О том, что призвание Рюрика не являлось из ряда вон выходящим событием, свидетельствуют слова Н. И. Костомарова: «Славянские народы призывали тогда себе князей на основании такого общечеловеческого обычая, по которому спорящие между собою стороны отдают свой спор на обсуждение посторонним лицам, наблюдая, чтоб эти лица совершенно были непричастны всему, что подавало повод им самим ко взаимной вражде».[23]
Князь, приглашенный на правление, не имел в славянском племени абсолютной власти. С ним заключался договор, в котором четко определялись его права и границы народного самоуправления. Князя приглашали свободные воины-славяне, которым он был нужен для определенных целей, но отнюдь не для их собственного порабощения. «Отсюда и возникло то двоевластие, то существование одна о бок другой двух верховных политических сил – земской, или вечевой, и княжеской, чем так отличается древняя история Руси вообще и Великого Новгорода в особенности».[24]
Сто лет спустя после призвания Рюрика киевский князь Владимир I направил наместником Новгород своего сына Ярослава, прозванного впоследствии Мудрым. После смерти отца Ярославу пришлось вступить в ожесточенную четырехлетнюю борьбу за киевский престол со своим братом Святополком. Оставим за рамками нашей книги спорные вопросы о том, кто из них был старшим, являлся ли Святополк родным сыном Владимира Крестителя и уж тем более – был ли он убийцей Бориса и Глеба.
Для нас важно то, что в процессе этой борьбы оформилась та политическая система, которая почти на 500 лет фактически вывела Новгород Великий из-под юрисдикции великих князей, как киевских, так и владимиро-московских – до 15 января 1478 года, когда новгородцы принесли присягу Ивану III – гробовщику Новгородской республики.
Предыстория междоусобицы такова: в 1014 году Ярослав от лица новгородцев отказывается выплачивать налог в «федеральную» киевскую казну (Новгород был обязан ежегодно отправлять в тот момент в Киев 2000 гривен, примерно 400 кг серебра[25] – две трети от всех собранных в Новгородской земле налогов). По сути же, этот отказ был открытым неповиновением центральной власти, как сейчас бы сказали – сепаратизмом. Понятно, что пойти на такой шаг Ярослав мог только с согласия новгородского вече и новгородского боярства – ведущей политической силы города. Можно сказать – с их настойчивого «согласия». Пикантность этой ситуации придает тот факт, что в данном случае сын восстал против отца.
Историки предполагают, что эти действия Ярослава были связаны с намерением Владимира передать престол одному из младших сыновей, ростовскому князю Борису, которого он в последние годы приблизил к себе и передал командование княжеской дружиной, что фактически означало признание Бориса наследником. Возможно, что именно поэтому восстал против Владимира и другой его сын – Святополк, попавший после этого в заточение (он пробыл в тюрьме до смерти отца).
Отец непокорных сыновей и великий князь, святой Владимир Креститель, стал срочно собирать войска для подавления неповиновения, а Ярослав, по сообщениям летописи, нанял «за морем» варягов, с помощью которых надеялся отбиться от отца. Однако в июне 1015 года на Русь вторглись печенеги, и войско, собранное Владимиром для борьбы с сыном, пришлось направить против кочевников.
Тем временем и в Новгороде не все обстояло благополучно: в июле 1015 года из-за долгого бездействия посреди богатого торгового города наемники-варяги стали грабить и насиловать. В результате новгородцы, не выдержав творимого беззакония, восстали и за одну ночь перебили варягов. Ярослав в это время находился в своей загородной резиденции. Узнав о случившемся, он призвал к себе вождей мятежников, обещав им прощение, а когда они прибыли к нему, жестоко расправился с ними.
Однако 15 июля 1015 года умер великий князь Владимир. Взбунтовавшиеся киевляне освободили из тюрьмы и посадили на великокняжеский престол Святополка, который, как считается, приказал убить своих младших братьев-соперников Бориса и Глеба.
Узнав о событиях в Киеве из письма своей сестры Предславы, полученном в августе 1015 года, Ярослав срочно помирился с новгородцами, выплатив им виру (штраф) за убитых вожаков антиваряжского восстания, и стал готовиться к борьбе с братом. Новгородцы, которым победа Святополка не сулила ничего, кроме кровавой расправы за отказ от уплаты дани, охотно пошли на мировую с Ярославом. Новгородская рать отправилась добывать ему великокняжеский престол.
В 1016 году Ярослав разбил войско Святополка близ Любеча и поздней осенью занял Киев. Он щедро наградил новгородскую дружину, оделив каждого воина десятью гривнами.[26] Но главное, что уносили новгородцы на север, были не деньги, а так называемые «Ярославовы грамоты», о которых в летописи сказано: «…И отпусти их всех домой, – и дав им Правду, и Устав списав, тако рекши им: по се грамоте ходите, якоже списах вам, такоже держите».
