Читать книгу «У метро, у Сокола» онлайн полностью📖 — Вячеслава Курицына — MyBook.
image

29 мая, четверг

Форму Покровский надевал редко. По официальным оказиям раза два в месяц, еще пару раз по настроению, по внутренней какой-то подсказке. Сегодня увидел в шкафу (пока был в отпуске, Эвелина Октябриновна ее вычистила), решил нацепить. И прямо символически вышло, хуже не придумаешь.

Постовой во входной будке на Петровке был сосредоточен сверх обычного, и Покровский заподозрил что-то неладное. У клумбочки, которую уже который год грозились заменить монументальной пропагандой, столкнулся с тем из парткома, которого про себя давно называл вслед за Жуневым неприличным словом с добавлением «из парткома». Тот не заметил Покровского, чуть с ног не сбил.

И уже в вестибюле: портрет следователя Сережи Углова – в форме, в траурной рамке, и цветы.

Господи.

Сестра Саша смеялась над Покровским в Свердловске, когда он, разбив чашку, вздохнул «господи». Дескать, ты атеист, а все равно говоришь «господи». А ничего смешного, просто инерция языка.

Сережа погиб на ночном дежурстве, сегодня на рассвете. Вызов был на пьяную поножовщину, а одним из фигурантов оказался находящийся в розыске рецидивист Ципис. При появлении дежурной группы Ципис устроил стрельбу. Пять пуль в белый свет, одна Углову в сердце. Покровский очень тепло относился к Углову, как раз на дежурства любил вместе с ним попадать: спокойный, ответственный, всегда доброжелательный… Да что ж это такое!

Какие сразу лезут слова идиотские – «ответственный»…

Пошел в комнату отдыха, там воздух от табачного дыма сизый, все растерянные и возбужденные, женщины в слезах. Жена сейчас где-то, вдова… Жену Сережи он неплохо знал по майским и ноябрьским встречам на демонстрациях – смешливая, восторженная… Пацан у них… как же зовут его… тоже Сережа, вспомнил. А жена – Наташа.

Потом возился с делом, просматривал отчеты коллег. Злое существо человек… или это жизнь злая. Товарищ погиб, а человек живет… История маньяка захватывает, раздражает… Перечитывая медэкспертизу по Ширшиковой, совсем было забыл о погибшем товарище, а потом – по ходу изучения карты района – разом все вспомнил, большим пестрым комом. И про то, как разговорились однажды после службы в стекляшке в парке Эрмитаж, и Сережа рассказал, как его собака в детстве (в Сережином детстве, но и в своем, щенячьем) погибла под грузовиком, и про скотину Циписа, которому до вышки теперь устроят коллеги Покровского существование хуже, чем вышка, и еще сцены какие-то, как в кино без звука.

Шагают Сережа с женой на майской на демонстрации, маленький Сережа у большого на загривке.

Оторвался от бумаг без двух минут до совещания, пошел к Жуневу.

Жунев, Покровский, Настя Кох, Кравцов, Фридман, Гога Пирамидин. Только Семшов-Сенцов, как всегда, в разгонах.

Жунев достал – нет, не коньяк, бутылку теплой водки, шесть рюмочек с чеканкой.

– По пять капель надо, – сказал. – Давайте, не чокаясь.

Разлил грамм по двадцать, встали, выпили.

– Давайте, у кого какие новости… У меня одна есть, – Жунев глянул на часы, – но попозже. Фридман, расскажи про Калугу.

Выглядел Фридман побито, красный и взъерошенный, но к докладу приступил уверенно. Вытащил тонкую папочку из новенького «дипломата» (больше в нем ничего не было, заметил Покровский). Гиря, летавшая в Чапаевском, несла на себе личное клеймо опытного поверщика Игнатьева. Поверщик запомнил этот случай, поскольку проверял, то есть поверял гирю за неделю до дня Циолковского.

Кафе номер семнадцать с правом выездной торговли было под естественным подозрением у компетентных органов. Даже в магазинах гири выпиливают, чтобы меньше весили, хотя в магазине покупателю легче сосредоточиться и понять, что его обжуливают. А выездная торговля – толкотня на свежем воздухе, успевай шашлыки с шампуров стаскивать, «куда, дамочка, лезете, словно без мыла, вас здесь не стояло» – сам бог велел мухлевать. Были на это кафе сигналы, поэтому устроили две поверки с коварной паузой в две недели. Игнатьев и удивился во второй раз, что гиря в комплекте новая, только что получена из треста. Якобы, когда на день Циолковского кафе разворачивало буфет в парке, там кто-то и украл гирю, или еще как-то она потерялась, укатилась в траву. Игнатьев был уверен, что грамм до ста веса из нее перед парком выпилили, потому и потеряли, но доказать не мог.

