Сергиенко в далёкой юности начинал учителем и порой злоупотреблял заумными суждениями и сравнениями, ставя в тупик окружающий аппаратный контингент в основном пролетарского образования. Однако мудрого Арестова это не касалось, потому что мудрый Арестов понимал и знал всё, усмехаясь в свои чёрные, как смоль, казацкие усы:

– Ревность между ними пробежала великая…

– К бабе? – ахал хохол.

– К бабе, к бабе, – щурился довольный собой председатель. – Только прозывается та баба властью. Соображаешь?

И Сергиенко таращил глаза, в который раз поражаясь прозорливостью начальства, как его собственную голову не посетила столь очевидная разгадка!

А ведь лежала на поверхности, всё действительно заключалось в этом.

Прародительницей Главного политического управления была Всероссийская чрезвычайная комиссия с её органами на местах – самый грозный и беспощадный карательный государственный орган. Сергиенко приходилось слышать страшные подробности о работе одного из председателей ЧК в 1919 году: люди прятались в подворотни, опасаясь угодить ему на глаза, когда, побрякивая маузером по боку, бородатый, тщедушный и страдающий тяжкой болезнью, брёл он по улицам города, шаря вокруг ненасытными глазами, словно вампир, алчущий человеческой крови. Боясь близкого конца, каждую ночь сам приговаривал к смерти попавших в лапы, лишив жизни за четыре месяца своего короткого правления не одну сотню людей…

Создаваемые на заре советской власти чрезвычайные комиссии призваны были вести борьбу с контрреволюционным саботажем, формировались региональными партийными и местными органами власти из зарекомендовавших себя ещё в подполье известных большевиков, естественно – им были подчинены и подконтрольны, а также ограничены в правах. Но длилось это недолго. Дзержинский, вскоре возглавивший ВЧК, при поддержке Ленина быстро прибрал всю власть к рукам, переподчинив управление себе и перестроив, введя в практику направлять на места для руководства своих людей, непосредственно подчиняющихся только ему, и наделяя их неограниченными полномочиями. Пальцем теперь не могли тронуть чекиста ни региональный секретарь партии, ни председатель соответствующего совета! Ему же удалось значительно расширить функции и полномочия ЧК и их руководителей, получивших право бесконтрольно вести агентурную работу против любого, негласно подслушивая и отслеживая, заводить дела, производить обыски и аресты. Требовались лишь подпись и печать местного начальника. Вершилось и главное беззаконие, выносились несудебные решения вплоть до расстрела.

Очевидный беспредел не мог не вызвать недовольства мирного населения, а порой приводил к открытым стихийным противодействиям и вооружённым выступлениям.

Сергиенко было известно, что Арестов тем и прославился, когда в 19-м году, будучи командиром преданных ему бойцов Железной гвардии, рискуя собственной головой, взял под стражу зарвавшегося чекиста, присланного с Кавказа, и предал бы его суду за злодейства, не защити того Киров с Дзержинским.

В стране случаев подобного рода было немало: в 1920 году вынуждены были расстрелять пятерых сотрудников Николаевского Губчека за коррупцию, взяточничество и другие должностные преступления, четверых екатеринославских чекистов – за шантаж и вымогательство…

Однако ни один пример не был обнародован, как и тот позорный случай в их городе, наоборот, постарались забыть, изобразить события в ином свете, а на тех, кто вспоминал, недобро косились.

Но расстреливать по ночам так и продолжали, пообещав публиковать списки в газете «Коммунист»…

Если в первое время советской власти Ленина не пугали неограниченные полномочия органов ВЧК, то рост репрессий, увеличивающийся с каждым годом, заставлял задумываться. Щупальца спрута, руководимого Дзержинским, не знавшего пощады, всё глубже проникали во власть, добирались до самих партийных деятелей – прародителей монстра, творя бесчинства и наводя ужас. Это подтолкнуло Ильича активно поддержать инициативу члена Политбюро РКП(б) Каменева о сужении полномочий ВЧК, Ленин даже отклонил скороспелый проект, не только не реорганизующий комиссию, но и не менявший её названия. Но большего сделать не смог даже он. Процесс оказался необратимым, с монстром нельзя было покончить либеральными и гласными средствами. Требовалась секира, но к тому времени Сталин ещё не окреп.