Эти грамоты проходят затем красной нитью сквозь всю историю средневековой Новгородской республики, периодически упоминаясь в летописях и других источниках XII–XV веков. Они и поныне остаются важнейшим объектом дискуссий ученых мужей, одни из которых признают их реальность, а другие считают политической мистификацией древних новгородских «сепаратистов».
Однако мнение о Ярославовых грамотах как об исторической мистификации опровергает, прежде всего, тот факт, что никто из киевских, владимирских и московских князей никогда не опровергал их наличия и подлинности.
Первое упоминание грамот Ярослава в летописных записях встречается в конце 20-х – начале 30-х гг. XIII в. Князь Михаил Черниговский, придя в Новгород в 1229 г. «…целова крестъ на всеи воли новгородьстеи и на всехъ грамотахъ Ярославлихъ» (здесь и далее выделено авт.). Князь Ярослав Всеволодович, принося присягу Новгороду, «створи веце, и целова Святую Богородицю на грамотахъ на всехъ Ярослалихъ» (Из Новгородской I летописи под 1230 г.). В 1339 г. уже московский князь Иван Калита «целовалъ крестъ к Новугороду по старои пошлине новгородчкой и по Ярославлимъ грамотамъ» (Там же, с. 350). Как сообщает Псковская II летопись: «Князь великии Иванъ Васильевич [Великий князь Московский Иван III] разверже миръ с Великымъ Новымъ-городом и нача искати на новгородцех своих прародителеи старинъ земли и воде и всех пошлинъ, как пошло от великого князя Ярослава Володимировича…» (ПСРЛ. М., 2000. Т. V. С. 54.)
Степенная книга, составленная при Иване IV Грозном, пишет: «Егда же Ярослав по отьцы своем блаженном Владимери победив братоубиица Святополка изыде от Новаграда в Киев державствовати и тогда от великого князя Ярослава Владимерича за великое их к нему исправление получиша от него милость новгородцы, да по воли их, его же они возлюбят князя, и тои господьствует ими от сынов Ярославлих и от внучат его в роды и роды во веки. И тако оттоле убо держаху себе князя, его же хотяху от рода Ярославля…».
Стоит упомянуть и о том, что в Лаврентьевской летописи под 1169 г. упоминается о «свободе», предоставленной Великому Новгороду «прежними князьями». А. А. Шахматов считал, что запись под 1169 г. подтверждает получение Новгородом от Ярослава Мудрого «каких-то особенных прав».
Таким образом, можно констатировать, что русские князья на протяжении как минимум трех веков – от Михаила Черниговского до Ивана Грозного – не сомневались в реальности Ярославовых грамот.[27]
По мнению Б. Д. Грекова, «…новгородцы получили от Ярослава какую-то великую хартию вольностей…», хотя мы «и лишены возможности точно формулировать содержание грамот…».[28] Как представляется, такая параллель с английской Хартией вольностей, проведенная известным историком, весьма характерна.
Великая хартия вольностей, которой так любят потрясать поклонники западной демократии, была подписана королем Иоанном Безземельным в 1215 г. – почти на 200 лет позже Ярославовых грамот. При этом важность последних для формирования в России гражданского общества никак не меньшее, чем для Великобритании – Хартии, которая считается старейшей частью некодифицированной британской конституции.
Академик В. Л. Янин так оценивает предоставленные Ярославом Мудрым новгородцам льготы: «Главное в них состоит в том, что были установлены четкие границы государственной деятельности князя и боярской верхушки города. Боярство было провозглашено неподсудным князю, была признана власть бояр над концами города. Князь же оставался судьей над прочими категориями свободных граждан, объединенных в сотни».[29]
Профессор И. Я. Фроянов подчеркивает, что эти льготы «отвечали ожиданиям не только знатных людей, но и рядовых новгородцев».[30]
На конституционный характер Ярославовых грамот указывает В. В. Пассек, который утверждается, что «каждый князь, управлявший Новгородом, делался уже поэтому не князем в том значении, в каком он был для других частей Руси: ведя жизнь новгородскую за пределы, очерченные Ярославом, он делался оскорбителем святости прав, нарушителем скрижалей, дарованных новгородцам предком его. Поэтому-то новгородцы, как хранители скрижалей своих, должны были быть старшими над князем, судьями его, не позволяя добровольно ни малейшего нарушения в распоряжениях Ярослава: князь правит Новгородом не иначе, как по Ярославовым грамотам. Новгородцы требуют этого, готовые, во имя грамот Ярослава, на все. Вот отношения, в которые Ярослав поставил потомков своих к Новгороду».[31]
Со временем новгородская «конституция» все больше ограничивает княжескую власть и возвращает политическую систему города к дорюриковым временам.
