Читать книгу «Потерянный шпион» онлайн полностью📖 — Вячеслава Афончикова — MyBook.
image

Глава 3

Поднявшись по центральной лестнице в конференц-зал, Шмидт нашел себе кресло в восьмом ряду и удобно в нем расположился. «И все-таки что-то сегодня не так», – сказал он самому себе, взглянув на президиум. Во главе президиума сидел господин зихерхайтспрезидент.

Конечно же, у него было имя, имя, которым в детстве его называли родители, имя, как и у любого другого человека, но в Империи уже давно не было людей, которые могли бы себе позволить вольность называть его по имени. Как и каждый Высший Чиновник, зихерхайтспрезидент всю свою жизнь посвятил тому, чтобы отличаться от простых людей, отличаться одеждой, лошадью (сейчас – спецкаретой), внешностью, речью (не мог же он себе позволить говорить на том простом языке, на котором он разговаривал со своими друзьями во дворе, когда они играли в кегли!), манерами. Каждый, кто просто видел господина зихерхайтспрезидента, должен был ощущать ту колоссальную пропасть, которая их разделяет. В сущности, именно достижению этого, а не вопросам национальной безопасности была посвящена вся его жизнь.

«Да и зачем ему заниматься национальной безопасностью, – подумал Шмидт, – когда у него есть десятки шмидтов, профессионалов, которым можно даже не обещать денег и продвижений по службе, потому что настоящий профессионал даже если захочет, то просто не сумеет сделать свою работу плохо».

Достигнув своей Высокой Цели и став фактически чиновником номер один в Империи, чиновником, власть которого даже превышала во многом власть Крон-Регента, господин зихерхайтспрезидент все же должен был пожертвовать ради этого чем-то несущественным. В частности, это было имя, которым его называла мать.

Справа от него, за столом в президиуме, расположился орднунгполицайпрезидент, глава Департамента Общественного Порядка. Формально, по табели о рангах, утвержденной еще императором Максимусом IV, он был на одном уровне с господином зихерхайтспрезидентом, однако сама по себе эта мысль не могла не вызывать смеха. В частности, Шмидт ни разу не слышал, чтобы кому-нибудь пришло в голову назвать его «господин». Лицо орднунгполицайпрезидента, как и лица многих Высших Чиновников Империи, расплылось от жира до просто-таки неимоверных размеров. Глядя на его лицо, на котором с большим трудом угадывались мелкие бусинки глаз, тревожно озиравшихся по сторонам, Шмидт ни к селу ни к городу вспомнил заметку, читанную им на прошлой неделе в «Независимом Листке». Заметка была посвящена успехам отечественного животноводства, и в ней сообщалось, что по результатам прошлого года экспорт сала составил более полумиллиона пудов и что, если дело пойдет так и дальше, то благодаря мудрой политике Крон-Регента мы сможем занять лидирующее положение на мировом рынке сала, потеснив нашего юго-западного соседа, Верхнеземелье, для которого доминирование на этом рынке традиционно. Глядя на орднунгполицайпрезидента, Шмидт не мог не согласиться с автором этой статьи – успехи в этой области и впрямь были колоссальные.

Слева от господина зихерхайтспрезидента расположились начальники отделов Департамента, знакомые Шмидту по повседневной работе, в том числе и его непосредственный начальник, зихерхайтсдиректор Фукс.

В общем, в зале не было никого и не происходило ничего такого, что бы ни случалось раньше, но Шмидт все-таки чувствовал, чувствовал тем неуловимым, иррациональным чутьем, которое приобретает с годами каждый контрразведчик, что сегодня что-то не так. Он решил быть повнимательнее и ничего не упускать даже в том случае, если объявят, что темой совещания является очередной юбилей Крон-Регента или успехи в области продажи угля странам зарубежья. Такие совещания случались частенько во всех департаментах, так как ученые доказали, что они увеличивают степень Чистоты Помыслов и улучшают производительность труда.

