Король Александр позвонил. Но адъютант на сей раз так и не явился. Совсем распустились! Правильно сказал князь Вуица – будалы! Ничего, скоро он с ними со всеми расправится. Правда, до этого скоро сперва надо было дожить. Спасение отыскалось в коробочке из-под монпансье. Король допил до дна воду прямо из горлышка графина, взял коробочку с последней, третьей пастилкой и выглянул в коридор. В его дальнем конце ему явственно почудилась чья-то тень. Уж не Черная ли рука? Король в ужасе проскочил коридор и едва не вбежал в спальню. Вот до чего дошло! Он уже в страхе бегает по собственному дворцу! Что ж дальше? Нет уж, с этим пора кончать.

Королева не знала ни о какой Черной руке. Она мирно похрапывала, лежа на спине. Бедная милая Драга. Он приготовил ей подарок – большую брошь от ее любимого Van Cleef & Arpels, сделанную в форме бабочки и украшенную сапфирами и бриллиантами. Правда, из-за этого пришлось урезать некоторые средства, в том числе и на содержание больниц. А при посещении госпиталя в Нише, вполне благообразного, с чистыми простынями и пальмами в кадках, на вопрос о финансах пришлось приободрить сестер милосердия, сказав им что-то вроде «финансов не будет, но вы не падайте духом». Сестры милосердия аплодировали в верноподданническом порыве. Зато как рада будет завтра Драга!

Главное – дожить до завтра. Король вернулся к себе в кабинет, прилег на оттоманку и проглотил последнюю пастилку. Пути назад не было. У него оставался последний шанс спасти Караджорджу и, следовательно, себя, и он не собирался его упускать. Перед тем, как потолок, люстра и портьеры уже привычно поплыли у него перед глазами, король еще подумал, что надо бы все-таки ко дню рождения королевы исполнить ее просьбу насчет братцев Луньевиц: присвоить одному из них генеральский чин, а другому отдать подряды на военные поставки. И кто сказал, что они будут хуже, чем его военные, и украдут больше, чем министры – даром, что ли, они всю жизнь торговали мебелью в захолустном Горном Милановаце?

И да – надо было отозвать послов из России, где вечно что-то замышляли. Братец Ники не зря уклонялся от приема короля Александра с супругой. Это пусть всякая чернь, вечно нищие селяне, лакающие сливовицу и жующие свинину, верят, что «на небе – Бог, а на земле – Россия». Любому мало-мальски образованному человеку понятно, что есть лишь один ориентир – Европа. Вне ее жизни нет. На этой светлой мысли сознание оставило короля.

Очнулся он уже в знакомом месте, на траве, под ярко-голубым небом Шумадии^[17]. Рядом стоял бык и, как ему и положено, мычал. Вокруг жужжали пчелы. Король рассмеялся. Ему вдруг пришло в голову, что «бык» по-гречески – «апис». Но «апис» – это еще и «пчела» на латыни. Так вот причем тут бык и пчелы! Местные прорицатели – не такие уж мошенники и дармоеды, они просто не научились как следует работать с клиентом и подавать себя. Надо будет при встрече поинтересоваться у того старца, что все-таки он имел в виду? Однако же время не ждало.

До Копорина король Александр добрался быстро, как только мог. Разыскать нищего у ворот монастыря тоже не составляло труда – вот он, сидит и трясется весь, лицо перекошено. Увы, с таким вот материалом приходилось работать, ничего получше не сыскалось. Но повторять свои ошибки король на сей раз не собирался. После пламенной патриотической речи нищего он сразу взял пресловутого «быка» за рога:

– Стало мне известно, что на вождя нашего Караджорджу сегодня ночью будет покушение…

– Да как же…

– Нашлись предатели, они всегда находятся.

– Да кто же…

– Князь Вуица…

– Так вот оно как… А уверен ли…

– Точные сведения.

– Но как он решился? Он же кум Вождю. Как можно пойти на такое? Что ему Милош посулил за это?

– Что посулил, не знаю. Ведаю только, что обещал Вуица Милошу голову Караджорджи, а Милош собирается послать ее султану…

– Ох ты ж… Вот ведь не было в Сербии случая, чтобы брат не предал брата… А Милош-то, Милош! Иуда!

– Не время предаваться унынию, – подытожил король. – Мы должны предотвратить эту беду! Мы с тобой поедем сегодня в Радованье и предупредим вождя обо всем.

– Да! Именно так! Я был с Караджорджей в деле под Иванковацем, там мы знатно нагрели турок. А где, ты думаешь, я получил эти шрамы? С тех пор я должник его. Только, мил человек, я тебе буду обузой, ты без меня быстрее доедешь.

– Это только с одной стороны быстрее. А с другой… Я ж ведь из Франции, здесь давно не был, многое позабыл…

– А, то-то смотрю я, странный ты какой-то, будто и не наш вовсе. По-сербски говоришь складно, хотя у нас так не говорят.

– Я долго жил в эмиграции…

– От турок небось спасался?

– От них. И от предателей Обреновичей.

Король вынужден был, скрепя сердце, слегка приврать, чтобы расположить к себе этого убогого, оказавшегося к тому же ветераном первого восстания. Тот, судя по всему, поверил.

