I.3. Амилленаризм в свете икономии

Если мы внимательно вслушаемся в доводы блаж. Августина против буквального понимания «тысячи лет», то обнаружим, что его более всего волнует вопрос стремительного распространения еретического хилиазма. Для предотвращения пагубных последствий он предлагает разрешить вопрос о буквализме, включая и святоотеческий, экзегетическими мерами, для чего и прибегает к своему толкованию 20-ой главы Апокалипсиса. То есть здесь имеет место попытка накинуть на буквализм своеобразный «экзегетический колпак», лишить «доступа света» – возможности на богословском уровне осмысливать этот вопрос в Церкви. Другими словами, положить вопрос о хилиазме под спуд, оставив его решение будущему.

Это не игнорирование учения Древней Церкви о «тысяче лет» как ожидаемой реальности духовного плана, и тем более не его отвержение, но вопрос икономии, предотвращения массового распространения еретического хилиазма. Вот как об этом, в более широком контексте, говорит сам блаж. Августин в главе семь двадцатой книги сочинения о «О граде Божием»: «Мнение это могло бы быть до некоторой степени терпимо, если бы предполагалось, что в эту субботу святые будут иметь некоторые духовные радости от присутствия Господня. Некогда и мы думали так. Но коль скоро они утверждают, что воскресшие в то время будут предаваться самым неумеренным плотским пиршествам, на которых будет столько пищи и питья, что они не только не будут соблюдать никакой умеренности, но превысят меру самого неверия, то никто, кроме плотских, никоим образом этому поверить не может. Духовные же называют их, верящих этому, греческим именем χιλιαστας; переведя это название буквально, мы можем называть их тысячниками. Вдаваться в особое опровержение их было бы долго; скорее, мы должны в настоящем случае показать, как следует понимать это место Писания»³⁰. Мы видим, что блж. Августин не только допускал существование хилиастических воззрений при определенном условии, но и сам прежде принимал их. Однако, наблюдая широкое распространение еретического хилиазма, пришел к выводу о необходимости борьбы с ним с помощью экзегезы. Икономия также потребовала положить под спуд и духовный «хилиазм» святых отцов Древней Церкви. Но при этом блаж. Августин ни одним словом не осудил святоотеческий «хилиазм».

Более определенно по поводу икономии высказывается святитель Филарет, митрополит Московский, в «Слове в день Успения Пресвятой Богородицы», произнесенном в Московском Успенском соборе 15 августа 1825 г: «Оставляю испытание тайн будущего, которых подлинно не столько истинное разумение потребно, сколько ложное опасно. Ищу разуметь только повеленное»³¹. В первой части указанного «Слова в день Успения Пресвятой Богородицы» святитель Филарет излагает, если говорить по существу, духовный «хилиазм» святых отцов Древней Церкви и допускает возможность будущего «тысячелетия покоя»: «Итак, воскресения первого, воскресения блаженных и святых, должно искать между днем воскресения Христова и последним днем мира. Где же они? Подлинно, взятие Пресвятой Девы с телом на небо, по признакам оставшимся на земле, подобное воскресению Христову, не есть ли первый пример первого воскресения?»³² Чуть далее, после указанной выше ремарки, святитель Филарет излагает взгляд на тысячелетие блж. Августина.

Как мы видим, святитель Филарет окончательно проясняет этот вопрос. И мы уже ясно понимаем, что здесь имеет место икономия в чистом виде, тот случай, когда до поры до времени требуется не истинное понимание, а устранение ложного. А потому-то он и оставляет «испытание тайн будущего», поскольку не пришло еще для этого время.

Таким образом, рассмотрение этого вопроса в Церкви со времен блаженного Августина ведется, прежде всего, с позиций икономии. Думается, понимая это, в известный дореволюционный «Сборник по истолковательному и назидательному чтению Апокалипсиса» по вопросу «тысячелетнего царства» М. Барсовым были включены различные богословские мнения: аллегорическое митрополита Макария, икономическое святителя Филарета и компромиссное, о котором пойдет речь в соответствующей главе книги, епископа Петра (Екатериновского). Да, святитель Филарет говорит не прямо о «тысячелетнем Царстве», но о «воскресении первом». Но не нужно делать особых интеллектуальных усилий, дабы понять: «воскресение первое», о котором говорит святитель, есть то самое, что описано в стихах Апокалипсиса, где речь идет о «тысяче лет». И здесь он последовательно придерживается икономии, не озвучивая слова «тысяча лет».

