Меж тем меньшевики решили перехватить инициативу через Лигу русских социал-демократов за рубежом. Был созван ее съезд, куда пригласили с отчетным докладом делегата Лиги на II съезде, коим был Ленин. «ВИ перед съездом Лиги, задумавшись, наехал на велосипеде на трамвай и чуть не выбил себе глаз, – описывала драматизм ситуации Крупская. – Повязанный, бледный, ходил он на съезд Лиги. С бешеной ненавистью нападали на него меньшевики». Более того, меньшевики изменяют устав Лиги, делая ее независимой от российского ЦК. Ленгник требует восстановить прежний устав, но ему отказывают. Тогда он от имени ЦК и явно по наущению Ленина объявил Лигу распущенной²⁹².

И в этот момент Плеханов, не выдержав склоки, предпочел покинуть Ленина. Тот описывал ситуацию в письме Лядову: «Суббота. ЦК читает свое заявление о неутверждении устава Лиги и о незаконности собрания (заявление, раньше до тонкости, до буквы обсужденное с Плехановым). Все наши уходят со съезда при воплях мартовцев: “жандармы” etc. Суббота вечером. Плеханов “сдал”: он не идет на раскол. Он требует начала мирных переговоров. Воскресенье (1. XI). Я подаю Плеханову свою отставку письменно (не желая участвовать в таком разврате, как переделка партийного съезда под влиянием заграничного скандала; я уже не говорю о том, что и с чисто стратегической точки зрения нельзя было глупее выбрать момента для уступок)»²⁹³.

Теперь уже Ленин играет ва-банк, хлопнув дверью редколлегии «Искры». Позднее Ленин назовет Адоратскому свое решение покинуть редколлегию «Искры» ошибкой²⁹⁴. Вслед за этим Ленин говорит Плеханову: «Я глубоко убежден, что уступки в настоящий момент – самый отчаянный шаг, ведущий к буре и буче гораздо вернее, чем война с мартовцами»²⁹⁵. Плеханов в ответ: «Не могу стрелять по своим»²⁹⁶.

Четвертого ноября Ленин взывает к Кржижановскому: «Плеханов жалко струсил раскола и борьбы! Положение отчаянное, враги ликуют и обнаглели, наши все в бешенстве… Приезд необходим во что бы то ни стало»²⁹⁷. Ленин продолжает обрабатывать Плеханова, но тот неумолим. 8 ноября Ленин пишет Кржижановскому в Киев: «Кризис полный и страшный… Я борюсь за ЦК, который мартовцы, обнаглев против трусливой измены Плеханова, тоже хотят захватить, требуя кооптации туда своих и не говоря даже, в каком числе!! Единственный шанс мира: попытаться отдать им редакцию ЦО и отстоять за собой ЦК». Ленин настаивал на приезде наиболее авторитетных членов ЦК – Кржижановского, Носкова, Гусарова²⁹⁸.

Однако и надеждам Ленина на то, чтобы сохранить за собой хотя бы ЦК, не суждено было сбыться. Он потеряет и его, не в последнюю очередь из-за позиции Кржижановского. Тот позднее расскажет: «В Женеве я очутился в настоящем кипящем котле эмигрантской склоки. Встречаясь со своими старыми друзьями, я не узнавал их при том градусе взаимного озлобления, до которого они дошли. Большинство жал этого муравейника было направлено против ВИ, деспотизм и нетерпимость которого склонялись во всех падежах»²⁹⁹. Помощи от Кржижановского Ленин не дождался. «Приехал Клэр, – рассказала Крупская. – Пошел говорить с Плехановым, увидел полную невозможность примирения и уехал в подавленном настроении. ВИ еще больше помрачнел»³⁰⁰.

По возвращении из-за границы Кржижановский инициировал письмо ЦК региональным комитетам в примиренческом духе. Ленин был в ярости: «Пусть объяснит он мне, ради всего святого, откуда взял он храбрость говорить в таком елейном тоне о мире, когда оппозиция (и Мартов в том числе!) формально отвергла мир в ответе на ультиматум Центрального Комитета??» В Кржижановском Ленин быстро разочаровывался. «Одно из двух: война или мир, – писал он ему 4 января 1904 года. – Если мир, – тогда вы, значит, пасуете пред мартовцами, которые ведут энергичную и ловкую войну. Тогда вы сносите молча обливание помоями вас в ЦО (= идейное руководство партией!). Тогда нам говорить не о чем»³⁰¹. Кржижановский был за мир, как и Носков. Ленин опять потерял ближайших сторонников.

