С наступлением полярного дня, при ослепительном незаходящем солнце, большую опасность стала представлять «белая тьма (или мгла)» – интересное оптическое явление, при котором линия горизонта отсутствует, а при сплошной облачности нет теней, и человек теряет чувство перспективы, понятия «близко-далеко» смещаются и определить расстояние возможно лишь в радиусе до 5 метров и то с трудом. Сугробы-заструги сливаются в монотонную серо-белую пелену, трещины и обрывы абсолютно не заметны. Видимость при этом может быть хорошая, но производство работ, связанное с передвижением транспорта невозможно. Даже пешком передвигаешься практически на ощупь, контролируя каждый шаг. Что-то подобное наблюдается в сумерки, когда всё призрачно и размыто, но в сумерки достаточно увеличить освещение и все встанет на свои места. При белой тьме освещенность избыточная – дополнительное освещение ничего не дает, это все равно, что включить прожектор в солнечный день. Камень на расстоянии 20 метров можно принять за удаленную гору и наоборот, иногда спичка, воткнутая в снег на расстоянии метра, кажется телеграфным столбом в километре от тебя. Передвигаться, особенно летать в таких условиях практически самоубийство. Одному Богу известно, сколько жертв было принесено на алтарь этого уникального явления.

В коротком вступлении невозможно описать всех перипетий зимовки. Есть английская пословица: «Самое главное – понять, в чем состоит твой долг. Выполнить его легче лёгкого». Она явно не для ледового континента, где понятие долга приходит с первых минут, а вот выполнить его…

Так или иначе, свой долг мы выполнили честно и в феврале, на излете антарктического лета настало время прощания с этой необычайной землей. Разные чувства приходят в этот момент: и грусть расставания, и радость от предстоящей встречи с родными и на всё тяжким грузом накладывается накопившаяся за зимовку усталость, не усталость даже, а граничащее с безразличием переутомление. Не секрет, что большинство несчастных случаев происходит как раз в этот период, когда внимание человека ослаблено, живет он как бы по инерции: еще не там, но уже и не здесь…

Я не знаю почему, но наряду со своими стихами (которые я редко запоминал), крутились в голове моей стихи одного из участников экспедиции.

Приводить себя в чувство,

Биться рыбой об лёд –

Это тоже искусство,

И не каждый поймёт

Для чего это нужно,

И какой в этом прок –

Чтобы сердце утюжил

Разгулявшийся СТОК.

Он разгладит все складки,

Все сомнения съест,

И на старых повадках

Звёздный выложит крест.

Слабость властью законной

СТОК изгонит, и вспять

Будет зло и бессонно

Книгу ночи листать.

Оттого-то как средство

Сердца выверить звук

Нами выбрано бегство

В край невиданных вьюг.

И познав за пределом

Расстояний и чувств

И душою и телом

К жизни дьявольский вкус –

Мы сердца не случайно

встречи миг изловив

напоим изначальным

ощущеньем любви…

***

Метеоролог Костя Лубо-Лесниченко, которого я сменил, паковал вещи. Завтра ему предстоял вылет на Родину. Помимо прочего он был комендантом дома, а так как переложить эти обязанности, кроме как на меня было не на кого… «Принимай хозяйство! – весело подмигнул он – вот здесь распишись. Всё, порядок! Поздравляю. Я побежал». Через полчаса, едва успев прийти в себя после первых впечатлений, я стал хозяином этого огромного служебно-жилого дома, в котором на зимовку остаются четверо (два метеоролога, два озонометриста), а в сезон набиваются 15 человек.

Бывший старшой, строитель по профессии, Володя Левицкий, праздновал окончание зимовки, ходил под шофе, и к моим метеорологическим способностям отнесся скептически, мне пришлось идти ва-банк. Ни слова не говоря, и ничего не спрашивая, я отряхнул ботинки, прошел в метеокабинет, мельком огляделся и провел свой первый срок наблюдений. Владимир со товарищи разинул рот и не сказал ни слова. Но эта самодеятельность потом мне вышла боком: такой самостоятельности и независимости прощать было нельзя. Он и отыгрался. В дежурство я включился с первых минут своего пребывания в Антарктиде. Вахты по суткам. Через сутки в 3 ночи заступаешь на новую вахту. Но если метеонаблюдения для меня особой трудности не представляли, с актинометрией из-за малого опыта работы и неисправности аппаратуры, пришлось помучиться. Дело доходило до того, что 40-килограммовую установку 5-6 раз в день таскали от метплощадки до помещения, распутывая и паяя десятки проводов.