Мнение Августина не ложно в том смысле, что без Церкви невозможен вход в Царство Христа, в Царство Божие. Именно посредством Церкви человек входит в вечное Царство Христа. Через Таинство Крещения человек воскресает к вечной жизни, через Таинство Миропомазания он становится храмом Святого Духа, а через Покаяние и Евхаристию открывается вход Христу в верующее сердце. И это главное для спасения человека. Дабы оградить паству от еретиков, манящих ее знанием истины, Августин посчитал лучшим оградить ее от ложного разумения, – что спасение возможно вне Церкви, – до той поры, когда она придет «в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова» (Еф. 4:13).

Порою приходится слышать такого рода возражения по поводу «неточности» и противоречивости богословского мнения митрополита Макария (Булгакова) о хилиазме: «меня так учили». Как мы видим, на самом деле этому вопросу учили совершенно по-разному. Вышеназванные святые отцы древней Церкви учили о духовном «хилиазме» как о «начале нетления». Блаженный Августин, исходя из икономии, учил о тысячелетии как о царстве благодати Христовой, делая упор на том, посредством чего возможен вход в вечное Царство Христа. Это «тысячелетнее Царство» он призывал видеть в Церкви, мудро не затрагивая при этом вопроса о кончине этого царства.

Но у митр. Макария (Булгакова) мы замечаем совершенно новые черты в противостоянии святоотеческому «хилиазму», которые никак нельзя связать с икономией. Мы видим, что митр. Макарий (Булгаков) действует уже не из соображений икономии, но пытается подвести учение святых отцов древней Церкви под каноническое правило, подвергающее их сторонников анафеме. Как выясняется, на самом деле ничего близкого к тому, что находит митрополит Макарий (Булгаков) в деяниях Второго Собора, нет. Напротив, Маркелл Анкирский, которого осудил Второй Вселенский Собор, учил о том, что царство Христа уже имеет место, но закончится сразу же после второго Пришествия Христа. А дальше наступает вечное царство Бога, в котором Христос «сокращается», «возвращается» в Логос. Уж как Маркелл Анкирский называл это подлежащее «сокращению» Царство Христа – не суть важно. Важно то, что он учил о его кончине. О кончине «благодатного царства Христова» учил и митрополит Макарий (Булгаков): «Вместе с кончиною мира вещественного и преобразованием его в мир новый, лучший, последует кончина и благодатного царства Христова, и откроется вечное царство Божие, царство славы»³³. Далее он обосновывает свое учение, не брезгуя и такого рода приемами: «Другие учители Церкви в то же время прямо восставали против учения о хилиазме»³⁴. Но выясняется, что это было не «в то же время», а, в большинстве случаев, столетием позже, да к тому же восставали, как правило, не против «хилиазма» святых отцов древней Церкви, но против хилиазма еретиков.

Подведем итоги данного параграфа: 1) принятие аллегорического толкования «воскресения первого» в духе блж. Августина было икономией в чистом виде; 2) аллегория из средства домостроительства, усилиями митр. Макария, превратилась в «неточность» без серьезного исследования данной проблемы.

4

Глава II. Строки преткновения

Почему же Апокалипсис так трудно входил в число канонических книг на Востоке Церкви? Как видится, одной из основных причин является та, что и частое впадение в ереси части её: наличие большого числа обращенных в христианство из числа иудеев, поскольку среди них не мало было таких, что «приходят… в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Мф. 7:15). Об этом прямо предупреждал Апостол Павел: «Ибо есть много и непокорных, пустословов и обманщиков, особенно из обрезанных…» (Тит. 1:10). А вот это адресовано непосредственно Востоку Церкви: «…Я знаю, что, по отшествии моем, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою» (Деян. 20:29-30). Запад Церкви в этом отношении находился на первых порах, если так можно выразиться, в «тепличных условиях». Лишь тогда, когда стало практиковаться насильственное обращение в христианство иудеев, ситуация в Западной Церкви в этом плане резко осложнилась…

Порою можно услышать мнение, что «безоговорочное» принятие Западной Церковью Апокалипсиса является свидетельством ее особой стойкости в следовании истине. Позволим себе не согласиться с этим. Во II веке решающую роль во включении Апокалипсиса в канон новозаветных книг Западной Церковью сыграл авторитет епископа Лиона священномученика Иринея, который был выходцем из Восточной половины Церкви. Но затем, по мере роста сомнений относительно автора Апокалипсиса, сохранение этой книги в числе канонических на Западе явилось, на наш взгляд, результатом принятия оригеновского, то есть аллегорического метода толкования Апокалипсиса, и особенно стихов двадцатой главы о «тысяче лет» и «воскресении первом».

