Может быть, я и вправду никогда еще не видел людей, способных работать так слаженно в полной тишине, без слов. Этому трудно было не удивляться. Все понимали друг друга с полуслова или вообще без слов. Вряд ли это объяснялось только тем, что им уже много раз приходилось проделывать все те же жесты сообща.

Осушив кружку, я вдруг почувствовал себя легко среди этих странноватых и непохожих на меня людей. Меня приняли, не задавая никаких вопросов, просто потому что я здесь оказался. Вряд ли только из-за Элен.

– Вы, наверное, еще хотите? – спросила сестра.

– Спасибо, я бы выпил еще, – сказал я.

Она вернулась с новой кружкой воды и вместе с ней протянула мне аудиодиск и какую-то брошюру.

– Это про нас… про наш монастырь.

Я взглянул на название диска.

– Свято-Елисаветинский монастырь, – кивнул я, будто от меня чего-то ждали.

– Да, в честь преподобной.

– Это под Минском? – спросил я; но нужно было понять и меня, ведь Белоруссия, затерянная среди полесий приграничная глухомань, которую все кому не лень забрасывают камнями, мне, как и всем, стала казаться краем света.

– Да, это рядом, – с той же кротостью ответила сестра. – Почти в городе, на окраине Минска. Троллейбусом можно доехать…

Троллейбусом. Я понимающе развел руками.

Час спустя я сидел с Элен на скамье под платанами особняком от всей группы. Сестры закончили с уборкой внутренних помещений. Все собрались. Микроавтобус, загруженный по самую крышу, тронулся в путь своим загадочным маршрутом. Каким именно – я не расспрашивал. Было очевидно, что любой ответ прозвучит слишком неожиданно. Сбившись безмолвной стайкой, сестры ждали прихода другого микроавтобуса, который должен был отвезти всех в гостиницу.

Элен вдруг спохватилась. Днем, после обеда, ей позвонил брат Коля. Он спрашивал, не могут ли они с другом приехать на знакомство с хозяевами отеля, к которым я их сосватал на заработки, уже завтра. Звонить прямо мне Коля стеснялся, не хотел мне «морочить голову». Элен извинялась за брата, казалась даже чем-то расстроенной. Мне пришлось ее успокаивать.

Конечно, получалась путаница. Элен отбывала в Париж утром, из гостиницы. А остальные сестры всей делегацией и уже без остановок должны были ехать через Париж дальше, прямиком в Минск, хотя кто-то из них и направлялась в Москву. Но мне не верилось, что они всерьез собираются ехать в своем микроавтобусе в такую даль. Годы назад я пару раз проделал этот путь на машине и прекрасно понимал, что значит просидеть на сиденье, глядя в окошко, сотни и сотни километров. Да еще и вдесятером, в жару.

Я понимал, что Герте и Пьерику будет трудно перекроить график заселения отеля. Сезон был в самом разгаре. И каждый сантим был у них на счету. С другой стороны, решено так решено. Зачем откладывать? Я решил прежде всего позвонить Герте (Пьерик по телефону отвечать не любил), чтобы хоть с их стороны появилась какая-то определенность.

Мест в отеле, конечно, не было. По самую среду. Но Герта вдруг поддержала идею. Он тоже считал, что лучше не откладывать. В конце концов, можно обойтись и без отеля. У них пустовала крохотная студия. Совершенно пустая, без мебели. Одна комната на двоих, душ, кухня. Да и в кухне не было необходимости, если ребят обеспечивать питанием в ресторане. Зато еще и веранда, свой отдельный садик, с общего двора из-за зеленой ограды невидимый. Герта предлагала снабдить спальню двумя хорошими матрасами. Ребята молодые, пару ночей потерпят. На этом мы и остановились.

Чтобы не печься на солнцепеке, я отошел в тень и позвонил Коле. Он сразу ответил. Я попросил его не менять планы и сообщить поточнее о времени прибытия поезда, когда билеты будут уже на руках, чтобы я мог приехать за ними в Ниццу.

Как быть с Элен? Дать ей уехать в Париж, когда брат едет в обратном направлении? Получалось, что они разминутся всего в несколько часов.