Дежурный офицер, стоявший у входной двери закрыл ее, и трижды звякнул в висевший рядом с ним колокольчик. В зале воцарилась мертвая тишина. Совещание началось.

Первым, как и полагается по правилам, заговорил господин зихерхайтспрезидент. Выражение его лица всегда было одинаково. Шмидт часто видел его на подобных совещаниях, прежде и теперь, и практически никогда это выражение не менялось. Вернее – не так. Менялась лишь одна его эмоциональная составляющая – он мог быть доволен, недоволен или (промежуточное положение) спокоен. Эта составляющая занимала не более трети от общего выражения его лица. Остальные две трети состояли из безмерного высокомерия и презрения ко всем окружающим, где бы он ни находился. Тех, кто помнил его в молодости, когда он, младший кавалерийский интендант, делая первые шаги своей головокружительной карьеры, угодливо улыбался и всячески угождал каждому оберинтендантмайору, не говоря уж об остальном, высшем для него тогда начальстве, осталось совсем немного. В то же время именно в те далекие молодые годы он и сделал для себя главное жизненное наблюдение, ставшее вскоре его основной философией: смысл жизни – это власть, смысл власти – унижение. Каждый, кто хочет власти, должен принять эти несложные правила игры. Приняв их, ты можешь унижать своих подчиненных (иначе вообще игра теряет свой смысл) и должен охотно, с заметным для постороннего наблюдателя удовольствием, унижаться перед вышестоящим начальством, показывая тем самым, что ты честный игрок и правила тобою соблюдены.

– Сегодня мы собрали вас здесь, – сказал зихерхайтспрезидент, – для того чтобы обсудить нынешнее положение дел в общественной и национальной безопасности. Для этого нами был приглашен профессор (тут он сделал небольшую паузу, вспоминая имя ученого: человек такого, как он, масштаба не может позволить себе забивать свою память всяким мусором)… эээ, Гольденкампфа, который по нашей просьбе подготовил интересный обзор. Просим вас, профессор!

Профессор Гольденкопф, моложавый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, с густыми седыми волосами, безупречно выбритый и в черном сюртуке великолепного сукна, вышел на трибуну спокойной, чуть с ленцой походкой. Весь его вид говорил о том, что этот человек знает себе цену и все время немного любуется собой; при этом его хорошее воспитание и прекрасные манеры, – скорее всего продукт уже наследственный, полученный им уже при рождении даже не от родителей, а от дедов и прадедов. Такой человек, хотя внутренне и ощущает свое значительное превосходство над окружающими его людьми, никогда не даст им этого понять грубо, остро, а сделает это настолько деликатно, что ты и не почувствуешь. Общение с ним никогда не оставит в душе ощущения униженности и опустошения, а напротив – приятное чувство знакомства с очень умным человеком, как бы равным тебе. Человек туповатый и грубый даже скажет потом – вот, дескать, этот профессор – нормальный, свойский мужик, а еще говорят, что все профессора надменные и заносчивые. Человек же умный, напротив, все поймет и будет благодарен ему за то, что он мог его несколько принизить, но ведь не стал же этого делать! Наверное, похожее чувство испытывает какой-нибудь лесной барсучонок, мимо которого вальяжно проходит сытый матерый волчара, лениво смотрит в его сторону, что-то невнятно и неагрессивно проурчит и двинется дальше по своим волчьим делам. Это приятно отличало профессора от многочисленных его коллег нуворишей, профессуры первого поколения, расплодившейся в последнее время в Рутенбурге в неимоверном количестве ввиду острой моды на науку и образование. От профессора веяло приятной добротностью массивной, красного дерева мебели вековой давности. Шмидту он сразу понравился.

– Я любезно приглашен вашим руководством (тут он почтительно кивнул в сторону стола, за которым сидел господин зихерхайтспрезидент), чтобы сделать для вас краткий политологический обзор современного состояния общества нашей державы и актуальнейших проблем поддержания лояльности населения. Я прошу вас извинить меня за возможную академичность моего выступления, но я профессор, далек от практики и привык раскладывать все, что называется, по полочкам. Поэтому я хочу начать с краткого исторического экскурса, ибо так мне будет проще объяснить вам мои основные идеи. Он снова посмотрел, теперь уже вопросительно, в сторону зихерхайтспрезидента.