Но ошибался поверщик Игнатьев, ничего из гири не выпилено. Неясно лишь, каким манером перенеслась гиря из Калуги в Москву.

– А как отмечают день Циолковского? – спросил Покровский.

– Еда всякая, лимонад, песни на эстраде… – торопливо пояснил Фридман. – Массовик-затейник. Конкурс на столб лезть…

– К звездам?

– Нет. Наверху столба корзинка с продуктами и бутылкой.

Тут Покровский вспомнил про Сережу Углова, и ему стало стыдно за шутку про звезды. И тут же еще вспомнил один разговор с Сережей Угловым… Ну-ка, ну-ка…

Попросил Жунева включить вентилятор. Тот включил, но вскоре автоматически выключил. Совсем не душно.

Тайны вчерашнего пленения Фридмана Покровский до сих пор не знал. Утром не до этого резко стало, и сейчас речь не зашла.

Кравцов доложил результаты следственного эксперимента: однозначные.

– Считаем, значит, что кирпич на ветераншу упал сам по себе, в рамках всесоюзного разгильдяйства? – уточнил Жунев. – И между первой бабушкой и прочими нет никакой связи?

– Или маньяк подражает кирпичу, – неожиданно для самого себя сказал Покровский. Конечно, мысли следует сначала обдумывать, чем швыряться ими, но оперативное совещание это такой коллективный мозг, так что – нормально.

– Подражает кирпичу? – нахмурился Жунев.

– То есть такая связь, что маньяк услышал про первую старушку и решил: а ну-ка я тоже так попробую? – догадался Кравцов.

– Например, – с задержкой кивнул Покровский. – Или даже не услышал, а почувствовал.

– Что почувствовал? Что? – спросили почти одновременно Жунев и Настя Кох.

У Насти Кох туфли на низком каблуке, откровенно старомодного вида («Как у Крупской», почему-то подумалось Покровскому, хотя знать он не знал, что за туфли носила Крупская, может босиком все время ходила в знак солидарности с пролетариатом) и на шнурках. Один шнурок коричневый, а другой черный. Какой-то, наверное, порвался, а Настя принципиально продемонстрировала самой себе пренебрежение к внешности.

– Я как понимаю: маньяк, и вообще любой сумасшедший, от нас отличается тем, что у него одни черты личности преуменьшены… раз ему старушек не жалко… а другие преувеличены. Он мог на своей волне поймать что-то такое прямо из космоса, идею насилия над пенсионерками…

Говорил и сам к себе прислушивался, именно ли это он хочет сказать или что-то тут еще другое есть, ускользающее.

– Это ты загибаешь, – сказал Гога Пирамидин.

– Почему? Безумие – страшная сила.

– Крысы звуки слышат на других волнах, маньяки тоже, возможно, могут, – поддержала Покровского Настя Кох.

Миша Фридман вполголоса возразил ей, что это не только крысы, что у животных вообще иначе, чем у человека, устроено, но, поймав на себе взгляд Жунева, замолк.

– Из космоса не думаю, – сказал Жунев. – А слышать мог. Даже видеть мог, сука. Проходить мимо.

Закурил. Гога Пирамидин тоже закурил, и Настя Кох тоже. Покровский не курил, Кравцов как раз пытался бросить, Фридман покуривал, но не решился сейчас, а только приоткрыл пошире, поймав взгляд Жунева, форточку.

– Или так, – сказал Покровский.

– Всю жизнь мечтал крошить старушек, а тут увидел подсказку и сорвался с катушек, – сказал Жунев. – Допустим! Но что из этого следует? Для нас с вами?

– Усилить поиски у ипподрома? Если видел, значит, близко живет или работает, – предположил Кравцов.

– Просеиваем и так плотнее некуда, и у ипподрома, и на «Соколе», и везде, – решительно сказал Пирамидин. – Собесы, общежития, твою туда, уличная торговля, поликлиники, сторожа всякой мелкой дряни, вахтеры всех научных институтов, их там как грязи, НИИ патологии, НИИ хренологии… Примет нет!

– С приметами и дурак найдет…

– А что в милиции про отсидку Кроевской? – спросил Покровский у Кравцова.