– Может, и вам остаться? – спросил я. – Я заберу вас в горы. Переночуете там у меня, в моей квартире. Себе я место найду. Там мест хватит всем. Завтра с Колей увидитесь. Так правильнее, поверьте.

Элен с упрямством замотала головой, но затем сиротливо засмотрелась на своих сестер. Что-то мешало ей сказать «нет». Затем вопросительно скользнув по мне своими светлыми глазами и словно извиняясь за что-то без единого слова, она обронила:

– Зачем вам эта обуза?

Я протестующе развел руками.

– Какая же в этом обуза? Лето. Все отдыхают. И я тоже… Да и должны же мы помочь Коле, – добавил я, но чувствовал в себе непонятную фальшь. – Неужели вам приятно, вместе приехав в такую даль, разъехаться в разные стороны?

Скользнув по мне беспомощным взглядом, она на миг отвернулась в сторону.

– Пойду, поговорю с матушкой, – сказала она. – Спрошу, что она думает.

– Правильно, – поддержал я.

Издалека я видел, что, пока Элен объяснялась с сестрой Ольгой, они поочередно поглядывали в мою сторону. Я уже было вознамерился подойти к ним, чтобы заодно предложить свои услуги с отъездом в гостиницу, ведь я мог взять в машину, двоих или троих, но Элен уже направилась ко мне.

Засматриваясь в сторону, ломая руки, она объявила, что всё в порядке, ее «отпускают».

– Я ведь сама по себе, – добавила она с неловкостью. – Я просто обещала помочь. Но всё сделано. Теперь с меня толку всё равно… – Она осеклась.

– Вот и отлично. Заедем, заберем ваши вещи, – сказал я. – Я вас подожду где-нибудь. И ужинать будем уже там, наверху. Идет?

Она уставила на меня благодарный взгляд. В этот миг я, кажется, впервые почувствовал какую-то новую для себя тоску вперемежку со свежестью в душе, тоже новой и еще непонятной.

– Это действительно так высоко? – спросила она.

– Не очень.

– Я позвоню Коле?

– Да, конечно… А пока пойду поговорю с вашими, – поторопил я. – Мы с собой можем забрать и сестру Ольгу, и еще кого-нибудь. Зачем им ждать?

Не дожидаясь ответа, я направился к группе предлагать свои услуги.

Сестра Ольга отреагировала на мое предложение без удивления, без ложной скромности – лишь кротко поблагодарила. И две ее помощницы, которым она предложила ехать с нами в машине, решив, что запаркована она где-то здесь же, рядом, с детским оживлением стали хватать свои пожитки, пластиковые пакеты с надписью супермаркета «Монопри».

– Нет-нет, не торопитесь, – остановил я всех. – Я схожу за машиной, она в улочке рядом. Я подъеду прямо сюда. – Я показал на стоянку возле булочной.

Элен приблизилась к нам. И вдвоем мы направились за машиной.

И уже через четверть часа мой рыдван выруливал под команды навигатора по узким улочкам в сторону центра Канн, чтобы оттуда попасть в отель, находившийся в противоположном предместье города.

Элен, сидевшая от меня справа, или уж действительно Леся, как звала ее матушка, то и дело опасливо косилась на меня краем глаза. Имя «Леся», хотя и непривычное для моего слуха, мне очень нравилось. Оно отдавало чем-то лесным, свежим, чуть ли не росистым, как мне вдруг чудилось. По улицам Канн катать в моем стареньком английском «ягуаре» трех монахинь из Белоруссии. Да еще и без страховки… Случалось ли со мной что-то более необычное за всю мою жизнь? Это был какой-то экстрим. Но в ту минуту я никому не смог бы этого объяснить. Казалось, Элен всё это чувствует, поэтому и косилась на меня с вопросительным пониманием.

Когда я притормаживал на светофорах, взвизгивал ремень генератора. Похоже, ослаб, растянулся. В зеркало заднего вида я видел, что звук вызывает у пассажирок озабоченность. И был вынужден объяснить, что в этом нет ничего страшного, что это не поломка. И чтобы чем-нибудь их отвлечь, успокоить, я включил радио.