Он был раздавлен. «Он был как бы свержен, потерял силу, остался не у дел. Все именитые верхи партии в Женеве были меньшевики. Около него – лишь небольшой кружок поддерживающих его лиц», – писал влившийся тогда в этот кружок Валентинов. Близкими к Ленину в тот момент он называл Петра Ананьевича Красикова (Сергей Петрович, Игнат, Павлович, Музыкант, Шпилька, будущий прокурор Верховного суда СССР), Вацлава Вацловича Воровского (будущий постпред в Скандинавии и Италии), Сергея Ивановича Гусева (Драбкин – будущий член Реввоенсовета, завотделом сталинского ЦК). Ленин сделал штаб-квартирой ресторан «Ландольт», где и собирал своих сторонников. Гусев, обладатель драматического баритона, «постоянно пел на раутах, еженедельно проходивших у Ленина с целью укрепления связи между большевиками Женевы»³⁰². Туда же Цецилия Самойловна Бобровская (Зеликсон) привела к Ленину новых сторонников – участников смелого и нашумевшего побега из киевской тюрьмы Николая Эрнестовича Баумана (Грач, Сорокин, Балерина) и Максима Максимовича Литвинова (Генох Моисеевич Валлах, Папаша, Феликс).

Новый, 1904 год большевики отметили культмассовым походом на «Кармен», выпивкой в «Ландольте» и гулянием на традиционном новогоднем «карнавале»³⁰³.

Год начался войной. Не объявляя ее, Япония в январе 1904 года атаковала российскую крепость в Порт-Артуре и находившиеся в его порту корабли. Был потоплен не сдавшийся врагу и не желавший пощады крейсер «Варяг». 24 февраля началась 11-месячная осада Порт-Артура. В России в первые месяцы войны доминировали патриотические настроения. Либеральные земцы решили подождать с борьбой за демократию до конца боевых действий. Ленинцы войну поначалу почти не заметили. Они были заняты более важными делами, продолжая разбираться с меньшевиками.

В январе 1904 года конфликт в РСДРП принял новое измерение – идеологическое, и инициатором этого выступили меньшевики. Ленин их усилиями стал звездой, пусть и со знаком минус, а оскорбления в его адрес как бы подтверждали правильность его слов о том, что в основе разногласий не принципы, а уязвленное самолюбие «партийных генералов». Поэтому Аксельрод взялся серией статей в «Искре» доказать теоретическую ничтожность Ленина. Уже вторая статья – от 15 января – «обозлила Ильича до того, что он стал похож на тигра». Аксельрод обвинил его в принесении марксизма в жертву «организационной утопии теократического характера», установке на сектантский «якобинский клуб», который будет прокладывать путь мелкобуржуазному радикализму. Начинание Аксельрода поддержал и Мартов.

Ленин сел за отповедь, чему посвятит следующие три месяца жизни. В процессе творчества Ленин не выбирал эпитетов в адрес оппонентов, называя их «тупоумными», «выжившими из ума», «политическим дрррянцом», «болотом», «дурачками», «организационными хвостистами» и т. д. Меньшинство, приходил он теперь к выводу, – не просто «обидевшиеся генералы», а оппортунистическое и ревизионистское крыло партии под руководством зараженных буржуазным духом, ненавидящих пролетарскую дисциплину интеллигентов, готовых принести в жертву ортодоксальный марксизм. А якобинство?

«Революционный социал-демократ должен быть и не может не быть якобинцем, – уверял Ленин. – …В партии находятся не просто путаники, истерики и болтуны, а определенно – правое, ревизионистское крыло, под флагом борьбы с «бонапартизмом» сознательно разлагающее, парализующее всю партийную работу… Нужно прямо, решительно сказать: с этими господами мы в одной партии находиться больше не можем. Нам они не товарищи, а враги… Нужно, возможно скорее, из представителей большинства созвать съезд, который, объявляя об образовании партии непреклонного революционного марксизма, порвет всякую связь с меньшинством… «Искра» стала загаженным ночным горшком, и пусть другие возлагают его на себя как лавровый венок»³⁰⁴.

