Споры в контактной комиссии случались нередко, но они не носили принципиального характера. Среди конфликтных вопросов первым стал отказ Временного правительства выделить «10-миллионный фонд» на деятельность Совета. Затем был скандал, связанный с протестом против текста военной присяги, где не было слов о «защите революции», зато лица «христианского вероисповедания» должны были осенять себя крестным знамением, в чем советские деятели усмотрели нарушение свободы совести. Потом была история, связанная с желанием Совета обменивать скрывавшихся в Европе революционеров на немецких военнопленных^[199]. Правительство выступило против. Вот, пожалуй, и все.

Ленин напишет: «В этой контактной комиссии эсеровские и меньшевистские вожди Совета вели постоянные переговоры с правительством, будучи, собственно говоря, на положении министров без портфеля или неофициальных министров… Эсеры и меньшевики играли в «контактной комиссии» роль дурачков, которых кормили пышными фразами, обещаниями, «завтраками». Эсеры и меньшевики, как ворона в известной басне, поддавались на лесть, с удовольствием выслушивали уверения капиталистов, что они высоко ценят Советы и ни шагу не делают без них. В действительности же время шло, и правительство капиталистов ровно ничего не сделало для революции»^[200].

Затем, когда из Исполкома Совета было выделено Бюро, именно ему переходили функции контактной комиссии, формально упраздненной 13 апреля^[201]. Впрочем, через неделю разразились события, которые привели к правительственному кризису и вхождению советских лидеров в правительство, что уже не предполагало существование контрольного механизма.

Кто в итоге был главнее: Временное правительство или Совет?

Двоевластие было феноменом уникальным, чисто российским. Никакие теории разделения властей этот феномен не описывали. Активный меньшевик Юрий Петрович Денике писал: «Временное правительство теоретически обладало законодательной властью, но не имело собственных средств ее осуществлять. Советы фактически имели в значительном объеме власть административную, но не имели власти законодательной»^[202]. На практике же Совет не просто контролировал правительство, но и сам издавал законы, считая себя высшей инстанцией в вопросах продовольственного снабжения, трудовых отношений, транспорта и т. д. и не утруждая себя согласованиями своих действий с кабинетом Львова. Совет тоже управлял, но не царствуя.

Троцкий считал такую ситуацию парадоксальной: «Вопреки всем официальным теориям, декларациям и вывескам власть числилась за Временным правительством только на бумаге… Между тем во главе Советов повсеместно стояли эсеры и меньшевики, с негодованием отвергавшие большевистский лозунг «Власть Советам»^[203]. У Суханова не были и тени сомнения: «Советский аппарат «управления» стал непроизвольно, автоматически… вытеснять официальную государственную машину, работавшую все более и более холостым ходом. Тогда уже ничего поделать с этим стало нельзя: приходилось примириться и брать на себя отдельные функции «управления», создавая и поддерживая в то же время фикцию, что это «управляет» Мариинский дворец»^[204].

Войтинский уверял, что весной «авторитет Петроградского Совета и его Исполнительного комитета стоял на исключительной высоте. Со всех концов России неслись к нему приветственные телеграммы и резолюции солидарности. Смолкли рассуждения правых и либеральных газет о том, что Исполнительный комитет является частной, самозваной, анонимной организацией, представляющей лишь часть петроградского гарнизона, тогда как вся Россия, и в частности вся армия, стоит за Временным правительством и Временным комитетом Государственной думы: на второй месяц революции уже никто не мог отрицать, что вся армия и вся революционная демократия страны видят в петроградском ИК свой полномочный орган… Доверие к Совету было безграничное»^[205].

Примечательно, что схожего мнения придерживалась верхушка армии. Уже через неделю после формирования правительства военный министр Гучков сообщал Верховному главнокомандующему Алексееву: «Временное правительство не располагает какой-то реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, кои допускает Совет рабочих и солдатских депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в их руках. Можно прямо сказать, что это Временное правительство существует, лишь пока это допускается Советом»^[206]. Деникин замечал: «Правительство с первых же шагов своих попало в плен к Совету, которого значение, влияние и силу оно переоценивало и которому само не могло противопоставить ни силы, ни твердой воли к сопротивлению и борьбе… Не желая и не имея возможности принять власть, Совет вместе с тем не допускал укрепления этой власти в руках правительства».