Что-то неожиданно громыхнуло, вдребезги рассыпалось и заполнило весь салон. И уже трудно стало не узнать знакомый, сто раз уже слышанный пассаж из Брамса…

* * *

Из Канн, или из Канна… – как правильно писать название города, за годы, прожитые во Франции, я так и понял, но по старинке предпочитал Бунинский вариант «Канны», – мы выехали на закате. Движение на дороге к этому времени вроде бы рассосалось.

Рыдван налегке взлетел на автотрассу. От диска заходящего солнца, похожего на апельсин, с трудом удавалось оторвать глаза. Жара еще не спала. Но ветерок, на скорости врывавшийся в приспущенные окна, насыщенный терпкими вечерними запахами, уже не был горячим. За что Прованс можно полюбить, так это за воздух, за ветер, за запахи сухостоя, поднимающиеся от земли. Несравнимые ни с чем на свете, на закате они чувствуются повсюду, стоит отдалиться от городских застроек на несколько километров. Дышать всегда хотелось в полные легкие, с запасом. Но и это не помогало надышаться…

По приезде на подворье, уже во тьме кромешной, как только я увидел через витраж ресторанчика моих хлебосолов, суетящихся между столами, где, несмотря на поздний час, не было свободного места, я решил не беспокоить их с ночлегом, не просить о свободном номере. На худой конец я мог переночевать в пустовавшей студии, она всё равно уже числилась за Колей и напарником. Гостью я решил поселить в своей спальне.

Я показал Элен ванную рядом с кухней и на сегодня предложил ничего не готовить, возиться на кухне в этот час было поздно. Мы вполне могли скромно поужинать в ресторанчике. Еще полчаса, и народ разъедется. Герта вполне могла предложить что-нибудь легкое: суп-пюре на французский манер или салат с сыром.

Идти ужинать мы договорились через двадцать минут. И едва я извлек из шкафчика бутылку со скотчем, о глотке которого думал уже целый час, лед и стакан, чтобы посидеть в ожидании Элен на улице за садовым столиком, как телефон ее, оставленный тут же, ожил и стал передвигаться к краю стола. Я схватил его, опасаясь, что он упадет. Сработала опция «ответить, нажав на любую кнопку»…

Ей звонила сестра Ольга. Моему голосу она немного удивилась. Сестра беспокоилась. Хотела знать, как она добралась и как устроилась…

Я накрыл завтрак в саду под зонтом, на своем законном пятачке газона, скрытом за зарослями кустов. Приготовил и чай и кофе. Поджарил хлебцы. Сварил четыре яйца всмятку. Принес на улицу сыр, черничное варенье, апельсиновый джем.

С утра пораньше припекало. И всё опять вокруг стрекотало. Не так оголтело, как ночью, но с той же неутомимостью. К какофонии невозможно было привыкнуть, я не переставал в нее вслушиваться.

Планов на день я не строил. Я даже не знал, когда гостья встанет. Ужин в ресторанчике нам достался легкий: известное на юге блюдо с дурацким названием «рататуй» (тушеные баклажаны с кабачками и томатами) и зеленый салат. Спать мы отправились не поздно, еще не было полуночи. Правильнее всего, конечно, сразу ехать купаться. Но мне не хотелось ничего гостье навязывать. И я просто сидел и ждал.

Я очень удивился, когда силуэт Элен показался на аллее, ведущий на подворье от главных ворот. В джинсах и в чем-то светлом, легком, со светлой панамой на голове, она шла во двор с улицы и меня увидела не сразу.

Оказалось, что встала она в восемь и решила сразу прогуляться.

– А вы, давно встали? – Она приветливо улыбалась.

– Нет… то есть да. Сижу вот, боюсь вас разбудить.

– О, простите, – растерялась она. – Я ведь рано встаю. А пока жила эти дни в Канне… Там, в монастыре, рано встают. Вот и я за эти дни… Привыкла.

– Не завтракали?

– Нет.

– Тогда садитесь. Остыло уже всё.

Как я и предполагал, она предпочитала чай. От яиц отказалась. А вот хлебцы, которые я извлек из тряпичной салфетки, успевшие остынуть, ела с удовольствием, без джема и без варенья, намазывая их тонким слоем сливочного масла.

– Коля с Андреем купили билеты. Они приедут в девять тридцать, – сказала Элен. – Поздно? Других поездов не было. Да и этот с пересадкой.

– Через Лион?

– Через Марсель.