II.1. Борьба с Преданием Церкви

Первым о неприятии буквального понимания «воскресения первого» и «тысячи лет» заявил один из наиболее ярких представителей александрийской богословской школы Ориген. Об этом он пишет в своей книге «О началах». Представляется совершенно очевидной связь между неприятием святоотеческого «хилиазма» и очарованием древнегреческой философией, особенно в ее платонической форме: этот вопрос требует отдельного рассмотрения, на нем мы заострим внимание в конце главы.

Хорошо зная новозаветный канон и Предание Церкви, Ориген быстрее, чем другие аллегористы, осознал неизбежность включения Апокалипсиса в корпус книг Священного Писания, поэтому мы не замечаем никаких попыток с его стороны поставить под сомнение каноническое достоинство Откровения Иоанна Богослова. Ориген идет по другому пути: он толкует эти преткновенные строки о «воскресении первом» и «тысяче лет» аллегорически. Такой подход позволяет «разрешить» две проблемы противников святоотеческого «хилиазма»: 1) внешне без колебаний согласиться с включением Апокалипсиса в новозаветный канон, 2) исподволь ставить под сомнение Предание церкви по этому важнейшему вопросу. Чем более христианин влюблен в древнегреческую философию, тем легче они принимает аллегорию по отношению к «тысячелетнему царству», тем скорее выступает против Предания Церкви по вопросу «тысячи лет». Сложнее разобраться с мотивами тех, кого нельзя заподозрить в страсти к «греческой мудрости»…

В любом случае, нельзя не заметить, что отрицание Апокалипсиса или сомнение в том, что автором его был Апостол Иоанн Богослов, было, как правило, связано с вопросом «первого воскресения», о котором свидетельствовал, среди прочих, св. Ириней. Не вызывает сомнений, что еретики часто ссылались на авторитет Иринея, распространяя свою хилиастическую ересь. Думается, именно по этой причине в древней Церкви имели место попытки исключить св. Иринея из числа свидетелей Апокалипсиса и святоотеческого (истинно христианского) учения о «тысяче лет» со стороны «благочестивых христиан», что почти автоматически вело к удалению Апокалипсиса из числа книг Нового Завета, или, по крайней мере, к значительному росту сомнений относительно его происхождения.

Сначала, как мы знаем, «пресвитер римский» Кай (у историков есть сомнение по поводу его священства), выступая против хилиазма еретиков, не принял во внимание церковное Предание и отверг Откровение Иоанна Богослова, и даже, по мнению католического историка Л. Дюшена, приписал его написание еретику: «Книга Кая была изложена в форме диалога и заключала очень горячую критику Апокалипсиса, составление которого автор приписывал Керинфу, точь-в-точь, как думали и алоги»³⁵.

Затем святитель Дионисий Александрийский, игнорируя Предание Церкви по этому вопросу, засомневался по поводу авторства Апостола Иоанна Богослова, хотя и называл автора Апокалипсиса «богодухновенным мужем»³⁶. Святитель Дионисий заговорил о «другом Иоанне», пытался доказать полное отсутствие сходства языка автора Евангелия от Иоанна с языком писателя Апокалипсиса. Несомненно, что это было вызвано, главным образом, опасением распространения еретического хилиазма, то есть диктовалось своего рода икономией. Отсюда, как представляется, и противодействие хилиастическим воззрениям, насаждавшимся в Александрийской Церкви учениками епископа Непота, среди последователей которого, судя по словам святителя Дионисия, были люди, склонные к пониманию «тысячи лет» как «грубого чувственного царства».

Этот эпизод отображен в житии святителя Дионисия Александрийского³⁷: «По смерти нечестивого Декия, в кратковременное царствование императора Галла, гонение на христиан прекратилось, и в Церкви Христовой водворился мир. Сей покой Церкви был тем вожделеннее, что он позволил святому Дионисию обратиться с пастырскою заботливостью к успокоению волнения, произведенного Арсинойским епископом Непотом, который проповедовал ересь, названную хилиазмом. Святой отец не только написал в духе любви сочинение против Непота, но в том же духе вел соборные совещания с защитниками сей ереси и достиг того, что все они обратились к единению Церковному»³⁸.