Ничего. В милицию на «Аэропорт» Кравцову пришлось ехать лишь для того, чтобы получить номерочек какого-то лубянского телефончика. Не могли по телефону сказать телефончик – секретность.

– Я так и думал, – кивнул Покровский. – Политическая или что-то такое.

Миша Фридман шевельнул ушами на слове «политическая». Слушает, возможно, «голоса». «Есть обычай на Руси в восемь слушать Би-би-си». Ничего, начнет в розыске работать, не до голосов станет.

– Нам-то вряд ли есть разница, – сказал Жунев, убрал бутылку в стол, чтобы глаза не мозолила. – И для маньяка не было. Ты, Кравцов, конечно, на Лубянку сходи… Но толку не будет.

Настя Кох рассказала о работе с психами по списку из ПНД. Посетила человека, который купил китайский ковер и видит, как ночами на нем проявляется флуоресцентный рисунок Мао Цзэдуна в гробу… А ведь он жив, Мао! Посетила другого человека, у которого аллергия на людей. Выходить иногда приходится на улицу, и это для него дикий стресс – даже от вида двуногих (только так людей называет) дурно, а если кто попытается заговорить, то просто караул. Прибегает обратно, наполняет ванну водой, сидит в ней неделю – отходит.

Очевидное преимущество советского умалишенного над буржуазным, подумал Покровский. У них-то там, все время рассказывают, ломовые цены на воду, на электричество.

Зазвонил телефон.

– Да, – сказал Жунев в трубку. – Да, пусть проходит и заходит в кабинет.

Ага, Жунев обещал новость…

– А вот сейчас скажи, Михаил, – спросил Жунев, положив трубку, – продолжаешь ли ты настаивать на своей версии вчерашнего с тобой вечернего происшествия?

– Я как было написал, – едва слышно произнес Фридман. В пол смотрит.

– Возвращаясь с оперативного задания из Калуги на личном автомобиле, – зачитал Жунев по бумажке, – увидел на светофоре в соседнем автомобиле «Жигули» свою близкую интимную знакомую рядом с неизвестным молодым человеком на водительском месте. Моя знакомая оказывала молодому человеку знаки ласки. Знаки ласки, хорошо пишет, стервец!

Миша сидел как рак. В смысле, как вареный по цвету.

– Интимную знакомую уже имеет, если не брешет, – издевался Жунев.

Миша сопел.

– Охваченный ревностью, я непростительно забыл о своих служебных обязанностях и погнался за автомобилем «Жигули»…

Ай да Фридман! Из дальнейшего следовало, что погоня за «Жигулями» привела Фридмана на его двоюродном «Москвиче» в Фили. Там близкая интимная знакомая и неизвестный молодой человек якобы вышли из машины и проследовали в одно из аварийных строений. Фридман, снедаемый жаждой мести, поспешил за ними, но внутри аварийного строения было темно, преследуемые вышли через другой выход, а дверь за Фридманом захлопнулась, и он уже никакого выхода не нашел.

Через несколько минут по ноль-два поступило анонимное сообщение, что сотрудник милиции заперт по такому-то адресу, через час Фридман обрел свободу.

– Не за «Волгой» погнался, за «Жигулями»?

– Да… – подтвердил красный Фридман.

– А кто позвонил, что ты заперт?

– Не знаю.

– Ты понимаешь, что если я дам ход этой ксиве, конец твоей школе милиции? – спросил Жунев. – Поедешь срочную отбывать в Чучмекстан или к себе в Биробиджан.

Фридман молчал, шмыгал.

Отворилась дверь, вошел Панасенко. Фридман чуть не вскочил при его виде, но удержался и просто насупился еще пуще прежнего. Кравцов тоже слегка напрягся.

– Вся честная компания, – протяжно сказал Панасенко. – Как здоровье?

Последний вопрос был адресован лично Фридману, тот не ответил.

– Значит, я правильно понял, – сказал Жунев. – А ты, Панасенко, зря ржешь.

– Врешь, начальник, я и не думал ржать.

Панасенко действительно был серьезен. Это Покровский ржал про себя.

Да, а Серега Углов – в морге. Можно представить, что сейчас с Наташей…

– Думаешь, я тебе статьи не найду? – спросил Жунев Панасенко. – Ты представителя органов при исполнении запер… мать твою!

– При исполнении? Что же он исполнял? Полонез Огинского?