В очередном проекте, полностью политическом, комиссию, конечно, переименовали… в ГПУ, сохранив и приумножив кадры, расширив функции, а скоро наделили и правом на расстрелы без законного правосудия.

Вот о чём знал и всегда помнил Арестов, вразумляя своего заместителя: сам же он старался забыть свои легкомысленные подвиги в молодые годы на заре взбаламутившей ему кровь революции, никому о них не рассказывал, тихо и мирно просиживал штаны в кабинете председателя губисполкома, с нетерпением выжидая момента убраться с глаз долой подальше, где б его никто не знал; вынашивал он и другую тайную мыслишку, а вдруг ненароком удастся взлететь высоко, стать совсем недосягаемым… ежели, например, в столичный Кремль… А что?

Сергиенко же, покончив с бумагами и откушав чая, принялся за поиски обоих членов тройки, приказав секретарше прозвонить им в приёмные. Каково же было его удивление, когда доложили, что Странников у себя должен быть с минуты на минуту, так как назначил встречу начальнику ОГПУ, и Трубкин собственной персоной уже с полчаса дожидается в приёмной его прибытия.

«Вот момент, который больше может не представиться! Обоих враз и застану!..» – вгорячах схватил папку с документами заместитель и уже готов был мчаться к дверям, но другая мысль остановила его.

Вспомнил он то самое едкое замечание мудрого своего начальника по поводу означенных лиц, собственные размышления, разбередившие душу во время чаепития, и, откинувшись на спинку кресла, крикнул, чтобы принесли новую чашку, только холодней. Остудиться вдруг захотелось и не без основания.

А Странников, задержавшийся в больнице, возвращался к себе. Хмуро кивнув поднявшемуся навстречу Трубкину, прошёл в кабинет, на ходу задымив трубку.

– Как сегодня вода? – бросил без выражения за плечо.

– Уровень ниже, – топал за ним Трубкин, нагнув голову, потея и поправляя спадающее на жирный нос пенсне.

– Думаешь, не повторится 31 мая? – резко развернулся секретарь, вдруг остановившись. – Не набросится, как в тот день, стихия, словно убийца из-за угла?

Трубкин отпрянул, чтобы не натолкнуться, промолчал.

– Пережил я те сутки тяжко, до сих пор в глазах брызги волн, рвущих наши валы. Не дай бог снова! – так и не дождавшись ответа, секретарь прошагал к столу, грохнулся в кресло всем телом, обмяк, перевёл дух. – Вчера на митинге не пугал народ особо, но остерёг, чтоб на расслабились. Вражина силы ещё имеет, чтобы тайно броситься. Ох, могуча стихия! А главное, ничего про неё доподлинно неизвестно, как про коварного врага! А?.. Что молчишь?

– Спадает вроде… – выговорил наконец начальник ОГПУ. – А может, и повторится всё… Вы ж правильно обозначили – стихия. Но мы начеку.

– Вот и я жду, – шумно выдохнув, окутался табачным дымом секретарь. – По ночам не спится, а повезёт со сном – кошмары допекают. Всё за спиной кто-то крадётся.

Странников разогнал дым рукой, впился глазами в Трубкина, словно тот его и мучил ночами, но помалкивал начальник ОГПУ, так и стоял навытяжку, сам на себя не похож.

– Чем маешься? Знаешь что? Какая ещё зараза нагрянула?

Трубкин, решившись, убрал с носа пенсне, завертел в руках папку – не поддавались тесёмки, выскальзывали из толстых коротких пальцев.

– Да брось ты её! – в сердцах не выдержал секретарь – С Таскаевым что-нибудь? Что топтуны да слухари твои проведали?

– Снял я с него наблюдение… – прорезался голос у Трубкина, побледнев, он икнул и выпалил: – Мейнца арестовали в Саратове.

– Что? Кого? Мейнца?!.. – Странникова так и подбросило на ноги. – Ты в своём уме?! Когда?

– Ночью. Телеграфом сообщили. Дежурный с постели меня поднял…

Странников дрогнул, словно его ударило в спину, обмяк в кресле, схватившись за голову, забормотал несвязно:

– Я ж в розыски пустился. Звоню туда – отбыл назад, отвечают… Из-за наводнения, думаю, где застрял… А значит…

– Секретным… спецтелеграфом поручение поступило, – затянул своё Трубкин. – Приказано провести обыск у него дома и по месту работы.