– Просим вас, профессор, говорите, – с обычной мерой снисходительности сказал председательствующий.

– Проблема лояльности населения всегда волновала ученых, занятых изучением таких наук, как социология и политология, – начал уверенно профессор, глядя в центр зала. – Уже около двухсот лет назад выдающийся ученый прошлого, профессор Заменгоф, выдвинул постулат, который справедлив и по настоящее время. В своих работах он убедительно доказал, что эффективность государственного управления прямо пропорциональна степени лояльности населения и обратно пропорциональна общим потребностям населения, подразумевая при этом под термином «общие потребности» совокупность потребностей духовных и материальных. Из этого было сделано предположение, впоследствии блестяще подтвердившееся, что степень лояльности зависит от разности между совокупными потребностями и способностью государства их удовлетворять. Полагаю, что это представляется очевидным. – Он окинул взглядом зал. Никто и не пытался с этим спорить. – Гениальный Заменгоф открыл нам, в сущности, очень простую истину – для достижения определенного уровня лояльности можно либо поднимать материальное благосостояние, либо развивать духовное начало, при этом эффективность того и другого пути примерно одинакова. Иначе говоря, плебсу, которому недостает хлеба, можно компенсировать это зрелищами, а плебсу, получившему некоторый избыток питания, зрелища можно сократить. К сожалению, политология тех лет находилась в младенческом, если так можно сказать о науке, периоде, и профессор Заменгоф, работая в информационном пространстве своей эпохи, подошел к данной проблеме несколько однобоко. Повторяю, мы не вправе судить гения за то, что он не был знаком с разработками, появившимися почти век спустя. Заменгоф рассматривал в качестве основного способа улучшения качества государственного управления усиление степени удовлетворения потребностей, что хотя и соответствовало ошибочным, псевдогуманистическим взглядам его эпохи, однако, как мы теперь понимаем, было тупиковым путем развития государственности. Дело в том, что удовлетворение духовных и материальных потребностей сегодняшнего социума неизбежно приводит к патологическому, просто-таки безудержному росту этих потребностей в дальнейшем. Таким образом, государство, пытающееся достичь совершенства своего устройства таким путем, обречено на вечное движение по трудной дороге, у которой в принципе нет конца.

Этот недостаток теории Заменгофа был блестяще устранен в трудах профессоров Шварцмана и Цейса, относящихся к началу прошлого века. Именно эти профессора, не без гордости напомню вам – наши соотечественники, разработали теорию оптимизации общих потребностей. Суть этой теории состоит в том, что снижение общих потребностей при том же уровне удовлетворения их государством приводит к повышению уровня лояльности, что блестяще следует из формулы Заменгофа. При этом очевидно, что снижение уровня материальных потребностей, хотя и возможно, крайне ограничено и может создавать критические исторические точки, характеризующиеся резкими снижениями уровня лояльности. Действительно, довольно трудно убедить даже очень разумное население, что для его же блага следует снизить потребление, скажем, мяса или овощей. Гораздо более перспективным представляется иной путь.

Профессор сделал краткую паузу и продолжил:

– Уникальные возможности заключаются в планомерном снижении духовных потребностей населения, которые не так остро ощутимы и для которых вообще нехарактерно формирование критических исторических точек. Уже из расчетов Шварцмана и Цейса выходило, что идеальное снижение духовных потребностей позволяет повысить уровень лояльности на 35–40 %. Они поскромничали, я могу сейчас утверждать это совершенно определенно. Наши новейшие расчеты дают с высокой степенью вероятности повышение до 60 %!

