От автора

Дорогой друг!

Если ты читаешь или слышишь эти строки, значит, тебе интересна история нашей страны. И я рад этому, потому что под обложкой моей книги собрано немало исторических персонажей. Имена многих героев «Легионера» широко известны даже в наше, увы, не слишком просвещенное время. Император Александр II, замечательный русский юрист Кони, гений русского сыска XIX века Путилин, знаменитая Сонька Золотая Ручка…

Далее по «убывающей» упомяну графа Тотлебена, фактическую супругу императора Александра II Екатерину Долгорукую, военного губернатора Сахалина Ляпунова, «белого генерала» Скобелева, обер-прокурора Святейшего Синода Победоносцева – их нынче знают только профессиональные историки…

При работе над этой книгой мне удалось поименно назвать большинство «делателей истории» непростого для России времени. А это значит, что большинство персонажей в «Легионере» – реальные люди.

А объединяет их всех Карл фон Ландсберг. Едва ли не единственный каторжник, которого, по мнению А. П. Чехова и В. М. Дорошевича, не смогла сломать жесткая пенитенциарная система. Потомок крестоносцев, блестящий гвардейский офицер элитного батальона, жених фрейлины Императрицы – одной из дочерей того самого Тотлебена, Карл фон Ландсберг неожиданно для всех окружающих и себя самого совершил тяжкое преступление и был приговорен к каторжным работам в рудниках.

Судебный приговор лишил фон Ландсберга дворянства и всех прав состояния, вычеркнул его из разряда живых – и одновременно сделал несчастного объектом пристального внимания высокопоставленных заговорщиков. Судебный приговор озлобил героя двух войн Ландсберга. Почему бы не воспользоваться этим? Почему бы не направить его злость в нужное русло? И вокруг вычеркнутого из жизни начинает плестись многоходовая интрига.

* * *

Моя работа над романом продолжалась восемь лет. Признаться, порой автор сомневался в том, что книга когда-нибудь будет издана. Наверное, именно поэтому первый «Легионер» получился таким объемным – более 800 страниц текста. «Тяжесть» романа оказалась для автора почти роковой: многие покупатели брали книгу в руки и… снова ставили ее на книжную полку. Людям более привычно чтиво объемом 150–200 страниц.

Но тираж, тем не менее, был распродан! Автору стали писать не только благодарные читатели, но и те, кто только слышал о «Легионере». Те, кто хотел приобрести второй экземпляр для друга. В моей почте скопилось более трехсот писем-заявок на «Легионера» – не считая сотен просьб, услышанных автором на читательских конференциях и встречах с читателями.

Книгу все же заметили. И не только в России. По запросу библиотеки Конгресса США «Легионер» в числе немногих книг российских авторов отправился через океан. Нашел свое место роман и на полках Славянского центра Университета Саппоро в Японии.

Нынче автор решился на второе издание. Теперь это серия из четырех книг – по числу жизней, прожитых Карлом фон Ландсбергом.

* * *

Книга первая. Что ты наделал, Карл?

Пролог

…Холодные порывы ветра с Невы трепали полы шинели, ножны сабли глухо брякали по каменным балясинам ограждения Каменного моста. Фуражки на нем не было – то ли он оставил ее на квартире у Власова, то ли ветер сбросил, когда он бездумно, не видя ничего перед собой, шел из Гродненского переулка куда-то в темные лабиринты улиц Северной столицы России.

Что же ты наделал, Карл?

Он не разгадал в последнем глумлении Власова его очередную злую шутку. Да и была ли то шутка? Так долго, без малого целую неделю – старик над ним не издевался доселе никогда!

* * *

– Что-с? Что вы там лопочете, милостивый государь?

– Егор Алексеевич, помилуйте! Неужели запамятовали? Когда вы изволили предложить мне последний заем, я ведь сразу сказал, что скоро вернуть не смогу! А вы еще рукой этак махнули – помните? Пустое, дескать! Сказали, чтобы я брал деньги и не сомневался ни в чем. Настаивали даже, говорили, что вам эти деньги ни к чему пока… Нешто запамятовали, Егор Алексеевич?

– Не дерзи, щенок! Ишь, глазищами своими сверкает как! Не испугаешь! Да-да, ты с четырнадцати лет в моем доме поселился! Имею полное право! Это ты в батальоне у себя герой и кавалер, а для меня, у меня в доме – пшик! Да, я тогда говорил! Мало ли что говорил – тогда не нужны были деньги, а вот нынче потребовались, да-с! А уговор был – возвернуть по первому требованию!