Но и авторитет самого Совета был далек от непререкаемого. «Мало-помалу в кругах интеллигенции, демократической буржуазии, в офицерской среде накипала глухая и бессильная злоба против Совета; на нем сосредоточивался весь одиум, его поносили в этих кругах самыми грубыми, унизительными словами»^[207], – читаем у Деникина. Негативное отношение к Совету было разлито даже в «демократической» среде. Эсер Питирим Сорокин восклицал: «Бог ты мой! Эти авантюристы, самозваные солдатские и рабочие депутаты, эти беспорточные умники, актерствующие в революционной драме, подражают французским революционерам. Вместе с бесконечными разговорами вся их энергия уходит на разрушительную работу против Временного правительства и подготовку к «диктатуре пролетариата». Советы вмешиваются во все. Их действия ведут только к дезорганизации власти правительства и высвобождению диких инстинктов у толпы черни»^[208].

Впрочем, взаимодействие между Временным правительством и Советом (как и внутри них) было во многом облегчено принадлежностью многих их членов к масонским ложам, тем более что сам магистр Великого Востока народов России (ВВНР) был представлен в обоих этих органах – Керенский. В 1825 году не все масоны были декабристами, но почти все декабристы были масонами. Так и в 1917 году: не все масоны станут членами Временного правительства и Петроградского Совета, но многие их ведущие члены окажутся масонами.

Конечно, точность информации о масонах оставляет желать лучшего, прежде всего потому, что они старались не оставлять следов. По авторитетному свидетельству Керенского, в ложах сохранялась «непременная внутренняя дисциплина, гарантировавшая высокие моральные качества членов и способность хранить тайну. Не велись никакие письменные отчеты, не составлялись списки членов лож. Такое поддержание секретности не приводило к утечке информации о целях и структуре общества». Кроме того, отечественное масонство было весьма специфическим. В отличие от всех традиционных масонских организаций мира, его руководящие органы были выборными, была упрощена иерархия; из устава полностью выпала эзотерическая сторона, отсутствовали ссылки на старинные обычаи и традиции, отсутствовали ссылки на принадлежность ко всемирной масонской семье.

Керенский вспоминал: «Предложение о вступлении в масоны я получил в 1912 году, сразу же после избрания в IV Думу… Следует подчеркнуть, что общество, в которое я вступил, было не совсем обычной масонской организацией. Необычным прежде всего было то, что общество разорвало все связи с зарубежными организациями и допускало в свои ряды женщин. Далее, были ликвидированы сложный ритуал и масонская система степеней»^[209]. Наши ложи должны были быть самыми демократичными в мире! «Почти наверняка можно утверждать, что корпоративная дисциплина масонов в России была намного слабее, чем в Западной Европе, – пишет современный биограф Керенского, – и отечественные масонские ложи были похожи скорее на политические клубы»^[210]. Ни одна иностранная орденская федерация не признавала законности подобной организации, хотя попытки получить такое признание предпринимались.

Известная писательница Нина Николаевна Берберова, многое времени посвятившая исследованию масонства, утверждала, что именно 1917 год был высшей точкой деятельности русского масонства^[211]. «В момент начала Февральской революции всем масонам был дан приказ немедленно встать в ряды защитников нового правительства – сперва Временного комитета Государственной думы, а затем Временного правительства»^[212], – свидетельствовал Некрасов. В состав ВКГД, как отметит знаток вопроса Соловьев, «вошли пять масонов: А. Ф. Керенский, Н. В. Некрасов, А. И. Коновалов, Н. С. Чхеидзе и В. А. Ржевский»^[213]. Известный историк Старцев прибавлял к их списку Караулова^[214].

Роль масонских кругов в формировании Временного правительства была немалой, но не решающей. Как признавал секретарь Верховного совета ВВНР Александр Яковлевич Гальперн, «собраний Верховного Совета как такового в первые дни революции не было; поэтому не было в нем обсуждения вопроса о составе Временного правительства. Но группа руководящих деятелей – Коновалов, Керенский, Некрасов, Карташев, Соколов и я – все время были вместе, по каждому вопросу обменивались мнениями и сговаривались о поведении. Но говорить о нашем сознательном воздействии на формирование правительства нельзя: мы все были очень растеряны и сознательно сделать состав Временного правительства более левым, во всяком случае, не ставили. Тем не менее известное влияние мы оказали, и это чувствовали наши противники»^[215]. Аврех, разоблачавший в советское время «масонский миф», насчитал в правительстве трех братьев – Керенского, Некрасова и Коновалова. Соловьев уверенно добавляет к ним Шингарева и Терещенко^[216]. Отдельный вопрос – принадлежность к ложам самого премьера Львова.

