– Рад вас приветствовать в нашей скромной обители, господин Демидов! – кривая ухмылка весьма ярко проиллюстрировала его радость. Радость, не сулившую мне ничего хорошего. Да и наивно было ожидать чего-то другого от этого негодяя. Так что, судя по всему, моё беспокойство относительно тягот и лишений французского плена излишне – не доживу. Не для того мерзавец вознамерился меня похитить в Петербурге, чтобы пряниками накормить. А уж теперь, после провала той затеи…

– Не могу сказать, что рад встрече, – ответил я, – но удивлён немало.

Чёрт! А ведь голосок-то подрагивает. К вящему удовольствию моего собеседника. Всё-таки не являюсь эпическим героем, и страх за сохранность родного организма даёт о себе знать.

– А что так? – не преминул поиздеваться Кнуров. – Вот я, например, весьма рад, что наконец-то пересеклись наши пути-дорожки.

– И особенно тому, что при этом у меня связаны руки. Если бы не это, вряд ли подобная ситуация вас обрадовала. Особенно при наличии у меня шпаги и отсутствии за вашей спиной этих мужиков.

Вот оно мне надо было? На фига, спрашивается, в таком положении нарываться? Хотя и некоторый окорот всё-таки дать стоило. И искажённое ненавистью, с примесью стыда за прошлое, лицо негодяя послужило хоть каким-то утешением за оплеуху, которую я немедленно схлопотал.

– Заткнись, гадина! – прошипел этот подонок. – Смелый, да? Ничего, скоро ты будешь лизать мои сапоги, умоляя о быстрой смерти.

Сюр какой-то, честное слово. Он что, тоже из двадцатого века? Так и шпарит штампами из американских боевиков.

– Не будет тебе поединка. Я не считаю тебя равным. Умрёшь, как мразь, в грязи и крови, и я обязательно досмотрю это до самого конца.

А ведь у пациента явно психика не в порядке. Нет, я понимаю, что поводов испытывать ко мне нежные чувства у него не имеется, но чтобы опускаться до такой животной ненависти… Хотя, почему «животной»? Животные как раз убивают без ненависти и издевательств, с чисто утилитарными целями. Пытки и садизм – изобретение гомо сапиенсов…

– Ну, чего молчишь-то? – кажется, этот псих начал слегка успокаиваться.

– Могу и не молчать. – Голос, к моему удивлению, перестал подрагивать. – Вопрос можно?

– Спрашивай.

– Как случилось, что русский дворянин с компанией мужиков воюет против своей родины?

– Родины? – Кнуров говорил уже практически спокойно. То есть внутреннее напряжение чувствовалось, но он очень старался сдерживать эмоции. – А нет у меня теперь родины. Та Россия, в которой я был дворянином, теперь считает меня преступником и всеми силами старается упечь на каторгу. Отец выгнал меня из дома, проклял и лишил наследства. Я вынужден скрываться по лесам в компании быдла. Мои имения и счета арестованы и отошли в казну. А из-за кого всё это произошло, знаешь?

– Догадываюсь. Считаешь, что виноват я, – попробовал тоже перейти на «ты» – вроде прошло, возмущений не последовало.

– А кто же ещё? Всё из-за тебя, сволочь! Если бы не ты… – этот ненормальный снова стал сам себя накручивать, и эмоции опять попёрли из него дружными косяками. Вон – даже дыхание перехватило. Надо же так ненавидеть!

– И в чём это я виноват? – понятно, что никакой логикой этого упёртого не проймёшь, но не молчать же. – В том, что лучше владею шпагой и не дал убить себя на дуэли? В том, что не убил тебя тогда, хотя это было сделать очень легко? Что не позволил себя похитить в Петербурге твоим нукерам?

– Заткнись! – Лицо Кнурова стало наливаться кровью. – Не пытайся заниматься словоблудием – не поможет. Если бы не ты, то я сейчас пребывал бы в своём имении, а не прятался от полиции по лесам, как затравленный зверь. Будешь спорить?

Спорить трудно. Это называется «клин». Хотя в принципе понятно – не себя же, любимого, винить в собственных несчастьях. Значительно комфортней придумать кого-то виноватого. Он явно совершенно искренне считает меня своим злым гением, злобно разрушившим спокойное и безмятежное течение столь приятной и беспроблемной жизни. Слабак. Но от этого не легче.

– Спорить не буду – бесполезно, тебя всё равно не переубедишь. Но можно ненавидеть меня, при чём здесь убитые твоими людьми солдаты? – на самом деле я прекрасно понимал зачем, однако очень уж хотелось загнать этого негодяя в угол. Хотя бы в споре. Но… Думаете, он хоть чуточку смутился? Ни разу. Даже хохотнул, презрительно глянув на задавшего такой дурацкий вопрос.