– Я уже написал брату, в поместье…

– Что-с? Он написал брату! Да твой брат такой же голозадый, как и все вы, Ландсберги! Где он, позвольте осведомиться, возьмет пять тыщ? В вороньем гнезде сыщет? Извольте отвечать, господин прапорщик, намерены ли вы сегодня, в крайнем случае завтра, вернуть мне долг?

Ландсберг судорожно вздохнул, гася в груди ярость и отчаяние.

– Вы прекрасно знаете, Егор Алексеевич, что у меня стесненные обстоятельства. Извольте, я готов переписать вексель с обязательством вернуть вам долг после моей свадьбы. С процентами, которые вы вольны назначить сами!

– Свадьбы? Да будет ли эта твоя свадьба? Вот пойду я к твоему будущему тестюшке, его сиятельству графу Тотлебену, да и расскажу ему все про тебя! Про твои долги, про твое мотовство… Про расчеты твои поправить денежные дела выгодной партией с его дочкою! А? Каков сюрпризец будет?

– Это было бы с вашей стороны просто низко, Егор Алексеевич! Низко и недостойно порядочного человека и дворянина. Тем более вам хорошо известны мои привычки и бережливость – помилуйте, какое мотовство? Вынужденные траты в связи с приближающейся свадьбой, расходы, которые ложатся на всякого гвардейского офицера столичного гарнизона…

– Хе-хе! Да, я так, пожалуй, и сделаю! Сперва хотел было нанести визит твоему командиру, князю Кильдишеву, пожаловаться ему на обиды, чинимые старику его офицером. Да ведь полковник и не примет меня, пожалуй, по такому пустячному для господ офицеров вопросцу! Сам, я слыхал, по шею в долгах. А вот к его сиятельству графу – оно вернее будет!

– Надеюсь, вы шутите, Егор Алексеевич! – глухо пробормотал в отчаянии Ландсберг.

Однако старый отставной чиновник и бывший квартирный хозяин Ландсберга продолжал хихикать, вертеться на диване и, поглядывая на растерянного и униженного гостя, вслух строить планы относительно молодого офицера – один коварнее другого.

В голове Ландсберга был полный хаос. В какой-то момент, не помня себя, он выхватил свой складной саперный нож, привычно раскрыл и бросился к дивану. Обхватил левой рукой шею Власова, рывком приподнял тяжелое тело вверх, задрал жертве голову и полоснул длинным лезвием ниже своего локтя. Плоть легко поддалась, с легким, словно бумажным, хрустом и треском. На домашний халат старика толчками хлынула густая кровь…

Ландсберг с усилием, помогая второй рукой, разжал схваченный спазмом локоть. Тело Власова мягко шлепнулось обратно на диван, пошевелило ногами и замерло. Рот на нелепо подвернутой голове несколько раз открылся и закрылся. Страшное дело было сделано.

Что же ты наделал, Карл Ландсберг?

Не отрывая глаз от тела Власова, он несколько раз с силой провел рукой по лицу, словно снимая с него нечто липкое, гадкое. Сердце билось где-то высоко в шее – часто и непривычно громко.

– Дело еще не сделано! – громко, словно глуша собственную совесть, выкрикнул Ландсберг. – Коли так случилось… Векселя, надо искать проклятые векселя! Иначе зачем все это?

Ландсберг знал, где у Власова хранился старенький, еще с былой службы, желтый портфель свиной кожи, в котором старик держал все свои ценные бумаги. Старик доверял своему бывшему квартиранту, и много раз при нем доставал этот портфель из-за массивного шкапа в углу кабинета. Там портфель оказался и сейчас. Ландсберг рванул застежки, вытряхнул содержимое портфеля на бюро, начал быстро перебирать бумаги, и с ужасом убедился, что его расписок и векселей тут нет!

Он застонал: старый негодяй перепрятал их! Наверняка вспомнил, что Ландсберг знает его тайник, и проявил предусмотрительность… Впрочем, надо перебрать бумаги еще раз – а вдруг?..

Несколько чужих векселей и расписок, пачка облигаций, прошитая по углу суровой ниткой, стопка каких-то давнишних писем, перевязанная красной ленточкой, еще письма – от брата Власова, который, как знал Ландсберг, учительствовал где-то в провинции, счета, квитанции… Все это Карл зрительно помнил. Новым здесь был разве что большой конверт, облепленный какими-то виньетками с розами, амурами и прочей чепухой.