В конце января – попытка примирения сторон. Совет партии, где Ленин оставался, трижды заседал все в том же «Ландольте». Мартов, Аксельрод и Плеханов провалили попытки Ленина и Ленгника сохранить за большевиками контроль над ЦК. «Плеханов идет вместе с мартовцами, майоризируя нас во всем, сколько-нибудь важном… Зато принята резолюция Плеханова: желательно, чтобы ЦК кооптировал соответственное (sic!) число из меньшинства… Мы заявляем, что единственный честный выход – съезд. Совет проваливает это»³⁰⁵, – информировал Ленин соратников. Его ярость нарастает. «Отношение Ленина к меньшевикам превратилось в жгучую безграничную дикую ненависть»³⁰⁶, – замечал Валентинов.

Одновременно в феврале он уже бросает членам ЦК в лицо: «Я думаю, что у нас в ЦК в самом деле бюрократы и формалисты, а не революционеры. Мартовцы плюют им в рожу, а они утираются и меня поучают: “бесполезно бороться!”… Либо ЦК станет организацией войны с ЦО, войны на деле, а не на словах, войны в комитетах, либо ЦК – негодная тряпка, которую поделом выкинут вон». Кржижановский и Носков своей позиции не меняют – единство партии превыше всего. 13 марта Ленин и Ленгник информировали ЦК РСДРП: «1) Курц и Ленин слагают с себя временно должность членов Совета (оставаясь членами ЦК) впредь до выяснения характера наших разногласий с большинством Центрального Комитета… Ленин берет формальный и полный отпуск не менее чем на два месяца»³⁰⁷.

Где-то в это время – уже известной либералкой – оказалась в Женеве Тыркова-Вильямс. Она обратила внимание на грязь в маленькой съемной квартире «Ильичей»: «Потребностей в комфорте, очевидно, никаких. У него, может быть, и есть, у нее, наверное, нет. Все ушло в мысли и в борьбу. Живут, несомненно, хуже западного рабочего и вряд ли многим лучше русского»³⁰⁸. Ленин «подвергался жестокому обстрелу своих вчерашних товарищей, меньшевиков. Они надрывались, доказывая, что Ленин на съезде сплутовал, что на самом деле не он, а они в большинстве. Эта семейная полемика волновала социалистов, забавляла либералов, вызывала длинные рассуждения за чайным столом Струве… Уже тогда в революционных кругах знали, что Ленин властолюбив, в средствах неразборчив. Но особенного интереса ни он, ни его партия не возбуждали. С.-р., особенно после убийства Плеве, заставляли гораздо больше о себе говорить, чем с.-д. …С.-д. были скучными начетчиками».

Крупская попросила супруга проводить ее подругу до трамвая. «Дорогой он стал дразнить меня моим либерализмом, моей буржуазностью. Я в долгу не осталась, напала на марксистов за их непонимание человеческой природы, за их аракчеевское желание загнать всех в казарму. Ленин был зубастый спорщик и не давал мне спуску, тем более что мои слова его задевали, злили… В глазах замелькало острое, недоброе выражение… А он, когда трамвай уже показался, неожиданно дернул головой и, глядя мне прямо в глаза, с кривой усмешкой сказал:

– Вот погодите, таких, как вы, мы будем на фонарях вешать.

Я засмеялась. Тогда это звучало как нелепая шутка.

– Нет. Я вам в руки не дамся.

– Это мы посмотрим»³⁰⁹.

Ленин писал «Шаг вперед, два шага назад», где излагал историю II съезда и разлада с меньшевиками. Валентинов наблюдал: «В течение трех месяцев, понадобившихся ему для написания книги, с ним произошла разительная перемена: крепко сложенный, полный энергии, жизненного задора, Ленин осунулся, похудел, пожелтел, глаза, живые, хитрые, насмешливые, стали тусклыми, моментами мертвыми… У него был вид тяжко больного человека».