Поначалу свободного времени не оставалось. И не борьба со стихией съедала время, а работа. Не хватало знаний, опыта, который по признанию одного полярника «в рюкзаке не привезешь». Приходилось накапливать его по крупицам. Так день за днем открывал я для себя Антарктиду.

А Дневник открывался первой пришедшей мне на этой суровой земле фразой:

Мыслей и чувств затаенную дрожь

Тех, кто уплыли вдаль – не вернешь…

А мы уплыли очень далеко. Дальше просто не позволяют размеры земного шара. Но от себя уплыть невозможно. Лишь через месяц в дневнике появилась следующая запись.

9.11.87. Всё никак не проникнусь Антарктической тематикой. Месяц – это ужасно мало, чтобы понять непостижимое. Люди жизни клали с тем же результатом. Все, что я написал в письмах об Антарктиде, никуда не годится. Вернее это наброски, первые впечатления, «репортажи с фронта», облеченные к тому же в несовершенную форму. Цель – ухватить суть. У Заболоцкого есть

А если так, то, что есть красота,

и почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

или огонь, мерцающий в сосуде?

Иными словами форма или содержание? Ах, если бы мне открылось содержание, тогда бы я позаботился о форме. Пока, примерив форму полярника, я чувствую себя в ней как положено, т.е. ни жарко, ни холодно. Я понимаю, что экспедиция – серьезное испытание, и все трудности прошлого – лишь подготовка к нему.

Вечер. Весь день метет, выдувая из дома тепло. Представляю, как вместе с теплом выходит и самое ценное, что у нас есть – жизнь. Она покидает человека не сразу, незаметно для него, медленно, но неотвратимо… Помню, пацаном, когда мы играли в «царя горы», обиделся я на товарищей, спихнувших меня с вершины в сугроб, и решил не вставать: пусть им станет жалко меня, придут и позовут. Но жестокая братва звать никого не собиралась, тут же появился новый царь, его дружно стаскивали, забыв о предшественнике. Как следует промерзнув, я встал и ушел. Там у меня был выход. А здесь? Ведь стоит отключиться радиаторам… Впрочем, об этом лучше не думать, и без того слишком много «если» подстерегают нас… Вспомнилось: «если бы у бабушки были усы и борода, то это была бы не бабушка, а дедушка».

Кстати, радиаторы помогают не всегда: в сильные дульники температура в доме опускается до +5, аквариум накрываем одеялом, но все равно рыбы, даже привычные ко всему гупии, гибли.

15.11.87. Я на вахте. Заступил в 3 утра. Все никак не могу заставить себя взяться за актинометрию. А пора бы…

Что такое счастье? Отбросим ставшее банальным «когда тебя понимают». Возможно. Как не замечаешь дыхания, не замечаешь и счастья? Наверное, у него есть определенные показатели. Своего рода интенсивность. Яркое и трепетное – у влюбленных; горькое у сомневающегося поэта (Есенин), счастье-озарение ученого… Но счастливый не анализирует состояние. Анализ проводит несчастный. Встреча после долгой разлуки – счастье, но мне до него еще… «доплыть бы когда-нибудь»…

Ларошфуко сказал, что счастье и несчастье мы переживаем соразмерно нашему себялюбию. У него все людские страсти – лишь разные склонности людского самолюбия. Наверное, сам был самолюбивый и страстный.

22.11.87. Третий день бушует метель. Такого еще не видел. Объявлено штормовое положение № 2 (ветер более 30 м/с, видимость менее 50 метров). Чтобы окунуться в экстремал, достаточно распахнуть дверь. В столовую не хожу – пока хватает запаса штормового пайка. Впрочем, я себя сейчас нормально чувствую. Оклемался. Самолеты сидят в обсерватории Мирный. Ожидают погоды. Вышел из строя телефон. Приходится носить телеграммы радистам, это всего 300 метров, но при такой погоде выматываешься как после 10-километровой пробежки.