– Отлично. В Ниццу приедут в половине десятого? – уточнил я.

– Да… Придется за ними ехать.

– Не волнуйтесь. День приезда – есть день приезда. Всегда так получается. Иначе выезжать нужно бог знает во сколько. Я всегда добираюсь только вечером, сколько ни планирую… Вы купаться не хотите?

Она взглянула на меня с некоторым испугом. Но затем благодарно, как ребенок, кивнула и спросила в свой черед:

– У вас никаких нет дел?

– Какие здесь дела? В Каннах вы ни разу не купались за эти дни?

– Один раз, вечером. Вода была… не то чтобы очень теплая.

– Должна быть теплая… Это от течений зависит, от погоды. В разные дни по-разному. В районе Кап-Ферра уже были когда-нибудь?

– Не-а.

– Можно туда поехать. Это выше по побережью, в сторону Италии. Там есть бухты, спокойные пляжи. Не думаю, что людно… Позавтракаем, я поговорю с хозяевами, и можно ехать… Я знаю бухту с красивым называнием, – добавил я. – В переводе значит Муравьиная.

– Правда, красиво. Поехали, – одобрила она. – Я буду рада, вы же знаете.

* * *

Все автостоянки, расположенные рядом с небольшим портом и пляжами, оказались битком переполненными. Это был плохой знак. На пляже могло оказаться людно.

По тесным жарким улочкам приморского поселка Больё пришлось петлять еще несколько минут. Безрезультатно. Мест для парковки не было и здесь. Продолжать кататься по улочкам при таком солнцепеке уже не было сил. Я уткнул «ягуар» капотом в палисадник, на подъезде к чужим воротам, в надежде, что вилла не принадлежит каким-нибудь обидчивому нуворишу, как нередко случалось в здешних краях, которые чуть что вызывают эвакуатор. Однако минуту спустя, увидев на соседней улочке наряд полицейских на велосипедах, я решил запарковаться как следует, чтобы мы не оказались позднее без машины. Вот тогда уж приключений точно не оберешься. Сегодня это было бы совсем некстати.

Высадив Элен с пляжными вещами перед скамейкой, я попросил ее подождать здесь несколько минут. Машину мне удалось оставить не так далеко, но уже за чертой Больё. Я вернулся пешком только минут через двадцать.

Мы прошли в самый конец полукругом открывающегося пляжа. Я предложил остановиться около островка с выгоревшей травой, в тени зарослей. Побросав пожитки на песок, сероватый и перемешанный с крошевом ракушек, я расстелил полотенца и сел на песок, не раздеваясь.

Лучше было дать ей возможность адаптироваться, побыть одной. И я решил сходить взглянуть на новостройки, видневшиеся за деревьями, которых раньше здесь не было. Я пообещал скоро вернуться и направился через пляж к порту…

Когда через четверть часа я вернулся, Элен сидела на полотенце в одном светленьком бикини, прикрывая плечи футболкой, в панаме и в черных очках. Она смотрела на меня немного умоляюще.

Чтобы помочь ей, да и себе тоже, избавиться от неловкости, я скинул с себя поло и, оставшись в одних джинсах, босяком, стал болтать о чем попало – о юге, о своих многолетних паломничествах в эти места и еще, кажется, о Бретани, которую в первые годы жизни во Франции я ценил больше, чем Лазурный берег; Бретань в то время еще не успела превратиться в сплошной морской курорт, а на диких пляжах глаза не мозолил зеленый «салат», как сегодня, из тухнущих водорослей.

У нее было правильна фигура, немного угловатое тело с приподнятыми белыми плечами и стройным, совсем юным станом, с широковатыми бедрами, впалым животом и с необычно тонкими хрупкими стопами. Она была стройна и, конечно, знала об этом. Немного стыдясь своей наготы, Элен старалась чем-нибудь прикрыться, футболкой или полотенцем, под предлогом того, что быстро обгорает от столь резкого морского ультрафиолета. Я смущал ее своим присутствием.

Я разделся, кто-то же должен первым пойти искупаться.

Уже из воды я увидел, как Элен направилась к прибою в своем светленьком бикини. Вынужденная без очков щуриться от солнца и сияя безудержной улыбкой, она осторожно, как цапля, зашла в воду, освежила рукой не грудь, не плечи, как делают русские, а помочила ладошкой затылок – совсем уже по-французски. И сразу плюхнулась в воду рядом с резвящимися в волнах детьми.