Известно, что этот эпизод заимствован из «Церковной истории» Евсевия Памфила. Текст в житии очень краткий, и, даже с учетом примечаний, невозможно понять, о чем идет речь. Поэтому есть необходимость обратиться к Евсевию, в «Церковной истории» которого сохранились отрывки из книг святителя Дионисия «Об обетованиях». Здесь мы видим, что, собственно говоря, обеспокоило святителя Дионисия в учении последователей Непота: «…Простейшим из наших братий никак не позволяют иметь возвышенных и великих мыслей – ни о славном и воистину божественном пришествии Господа нашего, ни о нашем воскресении из мертвых, ни о сопричислении к Нему и уподоблении, напротив внушают им ожидать в царстве Божием вещей мелочных, тленных, подобных нынешним…»³⁹. То есть речь идет о пресловутых «чувственных удовольствиях» ожидаемого еретиками «тысячелетнего периода чувственных наслаждений»⁴⁰. Далее святитель Дионисий еще более раскрывает этот момент, при упоминании родоначальника этой ереси Керинфа: «Главный пункт его учения состоял в том, что царство Христово будет земное. Но так как он был человек, преданный телу и слишком плотолюбивый, то к чему стремился сам, тем выражал свои мечты и о царстве: все ограничивалось у него удовлетворением чрева и животных побуждений, то есть пищею, питием, брачными узами, – чтобы придать этому почетнейшее значение, – празднествами, жертвоприношениями и жертвенными пирами»⁴¹.

Святитель Дионисий провел что-то типа «епархиального собрания», на котором убедил паству отказаться от учения, которое распространялось последователи епископа Непота. Некоторые исследователи называют это «епархиальное собрание» «поместным собором». Но для такого утверждения, как замечают некоторые исследователи, нет никаких оснований: по крайней мере, ни церковная история, ни церковное каноническое право не знают такого собора. Это первое. Второе: свт. Дионисий не мог быть церковным свидетелем в этом деле, так как сомневался, что автором Откровения был Апостол Иоанн Богослов, то есть отвергал Предание Церкви по этому вопросу. Православный богослов Василий Васильевич Четыркин так оценивает попытку Дионисия поставить под сомнение авторство Апостола Иоанна Богослова: «…Нельзя не согласиться с тем, хотя и резким суждением, согласно которому здесь мы имеем дело не с кафолическим епископом, а с рационалистом, который дело веры решает по своему усмотрению, а не по церковному Преданию»⁴².

Не находит Четыркин в святоотеческом учении о «тысяче лет» ни еретических, ни иудейских черт: «…В новозаветном Апокалипсисе – в его хилиастическом учении мы не находим ровно ничего иудейского, кроме одной только формы выражения. Смысл этого учения в иудейской апокалиптике совершенно ясен, и ничего подобного такому смыслу в Откровении Иоанна нет и быть не может по самому существу дела. Там оно вызывалось потребностью видеть осуществление, хотя бы временное, национально-мессианских чаяний, здесь же о таком мотиве или тенденции, конечно, не может быть и речи. В иудейской апокалиптике участники временного мессианского царства – оставшиеся ко времени пришествия Мессии в живых евреи; в Апокалипсисе Иоанна – "души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело свое и на руку свою". На блаженство чувственного характера в Апокалипсисе нет ни одного намека. Наконец, как бы мы ни объясняли это, – в Апокалипсисе, в связи с его хилиазмом, находится учение о двойном воскресении; между тем в иудейской апокалиптике нет и этого. В виду этого здесь мы пока можем высказать положение, что хилиазм Апокалипсиса не иудейский или керинфианский, но христианский»⁴³. Мы видим, что Четыркин отделяет от хилиазма иудейского и хилиазма еретиков «христианский хилиазм», который мы называем святоотеческим «хилиазмом».

Евсевий Памфил от игнорирования церковного Предания о «начале нетления» перешел к его подрыву. Он не нашел ничего лучшего, как поставить под сомнение «главное русло церковного Предания» о святоотеческом «хилиазме» через умаление мужа апостольского Папия Иерапольского: «…Говорит, что по воскресении мертвых наступит царство Христово на этой самой земле – телесно, и будет продолжаться тысячу лет. Такую мысль он вывел, думаю, из апостольских сказаний, не понявши чего-либо, сказанного Апостолами таинственно, в образах: потому что был человек ума, кажется, весьма ограниченного…»⁴⁴