– В губкоме?! – конвульсии пробежали по лицу секретаря.

– Деталей мало сообщили… Взяли их с Венокуровой…

– С Катькой?! – в большом удивлении вскинул глаза Странников.

– На явочной квартире обоих и накрыли перед самым отъездом. Всю троцкистскую банду.

– Сволочи!.. – будто очнулся от отупения секретарь, заскрежетал зубами и заколотил ладонями обеих рук по столу.

– Мейнц дал признательные показания, – не останавливаясь, вываливал всё до конца Трубкин. – Про доклад ваш тоже. Сжёг он его.

– Сволочи! – уже стонал Странников. – А баба эта!.. Кроме бл…ва, ни на что способна не была!

– Активными членами значились оба, – осторожно поправил его Трубкин, бледность исчезла с его лица, он вроде как бодрился, смелее поглядывал на метавшегося секретаря. – Приказано проверить их контакты.

– Контакты? Ах они!.. – Странников грязно выругался. – Свили гнездо осиное в губкоме! Слушай, здесь же её сеструха… Та, что кренделя ножищами выписывала! Приказываю!.. Немедленно её арестовать! Так и запиши в ордере – с моего указания! Слышишь? С моего!

– Будет сделано.

– Сделано?.. Бегом несись! Упустишь, голову оторву! – Странников весь переменился, кровью налилось его лицо, он исподлобья смерил с головы до ног стоявшего перед ним человека, будто впервые увидел. – Как же ты прошляпил? А-а?.. С докладом я их ущучил… Тебе твердил, приказывал… А ты спустя рукава?!.

Трубкин, бледнея на глазах, подбирал живот.

– За Таскаева, дурочка, ухватился… Нюх утратил!

Потолок мог рухнуть от крика. Трубкина качнуло, он и голову вжал в плечи.

– Сегодня же даю в центр телеграмму, – медленно отчеканил Странников. – Сообщу, что вскрыл осиное гнездо. А ты проявил близорукость. Пусть пришлют людей помочь мне вывернуть всё здесь наизнанку. Не пощажу никого! А ты поспешай со своим поручением. Чтоб без промедления! И докладывать мне! Каждый вечер! Слышишь?

– Так точно.

– А теперь пошёл вон!

Инструктор губкома Игорёк Иорин несколько смутился, услыхав в телефонной трубке почти забытый с картавинкой голос Роберта Романовича Джанерти. Совсем разволновавшись, по этой характерной картавинке, мягким вкрадчивым ноткам и распознал окончательно. Звонили на квартиру, искали его симпатий в основном женщины, а если мужчины, то люди иной ориентации, нежели следователь прокуратуры. Беспокоились они насчёт посещения салона мадам Алексеевой Татьяны Андреевны, где Игорьку принадлежала особая роль. Поэтому звонили, как правило, загодя – по утрам в выходные дни, пользуясь его квартирным телефоном, который он берёг от чужих ушей. А этот звонок был поздним, ночным, Игорёк их не любил и с некоторых пор вовсе побаивался.

Схватив аппарат и выразительно глянув на встрепенувшуюся, тут же бросившуюся одеваться Эмму Самуиловну, молодящуюся жену известного в городе стоматолога, Иорин нагишом выскочил в прихожую, прикрыв за собой дверь и, прислушиваясь к женским шагам, постоял – доверяй, но проверяй! Только после этого шёпотом поздоровался.

– Легли отдыхать? – извинившись, поинтересовались на другом конце провода.