Полонез этот – не сам, разумеется, а его название, хотя там и мелодия простенькая – все знали благодаря одноименному фильму, который часто крутили по телевизору. И потому, что Огинский был поляком (а народная Польша в прошлом году праздновала какую-то дату), и в преддверии юбилея Победы, а фильм про войну.

– Или без статьи тебя самого в сарае… – кипел Жунев.

Панасенко презрительно чуть качнул головой, как бы сбрасывая неинтересную тему.

Жунев явно сейчас на взводе… Лучше упредить.

– Григорий Иванович, вы с чем пожаловали? – спросил Покровский Панасенко.

Тот неспешно сел.

– Накануне убийства тети Нины, в районе двадцати двух, какой-то хрен отирался ровно на месте убийства, присматривался.

На руке у Панасенко татуировка, на запястье, ГРИША вытатуировано, и ведь у Жунева забавным совпадением на том же месте татуировка с именем.

– Это от бандюков твоих сведения? – это, конечно, Жунев спросил, вытирая со лба пот большим платком в бело-голубую клетку.

– Сведения от надежного человека, знающего толк в предмете. Человечек что-то выглядывал или кого-то ждал. Среднего роста, плотный, был в светлой, возможно серой короткой куртке, ушел из Чуксина в сторону станции. Руки в карманы, немного сутулится.

Бадаев ходит в куртке руки в карманы. Правда, кажется, не сутулится.

– А лицо этого человечка видел ваш человек? – спросил Пирамидин.

– Лица не видел, но опознает по фигуре, если предъявите кандидата. Неофициально, конечно.

– Ох ведь ты… – начал Жунев, и некоторое время они еще пособачились с Панасенко, которого это даже, кажется, слегка развлекло: мент злится, а укусить не может, и еще два мента – Кравцов и Фридман… Панасенко не знал их фамилий… еще два сопляка сидят и ненавидят, но тоже укусить не могут. В каком-то смысле эта сцена и Покровского развлекла, но показать загадочному информатору некого, подозреваемых нет, а информатор дней через десять уедет на юг.

Сколь долго подозрительный тип топтался, неизвестно, информатор застал минуту, две. Вел он себя спокойно, не дергался, но информатор человек опытный и сразу подумал, что типчик здесь что-то выкручивает.

– Это он, к гадалке не ходи, – говорил Панасенко, Жунев с напускной брезгливостью возражал, что человек по сотням причин мог топтаться на месте будущего убийства. Потом встрял Гога Пирамидин, сказал, что информация любопытная.

– Я пойду квартиру вашей тети смотреть, не хотите со мной? – сказал Покровский. – Сегодня или завтра.

– А зачем ты пойдешь? – нахмурился Панасенко. – Что тебе с тетушкой неясно?

– Испытываю непреодолимое желание, – сказал Покровский.

Ответ этот Панасенко не то что смутил, но как-то сбил.

– Были уже ваши в квартире, – сказал недовольно, но без прежней категоричности.

Договорились в результате на завтра. Простились с Панасенко почти мирно, он даже довольно вежливо выразил сочувствие по поводу траурного фото в холле Петровки. Тем не менее, едва Панасенко исчез, Жунев спросил:

– Что думаете, от себя подозрения отводит? Наплел нам тут близ Диканьки…

Покровский отлично видел, что Жунев Панасенко не подозревает, просто пар выпускает. Но Кравцов отреагировал всерьез:

– В квартире, между прочим, прописана дочь Панасенко. Ему выгодна была смерть тети!

– Ты бы тоже прописал к одинокой тетушке свою дочь, – сказал Покровский. – Все так делают.

– Ты что, забыл, сколько старушек полегло? – выкруглила глаза на Кравцова Настя Кох. – Ты думаешь, это он маньяк, Панасенко?

– Я тут вызнал – он к слепым подбирается, – сказал Жунев.

– К слепым? – осмелился спросить Миша Фридман.

– Ты бы помолчал, сын Сиона многомудрый, – взорвался Жунев и швырнул в Фридмана его объяснительную. – Порви свои каракули. Зачем ты следить за Панасенко вздумал, объясни нам своими словами.

Было некоторое противоречие между «помолчал бы» и «объясни», но «объясни» шло позже. Фридман, довольный успехом в Калуге (хотя успех относительный, ну пропала гиря позапрошлой осенью, и что), воодушевленный въехал в Москву и на светофоре заметил Панасенко за рулем «Волги». Вообразил, что он теперь и сам-с-усам, на авто… Решил, дурак, проследить, вот и оказался заперт. Спасибо Панасенке, что сразу 02 позвонил (где еще не хотели верить и выезжать). А то, что потом начал врать, еще большим дебилом себя представил – тут уж вовсе что комментировать.