– Всерьёз думаешь, что меня волнуют жизни каких-то мужиков? Другие люди для настоящего, сильного и умного человека – лишь средство. Средство достичь своей цели. И тот же самый Бонапарт этому пример. Мне нет места в старой России. Ну что же – я постараюсь, чтобы появилась новая. И займу в ней подобающее положение.

Но временно прервём нашу беседу. Посиди пока, пофантазируй, как будешь умирать, а у меня ещё есть кое-какие дела… Гермес!

К Кнурову немедленно засеменил один из разбойников. Весьма неординарный «мушчинка». Со знаком минус. Одет он был, в отличие от остальных, не как крестьянин – засаленная венгерка, вероятно, когда-то была голубой, кроме того, кривоватые ноги обтягивали давно не стиранные лосины. Сутул и лыс. К тому же, кажется, волосы на лице у него не росли от природы – ни малейших следов щетины. Это при походном-то образе жизни. В общем, первое впечатление – взял какой-то великан-людоед это существо в рот, почувствовал мерзкий вкус и тут же выплюнул. Именно впечатление «свежевыплюнотости» производил данный экземпляр рода человеческого.

Уродец подошёл к господину (совершенно конкретно чувствовалось, что это слуга мерзавца), и тот что-то пошептал на ухо своему рабу. Именно рабу – подобострастное отношение к господину так и пёрло из каждого жеста мужичонки.

– Пока тебя постережёт Гермес, не возражаешь?

– А моё мнение учитывается?

– Нет, конечно, – ухмыльнулся Кнуров, – просто приятно лишний раз узнать, что тебе это доставит дополнительное неудовольствие.

– Твой Гермес по-русски-то понимает?

– Отчего же, конечно, понимает – Михаилом крещён. Просто с детства ко мне приставлен – вестник бога, то есть меня. Не скучай пока. – Кнуров развернулся и пошёл к костру, где уже скучковались остальные бандиты.

Я, пользуясь ситуацией, отступил к ближайшей сосне, опёрся на неё спиной и сполз вниз, на землю. Пора уже и присесть – в ногах правды нет, как говорится.

Нет, ну ведь надо же! Попасться в лапы того, кто ненавидит меня больше, чем любой другой представитель человечества – с ума сдуреть можно!

И мысли вдруг повернули в совершенно ненужном направлении: а ведь не только пользу принёс я России своим появлением в этом мире…

Ведь тот же Кнуров, не проколи я ему руку на дуэли, вполне мог быть сейчас достаточно лояльным дворянином Империи, мог даже являться на сей момент офицером Псковского ополчения и воевать против войск Макдональда…

А теперь, из-за моего появления, этот гад сблатовал банду, которая убила уже не один десяток русских солдат.

Нет, ведь это же надо! Ладно, можно не особо любить свою родину, вернее власти, которые ею управляют, но с оружием в руках помогать захватчикам…

«Патриотизм – последнее прибежище негодяя» – фраза известная и понимаемая зачастую по-разному: одни расшифровывают её как способ для мерзавца спрятаться за патриотизмом и выглядеть вполне приличным членом общества, другие – если тот самый негодяй способен любить хотя бы родину, то у него ещё есть шанс стать человеком.

Мне ближе вторая точка зрения. В том самом, страшном сорок первом, зэки-уголовники уходили добровольцами на фронт и, пройдя огонь той жуткой войны, «очистились» и вернулись домой другими людьми. Не все вернулись, не все «очистились» и изменились, но было немало таких, что сказали себе: «Никогда больше!»

Мои размышления потихоньку отвлекал нарастающий шум у костра. Нельзя сказать, что страсти там бушевали, но голоса общающихся бандюков звучали уже значительно громче, чем раньше. Иногда можно было разобрать даже целые фразы типа: «Не дело это!» или «Это я его взял!». Судя по всему, там решалась моя судьба, что, разумеется, заставило прислушаться повнимательней.

Но не пришлось: от основной группы отделились и направились ко мне трое: сам Кнуров, лжеказак, уже успевший переодеться в обычную крестьянскую одежду, и ещё один достаточно пожилой мужик.

Мой недруг кивком отослал Гермеса, и тот немедленно переместился метров на пятнадцать в сторону.

– Ты знаешь этого человека? – показал на мстительного поганца незнакомый мне бандит.

– Встречались. – Я всё последнее время пытался встать и, наконец, удалось принять вертикальное положение, чтобы не беседовать в состоянии снизу вверх.