По мере того как труд двигался к завершению, боевой запал Ленина постепенно иссякал, «он свое требование порвать всякую партийную связь с меньшевиками смял заявлением, что об этом не может быть и речи…»³¹⁰. Сыграли, полагаю, свою роль и опасения Ленина пускаться в одиночное плавание, и возражения руководства ЦК в России против разрыва. Как бы то ни было, наиболее хлесткие эпитеты из текста исчезли. Но и то, что осталось, не могло не задеть меньшевиков за живое.

Партия может руководить борьбой рабочего класса, только если ее члены будут организованы в один отряд, спаянный единством воли, действий и дисциплины. «Никто не решится отрицать, что интеллигенция, как особый слой современных капиталистических обществ, характеризуется, в общем и целом, именно индивидуализмом и неспособностью к дисциплине и организации». В отличие от гнилой интеллигенции «пролетариат не боится организации и дисциплины… Пролетариат не станет пещись о том, что гг. профессора и гимназисты, не желающие войти в организацию, признавались членами партии за работу под контролем организации…» Потому что «у пролетариата нет иного оружия в борьбе за власть, кроме организации»³¹¹.

Книга, как и ожидалось, «вызвала буквально бурю возмущения среди меньшевиков Женевы». Артиллерийский огонь по Ленину открыл Плеханов, назвавший линию Ленина «политикой мертвой петли, туго затягиваемой на шее партии». Карпинский утверждал, что «Плеханов через третьих лиц “дружески” советовал Ленину “бежать от сраму в Америку”»³¹². «Искра» объявила Ленина политическим мертвецом. Тот организовал коллективное письмо 37 большевиков в свою защиту. Но оно ничего ровным счетом не изменило.

Ленин терял и без того очень слабые позиции в международном социалистическом движении. Его полностью отстранили от организации делегации на Амстердамский интернациональный конгресс. «Дан написал официальный отчет, – рассказывал Лядов. – Ленин изображался чуть ли не анархистом… Мы долго убеждали Ильича, что ему лично необходимо поехать в Амстердам. Ильич отказался ехать наотрез. Он говорил, его не знают там, ему трудно будет бороться там с Плехановым и Аксельродом, которых все знают по прежним конгрессам».

Это был период жесточайшего жизненного кризиса Ленина. Было от чего прийти в отчаяние. В июне Ленин отбыл из ставшей политически раскаленной Женевы. Лядов «застал Ильича отдыхающим в маленькой деревне возле Лозанны. Единственный раз за все встречи с Лениным он произвел впечатление человека, который не знает, на что решиться. Ильич засел прочно в деревне и как бы устранился от всяких дел. Измена цекистов, ради примирения с меньшевиками отрекшихся от него, произвела на Ильича глубокое впечатление. Он почувствовал себя одиноким. У него не было ни газеты, в которой он мог бы писать, ни средств для постановки издательского дела»³¹³.

Крупская писала свекрови 2 июля: «Дела и заботы оставили в Женеве, а тут спим по 10 часов в сутки, купаемся, гуляем – Володя даже газет толком не читает, вообще книг было взято минимум, да и те отправляем нечитанными завтра в Женеву, а сами в 4 часа утра надеваем мешки и отправляемся недели на 2 в горы. Пойдем к Интерлакену, а оттуда к Люцерну… Мы с Володей заключили условие – ни о каких делах не говорить, дело, мол, не медведь, в лес не убежит, не говорить и, по возможности, не думать». Ленин в письме матери тоже старался не унывать. «На днях мы предприняли здесь с Надей и с одним приятелем (Ленгником. – В.Н.) прекраснейшую прогулку на Салэв. Внизу везде в Женеве туман, сумрачно, а на горе (около 1200 метров над уровнем моря) – роскошное солнце, снег, салазки, совсем русский хороший зимний денек»³¹⁴.

Но, конечно, мысль Ленина была занята не красотами Альп, а планом возвращения на политическую сцену. Здесь, в горах, Ленин не только собрал свою волю в кулак, но и вновь начал борьбу за партию, с новой командой, демонстрируя недюжинные лидерские качества. О коих пришло время поговорить.