Ландсберг отбросил было в сторону и конверт, однако, повинуясь какому-то наитию, вновь схватил его, вытряхнул содержимое поверх прочих бумаг. Ага! Он увидел, свои расписки, узнал свой почерк! Все бумаги были здесь, на месте, сколотые большой вычурной золоченой скрепкой в виде опять-таки Амура. Совсем рехнулся старик, право!

К распискам и векселям был присоединен лист бумаги, явно дорогой, с водяными знаками – в лавке такую бумагу для торжественных случаев Ландсберг видел по пятиалтынному, не меньше! А на бумаге он увидел свое имя – «Барону фон Ландсбергу». А ниже… Пробежав бумагу глазами, Ландсбер попятился от стола, наткнулся на кресло, упал в него.

«Мой дорогой и драгоценный воспитанник, Карлуша! Имею честь и удовольствие поздравить Тебя с торжеством Бракосочетания! От души надеюсь, что Счастие и Блаженство твоей супружеской жизни никогда не омрачат беды и невзгоды. Как и твоей Избранницы!

При сем прилагаю свой скромный, однако от всей Души Дар – твои долговые обязательства, должным образом погашенные и таким образом закрытые! Помни старого Чудака, принимавшего в Тебе долгие годы самое деятельное Участие. Искренне Твой – Егор Алексеев Власов.

Post-Skriptum: Ввиду своих преклонных лет и того, что Господь наш Всемогущий каждому чаду своему отмерил известный только Ему срок, после истечения коего Господь призывает всех нас к Себе, я сочинил и заверил у Нотариуса г-на Дрейера, тебе известного, еще одну бумагу. Однако, не желая омрачать День твоего Бракосочетания подобными мыслями и настроениями, копию сей бумаги к своим Поздравлениям не прилагаю. Когда Господь призовет меня к Себе, ты найдешь сию бумагу в желтом портфеле, в известном тебе месте. А подлинник – у упомянутого мной Нотариуса».

Прочтя письмо второй раз, Ландсберг почувствовал вокруг себя холодную пустоту. Значит, все угрозы старика были все же несерьезны, а приводились лишь в поддержание глупой шутки… Более того, Власов, как выяснилось, был намерен не только отсрочить возвращение долга, но и вовсе простить сей долг. Он приготовил ему свадебный подарок.

Ландсберг, Ландсберг, что же ты наделал!

Он пожал плечами, вынул из кобуры револьвер, крутнул барабан, взвел курок. Все очень просто! Старик своей шуткой, не понятой им, фон Ландсбергом, просто не оставил ему другого выбора! Немедля застрелиться – и покончить со всем этим ужасом и позором!

Но прежде… Надобно, кажется, написать записку, попытаться объяснить. Попрощаться с Марией, с матушкой, сестрами, братом… Или уйти в небытие не прощаясь? А что вообще, интересно, люди пишут, прощаясь со всем светом?

Он встал на ставшие вдруг какими-то чужими ноги, дошел до бюро, вяло пошевелил рассыпанные бумаги. Да, вот и копия завещания старика… Разорвал без церемоний конверт, прочел. Все верно, все отписано ему, фон Ландсбергу, – шестнадцать с половиной тысяч рублей, вложенных в ценные бумаги, а также средства с банковского счета в сумме 840 рублей 56 копеек. Условий два: устроить старуху Семенидову в приличный пансион для вдов простого происхождения, коли означенная Семенидова переживет завещателя. Второе – выплачивать брату Власова ежегодно не менее 15 рублей – целиком или частями, на усмотрение наследника.

Спрятав лицо в ладони, Ландсберг снова рухнул в кресло и… заплакал. Последний раз плакал он совсем дитем, и почти забыл, как люди плачут, – сколько он себя помнил. То детское рыдание было бесцеремонно прервано отцом – старик грубо встряхнув младшего сына, прогремел ему в лицо: «Ландсберги никогда не плачут! Запомни это! Немедленно утрись, глупый щенок, либо отправишься спать на конюшню!»

И отца уже давно нет, и никто не посмеет снова закричать на него: утрись и марш на конюшню, щенок! И вообще уже ничего нет. Вернее, совсем скоро ничего не будет…

Прошло какое-то время, и сотрясающие Ландсберга рыдания стихли, наступило оцепенение. Он сидел и прислушивался, как в мертвой тишине на диване что-то продолжает булькать и мерно капать на пол. Кровь…

Ну как, как он мог не подождать еще немного – пока старик не рассмеется своим визгливым тенорком, не обнимет своего Карлушу за плечи и не скажет: да, полно, полно, вьюнош! Я ведь просто пошутил – изволь, я даю тебе еще полгода срока для возвращения долга. Или год…

Пошутил? Или все-таки в этой шутке была какая-то правда? Недобрый замысел? Ландсберг отчетливо припомнил обстоятельства предшествующей «шутки» Власова.