В зале послышался отчетливый одобрительный гул. Профессор благосклонно улыбнулся. Для большинства сидевших в этом зале лояльность населения была основным показателем их работы; многие начинали работу начальниками районных отделов в глубинке и прекрасно помнили, что и за 2–3 %, указанные в годовом отчете, в Центре хвалили и премировали, а за 5 % порой и награждали, как во времена Большой Войны, хотя в большинстве случаев цифры были липовые. Впрочем, медали ведь дают за мужество, а это еще вопрос, кому нужно больше мужества – кавалеристу, ведущему свою полусотню против вчетверо превосходящего противника в голой степи или какому-нибудь зихерхайтскапитану, осмелившемуся нагло (5 %!) врать столичному Департаменту. Мужество, оно и есть мужество.

Профессор выдержал паузу, ровно столько, чтобы все сидящие в зале осознали важность его слов, и продолжил:

– Профессор Цейс смело предположил, что снижения духовных потребностей можно добиться через оптимизацию искусства, как основной питательной среды для духовного начала человека. Идея просто запретить искусство была сразу отброшена как нелепая, ибо единственной возможностью полностью его ликвидировать является физическое уничтожение всех людей, что пагубно для Государства, так как ведет к прекращению поступления налогов. Социологические наблюдения над заключенными тюрем, полностью лишенными какого-либо общения с внешним миром и изолированными таким образом от искусства, показали, что в течение относительно короткого промежутка времени в тюрьме формировалось свое, очень примитивное, но все же искусство, проявлявшееся в формах изобразительных (фрески на стенах, татуировки), фольклорных (песни, легенды), музыкальных (тюремные блюзы) скульптурных (изделия из прессованного хлеба) и других. Последнее наблюдение профессора Цейса, я имею в виду – изделия из хлеба, наиболее показательно, так как заключенные имели весьма скудный паек и все же жертвовали им во имя прекрасного, разумеется – в их убогом понимании. Поняв, что полное лишение людей искусства невозможно, профессор Шварцман предложил другое, весьма оригинальное решение. Раз искусство нельзя устранить вовсе, можно хотя бы видоизменить его таким образом, чтобы вместо роста духовных потребностей оно приводило к их неуклонному снижению. Эксперимент, поставленный профессором Шварцманом в двадцатые годы прошлого века уникален по своему замыслу, изящности исполнения и, конечно же, полученным великолепным результатам. Взяв в качестве области исследования изобразительное искусство, он нашел психически неуравновешенного человека, согласившегося за небольшую плату стать художником. При этом предварительные апробации этого человека в Академии художеств позволили категорически утверждать, что каких-либо способностей к рисованию у данного участника эксперимента не имеется. Вы, возможно, спросите меня, почему для такого важного эксперимента был необходим человек с измененной психикой и почему нельзя было пригласить обычного обывателя, хорошо ему заплатив. Для психолога ответ очевиден. Каждый нормальный человек, которого тем или иным способом принуждают выполнять работу, которую он в силу своих физических или умственных способностей не может выполнить качественно, начинает страдать от комплекса собственной неполноценности, и в его труде все большую и большую роль начинает играть скрытая депрессия. Идиот же охотно берется за любую работу, будучи абсолютно уверенным, что раз она ему поручена, значит, он на нее способен. Нетрудно заметить, что именно такой человек и был нужен Шварцману, если далее вникнуть в суть его эксперимента. Его подопечный был объявлен художником, причем не просто художником, ведь таких тысячи, а родоначальником нового изобразительного искусства. Поскольку даже при покраске заборов этот родоначальник испытывал определенные технические трудности, ему был выдан трафарет треугольной формы, через который он наносил на куски дешевого холста треугольные фигуры зеленого цвета.

– Черного! – донесся чей-то негромкий голос из притихшего зала.

Профессор ответил своей великолепной обаятельной улыбкой:

– Я вижу, что говорю со знатоками Большого искусства!

В зале произошло некоторое веселое оживление, кое-кто даже обернулся посмотреть на молодого зихерхайтслейтенанта, обронившего эту неосторожную реплику.

1
...
...
8