23.11. Первый конфликт. Володя Левицкий, старший инженер-метеоролог, у которого я буду принимать станцию, по метеорологии ко мне претензий не имеет. Более того, у меня есть к нему, поскольку, проработав 10 лет инспектором в этой области, я кое-что понял, что недоступно бывшим строителям. Полтора месяца назад, едва поставив чемодан, первое, что мне пришлось сделать на этой станции, это срок наблюдений. И ни у кого не было возражений. Но вот сегодня по актинометрии я напорол: значение одного из потоков солнечной радиации вывел теоретически, по формуле, а не наблюдаемое. Пустячок, конечно, Левицкий сам меня научил и использовал этот приемчик неоднократно. Но тут как иголку кто ему воткнул: взвился, забросал своими афоризмами, типа: еще работать не научился, а в фальсификаторы лезешь. Почему-то это меня обидело, хотя он был прав на 100%. Все дело в том, как преподнести правду. Есть люди, которым это абсолютно противопоказано. У них это форма самоутверждения. Одна из форм занудства, причем, злостного. Воспитатель сам должен был воспитан. Левицкий «борется» со мной методом мелочного одергивания.

Пародия: наставник, вроде

Силён был только силой мата…

Какое счастье для Володи,

Что нет со мною автомата!

Чем больше его замечаний, тем меньше хочется к ним прислушиваться…

24.11. Заснул ненадолго. Проснулся в десять. Был убежден, что утра, но тут ребята заходят, желают доброго вечера. Если строго: нет у нас ни утра, ни вечера, и если солнце затянуто облаками – ни за что не разберешь время суток. Некоторых выручают электронные часы, или механические, но в полярном исполнении – с 24-часовым циферблатом. У нас эту экзотику заменяет наблюдательская книжка. Каждые три часа, что бы ни случилось, в ней делаются записи под каждым заранее проставленным сроком. Иногда несколько раз на дню бегаешь, уточняешь время, а заодно и число месяца, если забыл (как Робинзон) зачеркнуть день в календаре. По сути мы – на необитаемом острове без изысков цивилизации – газет, журналов, телевидения. А еще наша жизнь напоминает примитивный коммунизм: от каждого по способностям… Правда, потребности удовлетворяются далеко не полностью. Вот бы порадовался на нас Никита Сергеевич: примерно к этому времени он обещал коммунизм с отменой денег. У нас их и нет. Интеллектуальный голод нам не грозит: книги, кино – сколько угодно. Еда – на камбузе, сигареты – у завсклада (за них и за вино – 125 гр в месяц – потом вычтут с наших сберкнижек). Нужны тетради, карандаши – пиши заявку…

Но не так все просто, как кажется на первый взгляд. Первое впечатление – обманчиво. В нем нет знания. Трудности надуманные, искусственные, как игра в пионербол. Знание уберет все кажущиеся сейчас неразрешимые проблемы, зато накидает новые, которые мы сейчас в грош не ставим и не учитываем. Если бы я пробыл здесь 3 недели и улетел (как большинство журналистов и писателей), то вынес бы совсем другие впечатления, убеждения, и они тоже были бы искренние. Только не полными. Но полных нет даже у зимующего здесь 10-й раз А.З.Вайгачева (он сам об этом сказал).

29.11. Сегодня был на острове Адели. Остров не ледяной, каменный. Шли по метровому льду. Наконец-то увидел настоящее пингвинье царство! Пингвины сидят на яйцах. У подножия те, что поменьше (до 40 см), на вершине посолидней – до 60 см. Кому места на камнях не хватило, вытаивают во льду ямки, сидят там. Все свободное «население» таскает камушки для гнезд. Несут в клюве, издалека – все ближайшие уже разобраны. Подбросил им несколько штук – устроили драку. Стоит какому пингвину зазеваться и положить добычу на секундочку, как она тут же оказывается у более удачливого.

Ходят смешно, вразвалку, растопырив крылья. Человека не боятся. За три часа, что мы были на острове, загорели до черноты. Солнечная активность здесь сильнее, чем в Африке. Пугали нас трещинами, чуть не в полкилометра глубиной, но к счастью, не попались. На станции Союз нашли окаменевшее дерево, которому, якобы, 30 млн лет – тогда земные полюса были экватором.