– Что вы? И не собирался, – не зная, что отвечать, придумывал Игорёк. – Зачитался, знаете ли…

– Извините покорно, – Джанерти был верен себе. – Положил бы трубку, любезный Игорь Евграфович, но дело не терпит. Хотелось бы увидеться…

Несколько месяцев назад, ранней весной Иорину довелось лично познакомиться с этим тонкой психологии человеком, к которому сразу же он проникся уважением и признанием, хотя обстоятельства, предшествовавшие их случайной встрече, в известной степени были довольно деликатными и даже весьма трагическими. Иорин подвергся нападению бандитов, в некотором роде пострадал, и жизнь его, как говорится, висела на волоске, не окажись поблизости милиционера. Егор Ковригин, после этого удостоившийся чести раскатывать на служебном автомобиле с самим ответственным секретарём губкома товарищем Странниковым, стал его спасителем. Тогда и познакомились они с Джанерти, занимавшимся тем делом по поручению губернского прокурора и как нельзя лучше справившимся. Естественно, случившееся не получило огласки. Игорёк от всего сердца попытался отблагодарить понравившегося человека, а прознав, что тот одинок, пригласил Джанерти посетить салон мадам Алексеевой. Попасть туда мечтали и добивались особы серьёзные, но следователь с присущей ему деликатностью отказался, сославшись на занятость. Игорёк пробовал было настаивать, гарантируя абсолютную секретность визита, но тот поспешил перевести разговор на другую тему, и больше они не встречались. Но вдруг Джанерти нашёл его сам. «Созрел-таки чистоплюй», – усмехнулся Игорёк, многоопытный в таких делах и тут же поинтересовался:

– Вас привлекают брюнетки или блондинки?

В трубке возникла пауза.

– Полностью полагаюсь на вас, – наконец последовал ответ. – Мне, знаете ли… хотелось бы особу поинтеллигентней и с понятиями…

«Все они дуры!» – так и хотелось пошутить Иорину, но он выдержал соответствующую мину и пообещал устроить всё, как нельзя лучше.

– Желательно поскорей, – сразу окреп голос следователя, тут же добавившего будто невзначай: – И ещё одна просьбица…

– К вашим услугам.

– Не смогли бы вы там же организовать ещё одно свиданьице?.. Со Львом Наумовичем?

– С господином Узилевским? – не сумел скрыть удивления Иорин, его поразила осведомлённость собеседника насчёт постоянного клиента салона.

– С любезным Львом Наумовичем мы давненько не виделись, – доверительно продолжил Джанерти. – Пусть это будет для него приятным сюрпризом.

– Я вас понял, – заверил Иорин, больше ничего не спрашивая.

В следующий вечер, в понедельник, он поджидал следователя в условном месте на набережной.

Они поздоровались, будто старые друзья. Джанерти по обыкновению не расстающийся с лёгкой тросточкой, похлопал свободной рукой по плечу Игорька, но тот бросился обниматься, после чего провёл желанного гостя со служебного хода прямо в кабинет, как тот и просил.

– Ну? – обвёл он уютную комнатку ласковым взглядом. – Как вам у нас?

– Недурственно.

– Закажете ужин? Или выпьете чего? – Игорёк кивнул на пёстрый, так и притягивающий к себе диван.

– Давайте-ка поступим иначе, – предпочёл стул дивану Джанерти. Он откинулся с удовольствием на спинку, ещё раз внимательно огляделся и, оставив трость между ног, пристроил шляпу на краешек стола. – Два бокала хорошего красного вина, фруктов и обещанную персону… Как?

– Чудесненько! – приветствовал его решение Игорёк. – Делу время, а потехе ночь! Располагайтесь. Я – за вашим визави^[3], но мы не прощаемся. Я вас ещё навещу, следующий сюрприз за мной, и вы, уверен, останетесь довольны. Дамочки у нас – пальчики оближешь.

– Премного благодарен, – сдержанно раскланялся Джанерти, приглушил лишний свет и, оставшись в полумраке, полез за сигарой.

Он ещё раскуривал, когда на порог неуверенно ступил Узилевский, вытянув вперёд маленькую головку с замасленным пробором. Он долго близоруко всматривался, сюрприз был налицо – этого человека увидеть перед собой ему явно не хотелось. И тем не менее он быстро пришёл в себя, преобразился, и сладкая улыбка расплылась по его физиономии:

– Роберт Романович! Вот счастье-то! Вас ли я вижу?

Секунда – и хитрец бросился бы обниматься, такая искренняя радость полыхала в его глазах.

– В этом вертепе, хотели бы вы сказать? – отгораживаясь, схватился за трость Джанерти в гневе. – Вы, голубчик, задумали в прятки со мной играть! Откуда сии проказы?

