывет куда-то на юг. Всё гудит вокруг. Как только порывы стихают, во дворе становится удивительно тихо.

Сторож Наим, таджик, но в действительности таджикский узбек, с утра взялся чистить газоны. Сгребает остатки прошлогодней листвы и вываливает всё в кучу за забором. Хотел помочь ему, но почувствовал, что ему не хочется делиться своими обязанностями. Хозяин есть хозяин, сторож есть сторож. Что-то в этом духе он мне уже однажды объяснял. И он прав.

Вечером, вернувшись из Москвы, выпил рюмок пять водки. Последняя была лишней. Голова тяжелая. Впрочем, после города мне теперь приходится каждый раз приходить в себя.

Ипёкшино, 20 апреля

Вчера вечером, перед закатом началась настоящая метель. Газоны опять побелели. Снег оставался даже сегодня с утра. Но теперь опять солнце, ветрено. В «Огоньке» какая-то муть про Лондонскую книжную ярмарку. И всюду лучший друг всех пишущих в мире на русском языке Г. В., теперь уже в качестве главы какой-то новоиспеченной конторы с советским названием, чуть ли не «Госпечать».

Ипёкшино, 21 апреля

Настоящий весенний день. Тихо и солнечно. Небо синее, но ниже вдоль горизонта всё затянуто дымкой. На улице свежо, газоны еще мокрые. Ходить по ним – одно удовольствие. Не хочется возвращаться в дом.

Вчера поехал на такси в торговый центр за переездом, и уже знакомый мне водитель вдруг объяснил мне (в ответ на мою глупую тираду насчет оплаты труда местных мигрантов-таджиков и необходимости иметь чувство меры и совесть), что российские власти лишили свой народ всякой перспективы и что скоро люди возьмутся за оружие. Потому что народ не хочет, мол, жить среди всеобщего воровства и вымогательства. Вот тебе и таксист!