Чуть не потерял лом, которым мы колем лед на озере. В обязанности дежурного входит набирать несколько ведер мелко колотого льда. Вода после таяния – кристально чистая, «дистиллят». Через несколько месяцев такая преснятина надоедает, но куда денешься? Лом мы обычно прячем среди камней, а я не подумав, оставил на льду. Через несколько часов вернулся и не нашел его. Пошел выяснять отношения с соседями-аэрологами: думал, что они подшутили. Но они ни сном, ни духом. Один старожил сразу заподозрил неладное: на льду, наверное, оставил. Бери второй, иди выковыривай. И точно – лежит, родименький, на глубине пол метра и на глазах, пригретый ярким солнцем, опускается еще ниже.

1.12.87. Первый день весны! Весны антарктической-здесь же наоборот всё…Начал потихоньку долбить актинометрию. А хотелось бы читать Гранина. Открыл для себя этого великолепного писателя. «Иду на грозу» – эта вещь многого стоит!

Опять пурга… 6 декабря ожидаем прибытия научно-исследовательского судна (НИС) «Академик Федоров». Это первый рейс нашего антарктического флагмана.

4.12. Это только говориться, что существует первое впечатление. На самом же деле оно втуне подготавливается и строго говоря, первая встреча – не есть Первое впечатление. Книги, фотографии, рассказы очевидцев подготавливают «эффект узнавания». Перед самой экспедицией один из моих знакомых, Саша Павличенко, подробно описал мне жизнь в Молодежной, вплоть до бытовых деталей, картин на стене и т.п. Поэтому, оказавшись на станции, я не воспринял ее как нечто новое, совершенно незнакомое, а некоторое время, пока не набрался собственного опыта, видел станцию его глазами. Вот здание с шаром – аэрология, а это – единственное двухэтажное – каюткомпания: все это я узнавал по ранее виденным фотографиям, особо не удивляясь, лишь отмечая про себя – ага! Так вот вы какие.

Когда я пришел в Бюро погоды, то первое, что бросилось в глаза в их комнате отдыха, это фотография с пингвином, сделанная Павличенко. Копию её я видел у него в альбоме и знал, что тут должна быть еще одна его фоторабота. Попросил показать, и все удивились: откуда знаешь, ты у нас первый раз! В соседней комнате, действительно висит, родненькая – точно такая, как я и представлял…

Недавно на метео приходили ребята, которые тут останавливались в 31 САЭ. Едва поздоровавшись, они кинулись к нашему кухонному шкафу, открыли дверцу и просветлели лицом при виде маленьких невзрачных рюмок. Вот они, все шесть! Уцелели! Оказывается, тогда они преподнесли их в дар метеорологам. А теперь вот встретили как старых знакомых, попутно убедившись: да, мало что изменилось с тех пор…

Я подумал, что в разные времена и впечатления по одному и тому же поводу разные. У древних египтян впечатления от пирамид были совершенно другими, чем у нас. Можно воочию и не видеть пирамид, а иметь о них представление. Да и у самих древних, в зависимости от сословия, взгляд различался. У фараона, которому предстояло там лежать, он был совсем не тот, что у раба, таскавшего камни или у надсмотрщика… Кажется, это мысль Экзюпери: рабство там, где удары кирки лишены смысла.

Можно и не видя Москвы, полюбить ее или возненавидеть. Причем, такая «заочная» страсть может быть намного сильнее, т.к. столкнувшись с действительностью, она тускнеет, проигрывает, приобретая светлые или темные оттенки. Марк Твен осуждал нравственность в том виде, в каком она культивируется в Америке. Обладая этой «нравственностью» человек проигрывает даже в сравнении с животными, которые ничего не имеют, просто ведут естественную жизнь. У людей понятие «естественной жизни» усложнилось, перепуталось. В каждом обществе своя правда, то бишь, законы. Но часто они нарушаются самими «законодателями» не испытывающими при этом никаких угрызений совести. Понятие совести в разные эпохи тоже разное. И даже в одну эпоху, но при других обстоятельствах (то, что в норме на войне, ужасает в обычной жизни). Я ошибся, когда писал:

Истинная красота безгрешна –

Как цветок, тот, что вырос в пыли.