– И мыслишки не мелькало, дорогой Роберт Романович! – всплеснул руками тот, как ни в чём не бывало. – В разъездах весь. Из Саратова возвратясь, умчался на низа. Там дела плохи. Стихия закрутила. В такие передряги угодил! Едва живой, Бог смилостивился, сюда вот душу грешную отогреть заглянул, а Игорь Евграфович мне такую любезность преподнёс!..

– Ну хватит комедию ломать! – пресёк, стукнув тростью об пол следователь. – Хватит! Присаживайтесь. По вашей милости пришлось здесь вас вылавливать. А Игорь Евграфович не при чём, не вздумайте заподозрить его в какой мерзости или ещё коим образом приплести к нашим отношениям.

– И мыслишки не мелькнуло… – опять затянул своё Узилевский, конфузясь.

– Садитесь! – с раздражением ткнул тростью на диван Джанерти. – Должен вас остеречь на будущее. Подобного не потерплю! Церемониться с вами не намерен. За решётку упеку в два счёта. С избытком на свободе задержались, мне совесть спать не даёт, гложет, как подумаю, что вы за спиной моей творите.

– Смилуйтесь! Да чем я провинился, Роберт Романович? – слетела спесь с лица мошенника, и он вмиг побледнел. – Знать бы вину?

– Полноте! – прихлопнул по столу следователь. – Не валяйте дурака! И давайте без истерик. Вам известно, что я вас разыскиваю, однако вы не явились в положенное время на известную вам квартиру. Этого достаточно!

– Но я же объяснил! – взмолился Узилевский, вскинув руки.

– Даю вам последнюю возможность… – начал было Джанерти, но впорхнула девица в легкомысленном одеянии, чуть прикрытая ярким фартучком спереди, заставив стол вином и фруктами, улетела.

– Так вот, – когда остались одни, сухо продолжил следователь, – у вас есть возможность миновать тюремную решётку на некоторое время…

– Боже мой! – слетел с дивана на колени Узилевский. – Что я должен сделать? Маму убить? Я готов!

– Не паясничайте! И сядьте за стол, – нахмурился Джанерти, а мысли его уже были заняты другим, он пододвинул бокал с вином, сам сделал глоток из своего и затянулся сигарой. – Человека, который меня интересует, вы знаете. На него написали письмо, но все отказались, лишь была начата проверка.

Лицо Узилевского дёрнулось:

– Как! Вы взялись за своих?

– Вот видите, вам всё известно, – строже заговорил Джанерти. – Эти люди должны объяснить причину отказа и подтвердить всё сызнова.

– Но… – попытался возразить Узилевский.

– Ни слова! – неумолимо настаивал следователь. – Теперь им придётся явиться в ГПУ к Трубкину.

– Боже мой! Боже мой… – покачивая головой, ухватился Узилевский за бокал и осушил его залпом. – Что творится на этом свете? Вы требуете от меня невозможного!

– Значит, вам милее тюремная решётка? – затянулся сигарой Джанерти. – Но знайте, малым сроком не отделаетесь. Я повешу на вас всех собак. Сгною на нарах.

– Чем я вам так ненавистен? – упал головой на сложенные руки Узилевский.

– Не скулите. Откажитесь, у меня есть в запасе Макс, Нартов, Чубатов, в конце концов я сам возьмусь за автора письма. Имя его известно.

– Нет! – подскочил на ноги в истеричной решимости Узилевский. – Я согласен!

Джанерти хмуро усмехнулся, плеснул вина в бокал, протянул:

– И надо было ломать комедию?

Узилевский лишь заблестел глазами и выпил, ни слова не говоря.

– У вас три дня на улаживание всей этой гнусной истории. Мой человек в ГПУ сообщит, если справитесь с задачей. И не вздумайте сбежать из города. Возмездие неминуемо. Только ни о каком суде тогда не мечтайте. Всё будет гораздо прозаичней. – Джанерти поднялся, надел шляпу, шагнул к двери. – Да, приведите себя в порядок, мне не нравится ваш вид. И придумайте что-нибудь для Игоря Евграфовича по моему поводу… Скажите, приболела голова. И бодрей, бодрей!.. Что вы так согнулись?

Зная все закоулки притона, в провожатых этот человек не нуждался.