Она подплыла ко мне с прилизанной головой, восторженная и совсем раскованная.

– Какая вода! – сказал я.

– Чудная… соленая.

– Море… – Я показал в мутновато синеющую даль.

Она стала смеяться. И в следующий миг она энергичным кролем поплыла вдоль берега, счастливо морщась от своих усилий.

Отдышавшись, я предложил плыть обратно. И она опять была впереди. Стараясь не отставать от нее, я плыл рядом, орудовал руками изо всех сил, и это было нелегко. Элен хорошо плавала.

Мне мучительно хотелось есть. И я предложил пойти поискать вместе простенький ресторанчик. Рядом с пляжем их было не много. Два или три, не считая многочисленных закусочных, но в них я не ориентировался, да и хотелось нормальной еды.

– Вы идите. Мне не хочется, – отказалась она.

Я вопросительно развел руками.

– Вы за меня постоянно платите, – смущенно добавила она. – Это как-то… неправильно. Я правда не голодна. Вы не обижайтесь.

– Нет-нет, Элен. Не старайтесь меня убедить, что я должен сидеть перед тарелкой один. Я и так всегда один обедаю.

Она взглянула на меня с упреком.

– Просто так посидите. Бокал вина выпьете.

– Опьянею.

– Ну, воды минеральной? Салат закажете. Зеленый. Без ничего, если хотите. А я… мне нужен обед сегодня. Вчера я питался бутербродами.

Она колебалась.

– Один салат, – сдалась она.

– Ну вот и отлично. Там, может, и нет ничего другого. Посмотрим.

Мы заняли столик в тени с видом на море. Ресторан оказался переполнен. Столы, слава богу, не липли один к другому, тесноты не чувствовалось. Я заказал стейк с салатом. Элен – салат с кусочками сыра.

Стейк принесли огромный. К запотевшему стакану белого «Кот-де-Прованса», на который я всё же уговорил ее, она не притрагивалась, обходилась газированной водой с лимоном. Мне пришлось попросить для себя еще и четвертной кувшинчик красного вина. Есть и пить хотелось ненасытно. Под конец я заказал кофе и десерт – две порции грушевого пирога. Под елями за ресторанным столиком мы просидели часа полтора.

Купаться сразу не хотелось. На пляже Элен достала из сумки книгу рассказов Карен Бликсен и погрузилась в чтение. Я же, прикрывшись полотенцем, чтобы не обгореть, глазел сквозь черные очки по сторонам, то и дело останавливал глаза на ее хрупких стопах, которая она составила на песке носками внутрь. То и дело проклинал себя за это. И кажется, ровным счетом ничего больше не хотел от жизни. Такое со мной случалось не часто.

– Вы на лыжах умеете кататься? – спросила она.

Я задумался.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Так… Вдруг подумала. Зимой я очень люблю лыжи. У нас в семье все катались. Ходить на лыжах – это как плавать.

– Это где, в Белоруссии?

– Нет, еще с Сибири.

Но она уже рассказывала, что в Минске у нее много родственников по отцу, все ее дяди и тети, хотя сам отец был всё же не немцем, как мама, а русским, родом из Сибири. В Минске она училась в старших классах. Поэтому и теперь бывала там часто. Однако никакие подробности не могли утолить моего любопытства, всё это было слишком ново, непривычно.

– Ну, вот вы опять… Думаете, что там папуасы живут какие-нибудь, – немного обиделась она. – Очень даже нормальные люди. Как везде. Они более русские, чем русские. Но это не Москва, конечно. Там люди проще. Я люблю туда ездить.

– Отсюда, из Парижа, в Минск поедите?

– В Москву.

– К дочери?

Она кивнула.

– Скучаете?

Она вздохнула.

Помолчав, я спросил:

– И как же вам удается с ними поддерживать такие отношения? – То Москва, то монастырь. Там ведь и правила, наверное, строгие. Ваша свобода не претит никому?

– Что вы! Там все свои. Они меня терпят, не торопят… Претить, торопить, терпеть.., – передразнила она нас обоих и рассмеялась.