Видный кадет Иосиф Владимирович Гессен в своих мемуарах утверждал, что «значение кандидатуры как Терещенко, так и Львова скрывалось в их принадлежности к масонству»^[217]. Отдельные биографы называли даже конкретные ложи «Возрождение», «Полярная звезда», «Малая медведица»^[218]. Большинство современных историков в масонстве Львова сомневаются. Но не исключено, что он им симпатизировал. Иначе как объяснить появление в кабинете Некрасова и Терещенко? Кто их мог пролоббировать? Ведь не один же Керенский, которому самому сначала места в правительстве не нашлось. Сам он подчеркивал, что внепартийный подход масонов «позволил достичь замечательных результатов, наиболее важный из которых – создание программы будущей демократии в России, которая в значительной мере была воплощена в жизнь Временным правительством»^[219]. Масоны были хорошо представлены и в Исполкоме Совета – Керенский, Чхеидзе, Соколов, Скобелев, Суханов^[220].

Избавившись от балласта и пополнившись приехавшими из эмиграции «братьями», пишет Николаевский, масоны образовали «политически довольно однородную группу, от левых кадетов и прогрессистов до правых социал-демократов, которая в течение всего периода Временного правительства играла фактически руководящую роль в направлении политики последнего»^[221].

«Братские» связи играли роль при назначениях администрации на местах. «Когда вставал вопрос о том, кого назначить на пост губернского комиссара или на какой-нибудь другой видный административный пост, то прежде всего мысль устремлялась на членов местных лож, и если среди них было сколько-нибудь подходящее лицо, то на него и падал выбор»^[222], – свидетельствовал Гальперн.

Масонские каналы облегчали и международные контакты. В апреле вполне по-масонски состоялась встреча Керенского с представителем французского правительства и видным руководителем Великого Востока Франции Альбером Тома, который оставил на этот счет трогательные дневниковые записи^[223]. Керенский подтвердил верность союзническим обязательствам и остался верен им.

Чтобы не возвращаться к этой теме, забегая вперед, отметим, что после правительственного кризиса позиции «братьев» в правительстве только укрепились: министерские портфели получили Скобелев и Переверзев^[224]. Ну а следующие правительства, которые Керенский формировал уже самостоятельно, содержали немасонов уже в качестве исключения.

Став премьером, в июле 1917 года Керенский ушел с поста генсека Верховного совета Великого Востока народов России, формально передав его Гальперну. Тот, в свою очередь, занял должность управляющего делами Временного правительства, и руководящая «масонская тройка» осталась прежней: Керенский, Гальперн, Некрасов.

Старцев выявил 44 масона, назначенных на высшие государственные должности в основном во второй половине 1917 года. Помимо Керенского и Некрасова, это председатель Предпарламента Авксентьев, министры Ефремов, Кокошкин, Карташев, Коновалов, Ливеровский, Переверзев, Прокопович, Савинков, Скобелев, Степанов, Терещенко, Шингарев, товарищ министра внутренних дел А. А. Демьянов и другие^[225]. По оценке историка Олега Соловьева, «масоны в период с февраля по октябрь 1917 г. занимали доминирующее положение лишь во втором коалиционном правительстве Керенского, после чего стали утрачивать внимание. Министрами за все то время были 15 человек… Последний же состав временщиков из 14 министров насчитывал всего 6 масонов: Керенского, Вердеревского, Коновалова, Ливеровского, Терещенко и Карташева»^[226].

«Конечно, преувеличивать значение единого тайного центра в событиях 1917 года, может быть, и не стоит, тем более что сами события развивались отнюдь не по масонскому сценарию»^[227], – пишет знаток вопроса Брачев. Масонство, действительно достигнув пика своего политического влияния, сразу же оказалось в кризисе: количество лож в России за время пребывания у власти Временного правительства сократилось с 40 до 28–29^[228]. Политическая ситуация развернулась таким образом, что политика перестала быть уделом избранных «братьев». К тому же политические разногласия разорвали и масонскую среду. Кадет князь Владимир Андреевич Оболенский жаловался: «Вражда между братьями в это время была настолько сильна, что я, например, состоя председателем одной из петербургских лож, не мог созвать после Февральского переворота ни одного ее собрания, ибо члены моей ложи просто не могли сесть за один стол»^[229]. Партийные лояльности, межпартийные разногласия, идеологические пристрастия играли уже большую роль, чем масонское братство.