«К слепым подбирается» значило, что Панасенко внедряется в одно из районных Обществ слепых. Они осуществляют производственную деятельность на льготных условиях, причем председатель с правом финансовой подписи – лицо, как правило, незрячее, и вынуждено доверять зрячему заместителю. В тесном сотрудничестве с таким председателем Панасенко и собирался расширять свой бизнес.

Удобно, трудно спорить. Это, кстати, не только у нас так бывает. Вон, Коммунистическую партию США возглавляет слепой негр, и ничего.

– А вот по существу сообщения Панасенко, – осторожно сказал Кравцов. – Серая куртка, рост, руки в карманах… Вроде приметы, а вроде и не приметы.

– Сильно лучше, чем когда вообще не было, – сказал Гога Пирамидин. – Сутулится – интересно. Будем работать.

Повидав за эти дни сотни человек на местности, он уже понимал, к кому имеет смысл обратиться повторно. У опытного оперативника сутулость и руки в карманах могут сыграть.

Другое дело, что человек в серой куртке может к преступлениям отношения не иметь.

Снова зазвонил телефон.

– Да? – спросил Жунев. – Да. Спускаюсь через пять минут.

Почесал в затылке. На него, понятно, смотрели вопросительно.

– Жена Углова в командировке была в Ленинграде, – сказал Жунев. – Договорились с ее трестом, они ее вызвали телеграммой будто бы по срочному делу. Идет уже на взлет самолет. А я в Домодедово, встречать ее.

– А пацан? – спросил Гога Пирамидин.

– У бабушки.

– И они еще не знают? – в ужасе спросила Настя Кох.

Жунев ничего не ответил, встал, вытащил из-за стола портфель. Подошел с ним к шкафу, стал что-то, не видно что, в портфель укладывать. Гога Пирамидин от души выматерился. Миша Фридман во все глаза смотрел в спину Жунева: мало знакомый с майором человек не заподозрил бы, что именно он решает на Петровке такие деликатные вопросы.

На Лубянку Кравцов позвонил, встречу ему назначили на шесть вечера, через четыре часа с гаком. Покровский посадил его оформлять бумаги, Кравцов был очень недоволен.

До Петровского парка доехали на Фридмане. Гога Пирамидин сразу растворился. Настя Кох пошла по пээндэшникам. Фридману Покровский велел искать в Петровском парке следы асфальта в неурочных местах («В каких местах?!» – «В неожиданных, в любых абсурдных»), а также обратить внимание, не валяются ли где тяжелые предметы, способные стать орудиями убийства в избранной злодеем стилистике.

Сам Покровский отправился в коммуналку Кроевской, полагая застать и Раю Абаулину, которая поздно уходит на работу, и сестру Василия Ивановича Елизавету, что появляется на Красноармейской по четвергам. Застал и ту и другую: можно даже сказать, более чем застал.

С лестницы еще услышал крики и грохот, ускорил шаги, а дверь ему навстречу Василий Иванович заранее распахнул. Словно проиллюстрировал идею, что сумасшедший – существо особое, способен капитана милиции за закрытой дверью унюхать.

– Дерутся! Дерутся! – кричал Василий Иванович, потом резко сделал шаг назад и начал ловить своих мух.

Рая Абаулина металась по коридору. Кругленькая женщина в платке с криком «Мошенница!» швырнула в нее тарелку, тарелка разбилась о стену, Рая заскочила в свою комнату, тут же приоткрыла дверь и крикнула «Звоню в милицию!», хотя телефон располагался в коридоре.

– Я милиция! – поспешил выкрикнуть Покровский.

Рая и Елизавета Ивановна застыли.

Тарелка не первая, полно осколков вокруг. Василий Иванович шлепает ртом, как рыба на карикатуре.

– Мошенница! – грозно указала Елизавета Ивановна на Раю Абаулину указательным пальцем. – Комнатку оттяпала! Воровка!

– Спокойно, спокойно, – отвечала Рая Абаулина. – Отвечать будете за свои слова. Я все по закону. А вы меня покалечить сейчас могли тарелкой.

– Да я тебя! – Елизавета Ивановна метнулась к Рае Абаулиной и попыталась вцепиться в волосы. Покровский едва оттащил, получив в суете по затылку от Раи Абаулиной.

– Воровку покрываете! – кричала Елизавета Ивановна.

1
...