Н. И. Костомаров считал, что «в общем значении эта грамота давала или, лучше сказать, возвращала Новугороду старинную независимость – право самоуправления и самосуда, освобождала Новгород от дани, которую он платил великому князю киевскому, и предоставляла Новгороду с его землей собственную автономию. Мы имеем много грамот новгородских с половины XIII века до конца XV, – каждая заключает в себе больше или меньше, в главных чертах, повторение предыдущей: они ссылаются на грамоту Ярослава, как на свой первообраз. Нет никаких оснований сомневаться в действительности этой первообразной грамоты. Прошло после Ярослава много веков; Новгород, охраняя свою независимость и гражданскую свободу, постоянно указывал на Ярославовы грамоты, как на свою древнюю великую хартию. Имя Ярослава было всегда священным в Новгороде».[32]
Стремление новгородцев «заморозить» эту архаическую систему фиксирует и другой исследователь древнего Новгорода, М. Б. Свердлов: «Экономический, социально-политический и правовой статус избираемого Новгородом князя конституировался в предварительно заключенном договоре. Формуляр договоров был традиционен, что свойственно средневековой ментальности, для которой критерием истинности являлась старина… Нормы этих соглашений стремились максимально ограничить возможности внедрения князя и людей его двора в новгородские социально-экономические, политические и правовые структуры».[33]
На то же, по существу, указывает и В. Л. Янин. «В 1136 году, – пишет он, – после знаменитого новгородского восстания, происходит новое размежевание власти между боярами и князем. Впервые провозглашен приоритет боярской власти, установившей свое право приглашать угодных и изгонять неугодных князей. Однако пределы их деятельности в Новгороде всё больше сжимаются, пока, наконец, не замыкаются в границы загородной городищенской резиденции. В конце XII века из-под контроля князя уходят административные сотни с их торговым и ремесленным населением. В Новгороде создается новый государственный пост выборного на вече тысяцкого, который становится представителем всех свободных горожан Новгорода, исключая бояр и непосредственно зависимых от них людей».[34]
И уже совершенно прямо говорит о тождестве Ярославовых грамот с «рядом», заключенным новгородцами с варягами Л. В. Черепнин, который утверждает, что грамоту, выданную Ярославом новгородцам, можно трактовать как регулирование «взаимоотношений между двумя мирами, местным и пришлым», как «“ряд” между новгородским обществом и корпорацией варягов».[35]
Академик В. Л. Янин также проводит параллели между договором новгородцев с Рюриком и «грамотами Ярослава», более того, указывает, что договор с Рюриком был для последних «исходным». Он пишет, что они, «в отличие от исходного договора с Рюриком, сохранились на протяжении следующих столетий – именно на них приносили клятву приглашаемые в Новгород князья». Содержанием грамот Ярослава было «подтверждение действенности существовавших норм отношений новгородцев и князя», предусматривавших «исходное условие ограничения княжеской власти в Новгороде», которое «заложило основы его своеобразного устройства».[36]
Таким образом, мы видим, что договор новгородцев с Рюриком был исходной точкой юридического оформления той политической системы, которая господствовала в Великом Новгороде на протяжении нескольких веков до того момента, когда великий князь Московский наложил свою тяжелую длань на вечевой колокол и новгородские свободы. По мнению ряда весьма известных историков, Ярославовы грамоты носят «конституционный характер». Можно, конечно, поспорить с тем, что они «заложили основы своеобразного устройства» Новгорода. Скорее, как нам представляется, эти документы позволили зафиксировать почти на пять столетий ту древнюю социальную систему, которая была характерна для западной ветви славянских племен и не получила широкого распространения только по причине уничтожения этих племен наступавшими с запада франками, а затем – германцами.
Но, несомненно, данная система была более демократична, чем известные нам политические устройства средневековых западноевропейских политий, таких как Венеция, Генуя или (поставим и его в этот ряд) Ганзейский союз, ставший наследником знаменитой балтийской славянской Венеты. При этом надо заметить, что как Венеция и Генуя, так и Ганза были созданы на землях, потерянных славянами в тысячелетней борьбе с западной экспансией,[37] и уже потому их политическое устройство, несомненно, имеет общие корни с социально-политическим устройством Великого Новгорода, основными насельниками которого стали те же племена славян, пришедшие с Южной Балтики. Именно традиции западнославянского народоправства легли в основу республиканского устройства как европейских средневековых республик, так и Господина Великого Новгорода, но в Новгороде они сохранили больше сходства со своим славянским прототипом в силу кровного, племенного родства.
О проекте
О подписке