* * *

Узнав, что его, прапорщика фон Ландсберга, назначили заведывающим всей финансово-хозяйственной частью Саперного лейб-гвардии батальона, Власов сначала выспренно поздравил протеже с назначением. А буквально на следующий день, призвав к себе запиской, затеял очень неприятный разговор об «агромадных возможностях, которые сулила для всякого умного человека сия должность». Сначала Ландсберг не поверил в серьезность сделанного ему недвусмысленного предложения. А старик сердился, даже прикрикнул несколько раз, велел прекратить улыбаться и – вот оно! – вспомнить о своем долге. Тогда, правда, этот долг был значительно меньше нынешнего.

Потеряв терпение, тогда Карл прямо попросил: сударь, перестаньте говорить намеками – к чему вы клоните? Скажите прямо – и покончим с этим!

– Ах, я тебе уже и сударем стал? Ах, Карлуша, Карлуша, две войны прошел, награды имеешь, а в житейском смысле мальчишкою остался! Слушай меня, пока старик жив!

И Власов тогда, наклоняясь, принялся громким шепотом излагать протеже свои планы относительно «утаивания малой толики непомерно больших средств, отпускаемых казною на содержание гвардейского батальона, на лошадиный корм, на квартирные, прогонные и командировочные суммы». Обещал свести с нужными и полезными людьми, уверял, что все нынче только так и живут.

Ландсберг брезгливо скривил рот:

– Не могу поверить, что все это вы, Егор Алексеевич, говорите серьезно. Опять шутить изволите? Однако тема для нынешней шутки, скажу вам прямо, совсем не кажется мне подходящей. Я боевой офицер, служу в отмечаемой самым Государем воинской команде! И не желаю даже шутить на подобные темы!

– Какие шутки, Карлуша? Помилуй…

И старик продолжал гнуть свое. Потеряв терпение, Ландсберг вскочил и, не прощаясь, выбежал из дома вон.

* * *

Вечером власовская прислуга Семенидова, ворча и жалуясь на больные ноги, принесла ему на казенную квартиру – дом Власова Карлом был покинут после его возвращения со Второй турецкой кампании – новую записку хозяина. Тот сухо уведомлял бывшего воспитанника об истечении срока уплаты долговых обязательств и предлагал явиться для немедленного улаживания денежных расчетов.

В тот вечер на квартире у Карла сидел его сослуживец, поручик того же Саперного батальона граф Марк Ивелич, только что вернувшийся откуда-то из провинции, с похорон очередной дальней родственницы. Заметив, как помрачнело и без того невеселое лицо Ландсберга, Ивелич без лишних церемоний спросил:

– Что, брат, неприятные известия? Что это за старуха была? Это ведь, кажется, прислуга твоего бывшего квартирного хозяина?

– Да-да, от него… Вот неуемный старик, право!

– И чего ему надобно?

– Спроси чего полегче, брат! Понимаешь, Ивелич, я порой просто теряюсь! – Карл раздраженно отшвырнул стул, пробежался по комнате. – Знаю его лет шесть или больше – и все равно в тупик ставит! То лезет с займами, просто в карман деньги сует! Сердится, когда я колеблюсь брать, навязывает свое одолжение. Даже обижается, ежели денег не беру. Без всяких процентов дает, из отеческого, как уверяет, расположения – отдашь, мол, Карлуша, когда сможешь! Не торопись, дескать! Твое дело молодое, трать, коли надобно… А вот вчера, Марк, представь, как с ножом к горлу: подавай обратно долг, да и все тут!

– Много ли требует?

– Для меня много. Впрочем, неважно, не в этом суть. Разговор он вчера крайне неприятный для меня затеял. А сегодня продолжил. И долг вернуть потребовал, когда я категорически отказался следовать его гнусным наставлениям. Я ушел, от греха подальше: у Власова и раньше такое случалось. То ли подагры приступ, то ли еще чего… Думаю себе: посердится, да и перестанет. А то еще и извинится за неуклюжесть свою стариковскую. Хотя, повторяю, вчерашний его экивок – из ряда вон. Посягательство на честь офицера и дворянина, можно сказать. И вот, извольте, вместо извинений – новое требование! Грозится к командиру нашему пойти, ежели не верну долг! И не только к нему…

– Да много ли ты ему должен?

– Пять тыщ, брат, – вздохнул Лансберг. – Придется идти, объясняться, унизительно напоминать о его же настойчивости при даче займа…