Эту грязь не вобрал он, конечно,

А вобрал он палитру зари…

Вобрал, да еще сколько. И грязи, и навоза и соков и крови людей здесь живших… В этом не вина, не беда, да и не достоинство цветка. Просто такова жизнь, состоящая из нектара и грязи. Знания не делают людей счастливее, но их все равно необходимо добывать. Знания – мост в бесконечность и моему поколению предстоит возвести один из пролетов.

5.12. Прилетел вертолет с «Академика Федорова» (АФ). Привез ребят с метеоотряда, которые будут у нас стажироваться до 10 числа. Особенно понравился всем Валера Перекрест, метеоролог, которому предстоит зимовать на Востоке. Он также в экспедиции первый раз. Знаний – не более моего. Кстати, он сегодня освоил поверку актинометрических приборов – ничего сложного.

9.12. Как нарисовать время? Придумать бы фантастическое природное явление. Черт-те что лезет в голову. А вчера я чуть было с ней не распрощался. Пошли с Перекрестом на остров Адели. Я эдаким гидом впереди, он метрах в пяти. Фотографируем. И как я не заметил эту проклятую трещину? Впрочем, она была припорошена снегом. В очередной раз меня спасло чудо! Валера решил что-то спросить у меня и догнал перед самым моим «полетом». Я же за секунду до этого, спасаясь от порыва ветра, поднял капюшон куртки. Он и ухватился за него в самый последний момент. Шанс спастись: один на миллион. И за какие-то заслуги он мне достался. Честно сказать я полностью не осознал, какой опасности подвергался. Когда летел, страха не было. Потом, когда мы со всей предосторожностью приблизились к трещине, больше разъедало любопытство: ничего себе! Вот в эту преисподнюю я чуть не свалился! Ну как тут не стать фаталистом?…

Сегодня были на запуске метеоракеты. По рельсам, по специальным направляющим ее доставляют и устанавливают на стартовой площадке. Пуск! В считанные секунды она исчезает из вида. Говорят, из сотни фотографий получается одна. Ступени сгорают и падают. На высоте сто километров – ее предельной точке – раскрывается парашют, и на землю спускаются датчики, за параметрами которых следит локатор. Аналогично работают и аэрологи, но у них слежение происходит на подъеме.

12.12. Погода испортилась. На метеоплощадке множество всяких стоек, труб с отверстиями, полузакрепленными железяками. Ураганный ветер создает безумную какофонию звуков. Никакой тяжелый рок это сделать не в силах. А иногда угадывается и вполне мелодичная музыка. Не слышим ли мы то, чего желаем?..

13.12. Разгружаем вертолет на «банановый» склад – грот, выдолбленный в скале направленными взрывами. «Банановым» его назвали потому, что какой-то местный художник, нарисовал на скале пожирающих бананы обезьян.

Ассортимент там был небольшой, но ценный: яичный порошок, венгерские цыплята. Цыплята при переноске рассыпаются из коробок. Остряки, в основном из водителей, принимаются их «ловить»:

– Стой! Куда побежал?

– Чего темп сбавили?

– Цыпленок сбежал…еще один!

– Вы им зернышек насыпьте.

Кладовщик участия в «погоне» не принимает. Считает коробки.

– Ты бы лучше людей посчитал. Закроешь в хранилище…

– А чего? Тут жить можно! Ребята, кто согласен здесь зимовать?

– Я!

– Я!!

– Правильно. Действуем по принципу: что охраняю, то имею.

А охранять есть чего. Тысячи коробок с цыплятами, утками, мясом. Но говорят, что мы не разгрузили и десятой части.

15.12. Было общее собрание. Выступал начальник 33 САЭ Хабаров Юрий Андреевич. «АФ» напоролся на банку, в картах, якобы не обозначенную. В «Ленинградской правде» уже появилась статья «Зуб Антарктиды». Ну не абсурд, что за десятки тысяч км знают все лучше и раньше нашего! Впрочем, «Академик» нашпигован корреспондентами. В корабле трещина длиной 40, шириной 3 см. Сейчас она заделана, и судно движется следующим образом. Впереди идет вездеход, люди бурят скважины, измеряют лед и глубину во избежании нового, непредвиденного «зуба».