– Он требует твоей смерти. Что меж вами случилось?

– Я ведь уже говорил… – попытался вклиниться Кнуров, но эта его попытка тут же была пресечена:

– Погодь! Дай и офицерику сказать.

– Ваш товарищ полтора года назад оскорбил мою невесту, и я проткнул ему руку на дуэли – можете посмотреть на его правое запястье, – сам удивляюсь, но мой голос в этот момент звучал совершенно спокойно.

– Врёт, сволочь! – сорвался чуть ли не на визг Сергей свет Аполлонович. – Это как раз он оболгал мою невесту. В результате она покончила с собой. На дуэли ему действительно повезло, и я искалечен. Но есть Бог на небесах, если привёл этого скота в мои руки. Не противьтесь воле Всевышнего!

Я так офонарел, что не смог даже по достоинству оценить актёрское мастерство мерзавца. Нет, ведь это же надо умудриться так перевернуть всё с ног на голову! Как говорится: «Слов нет – одни слюни».

А на мужиков его экспрессия впечатление произвела – очень недоброжелательно на меня поглядывать стали.

– Ложь! От первого до последнего слова ложь! – однако сам почувствовал, что звучит неубедительно.

– Вообще-то нам ваши барские дела без интересу, – заговорил тот, в ком угадывался главарь данной банды, – а за каждого пленного офицера деньги обещаны…

– Можете вычесть из моей доли его цену, – немедленно отреагировал Кнуров, – только дайте вырвать сердце из груди этого мерзавца!

Судя по всему, предложение пришлось бандитам по душе. Надо что-то делать, а то действительно зарежет меня подонок как скотину.

– Думаю, что стою значительно больше любого другого вашего пленника.

– Что, благородие, жить хочешь? – слегка презрительно ухмыльнулся атаман. – Это чем же ты дороже других офицеров?

– Умирать хочется так же, как любому из вас, это ты правду сказал, – не стал я разыгрывать из себя героя-партизана в фашистском плену, – тем более связанным и от руки подлеца…

Кнуров немедленно дёрнулся ко мне, но мужик остановил его скупым жестом руки.

– Ты не лайся – дело говори, раз начал.

– Уверен, что вы брали в плен кавалеристов, так?

– И что?

– А то, что знают они немного. В отличие от меня. В форме разбираетесь? Понимаете, в каких войсках я служу?

– И в каких?

– В инженерах. Тех, что укрепления строят, мосты, мины закладывают и взрывают… Знаю много, и за такие знания французы заплатят щедро, поверьте.

Кажется, разбойники слегка засомневались, во всяком случае, повинуясь жесту главаря, снова отошли в сторону костра, где возобновилось обсуждение моей дальнейшей судьбы.

Вроде я сделал что мог для спасения своей шкуры. То есть, конечно, если бы имелась возможность подумать спокойно, то аргументы посерьёзней наверняка найти было можно.

Чёртов Гермес, немедленно подобрался ко мне поближе. Понятное дело – стережёт. Хотя куда я на хрен денусь «с подводной лодки»? Бегать по зарослям со связанными за спиной руками – полная безнадёга…

Совещание у костра продлилось минут пять, и его результаты оказались вполне предсказуемыми. Если провести аналогию между данным сбродом и бандой Горбатого из «Эры милосердия», то Кнуров здесь являлся неким аналогом Фокса – типа интеллигент среди быдла. То есть его слово вес всё-таки имело и ценность для этих варнаков бывший помещик кое-какую представлял.

В общем, ко мне направился он один. Причём поигрывая солдатским тесаком. Значит, приговор вынесен и обжалованию не подлежит.

– Только не изгаляйся там – ответишь. Чтобы одним ударом, – донеслось от костра.

Ай, спасибо! Не будет этот гад меня ломтями строгать, поляну кровью пачкать, и вопли не слишком долго побеспокоят слух этих чистоплюев. За мной, значит, должок: замолвить за них словечко на том свете. Сссуки!

Лицо Кнурова ничего особенного не выражало. Никакого смятенья чувств, ни торжества, ни волнений – он шёл убивать. Наверное, даже для такого гадёныша воткнуть клинок в связанного человека, пускай ты его люто ненавидишь, не самая простая работёнка. Одно дело – наблюдать за казнью, и совсем другое – казнить самому. Вероятно, раньше он собирался поручить меня заботам своего упыря-слуги, но после всего наговоренного мужикам отказаться зарезать меня собственноручно было бы слишком противоестественно.

Не дошёл до меня он метров пять-семь, вздрогнул, остановился, и через пару секунд рухнул ничком. Из спины Кнурова торчала стрела с красным оперением. Спиридон успел.