– Хорошо ты все придумал, уважаемый, только я до Радованья неделю идти буду – и то не дойду.

– А мы наймем повозку.

– Эт другое дело. Только для этого денежка потребна.

– Денежка есть.

Король поискал по карманам. Опять, опять забыл он взять с собой деньги! Пришлось вновь снимать орден.

– Вот, этого нам с лихвой хватит.

Нищий очумело воззрился на орденскую звезду.

– Ну и чудная звезда, – сказал он. – Сроду такой не видал.

– Это французский орден. А теперь нам надо в Велику Плану, продать его. Монашки там как, подсобят?

– А куда денутся? Скоро должны уже выехать. Они всегда берут меня. Но вот тебя возьмут ли?

– За меня не беспокойся. Просто делай вид, что меня нет. Так мы вызовем меньше подозрений, а то тут небось на дорогах шныряют засланцы Вуицы.

– И то, – нищий почесал свое грязное ухо.

Они устроились на телеге, в которую запряжена была старая кляча. Управляла всем этим престарелая монахиня, усевшаяся на козлах чуть ли не по-турецки и курившая трубку. На болтовню и дергания нищего она не обращала никакого внимания – как видно, привыкла уже. Не быстро, но они все-таки добрались до Великой Планы. На одной из улочек, ведущей на центральную площадь, в приземистом домишке располагалась меняльная лавка Соломона. Их путь лежал туда.

В лавке было полутемно. Соломон сидел за столом из старого, потемневшего от времени дерева и, как ему и положено, что-то скрупулезно подсчитывал. Скорее всего, доходы. Король, конечно же, сразу узнал его. Это был тот самый жадный раби, который решил нажиться на дурковатом нищем и стал жертвой бандитов князя Вуицы. Зная это, король хотел было развернуться и пойти прочь, но этому воспрепятствовали три обстоятельства: во-первых, другого менялы в здесь поблизости могло и не быть; во-вторых, если он и был, то до него тоже еще надо было добраться, и, наконец, в-третьих, с точки зрения короля все эти потомки Моисея были одинаковы. «Кстати, – подумал он, – надо бы не забыть изгнать всех этих представителей библейского народа если не из страны, то хотя бы из банков и промышленности. Господина Маркса на них нет».

На вошедшего раби посмотрел с недоверием. Король его прекрасно понимал, он бы тоже с недоверием отнесся к зашедшему к нему в кабинет нищему с перекошенным, дергающимся лицом.

– Не подаю, – сказал Соломон спокойно.

– Да ты, жид, не это… Я за другим пришел.

Раби оторвался от своих расчетов и уставился на нищего.

– Я вот эту штуку продать хочу. Сколько дашь за нее?

В ладони нищего блеснула орденская звезда, усыпанная бриллиантами. Блеск этот заиграл в глазах хозяина лавки не хуже, чем у бандитов на дороге в Радованье. Казалось, что вся убогая комнатка наполнилась этим блеском и преобразилась в сказочную пещеру с сокровищами. Соломон шумно сглотнул:

– Нууу, уважаемый… мне таки надо взять вещь в руки, рассмотреть ее.

Соломон получил звезду, вооружился лупой и пристально всматривался в бриллианты. Бриллианты, надо полагать, с не меньшим интересом глядели на него.

– Две сотни дукатов, – последовал ответ.

Нищий расплылся в блаженной улыбке, но король ткнул его в бок:

– Мало! Требуй больше!

– Мало!

– Две с половиной сотни.

Нищий несогласно мотнул немытой головой.

– Три сотни. Уважаемый… Эээ, не знаю, как вас звать, это уже таки грабеж на большой дороге. Больше за него никто не даст.

«Показал бы я тебе, что такое грабеж на большой дороге!» – подумал король. Он и не собирался сдаваться, с этими библейскими надо построже. Нищий опять был подпихнут в бок:

– Орден стоит все пять сотен!

– Орден стоит все пять! – заорал нищий. – Или даешь пятьсот дукатов, или мы идем в другую лавку.

Угроза была трудновыполнима, но в голосе нищего внезапно зазвучал металл, что сделало его весьма убедительным.

– Хорошо. Две с половиной я дам сейчас, другие две с половиной – потом.

– Когда это потом?

– Завтра. В любой другой день. У старого Соломона надежнее, чем в банке. Только я деньги тут в лавке не храню. Сами понимаете, время какое. Не ровен час, прибьют и ограбят.

С этим король готов был согласиться. И он не так давно даже видел, как это происходит. В этой стране народ всегда ненавидел тех, кто богаче, и готов был за это вгрызаться в глотку. Ничем нельзя было исправить этих людей!

Соломон тем временем покрутил орден в руках и причмокнул:

– Ну какая ж вещь! Какая тонкая работа! Никогда не видел. Откуда?

– Да орден это. Французский.

– Старый Соломон и французских орденов насмотрелся на своем веку. Но этот какой-то совсем диковинный.

– Так отказываешься брать, что ли? – проявил нетерпение Гойко.

– Ну что же ви такой нервический, уважаемый? Старый Соломон разве говорил, что он отказывается? Он таки даже не спросил, откуда ви взяли этот орден. Уж не украли ли?

– Я б может и украл, – ответил нищий злобно, – да у кого ж такое можно украсть-то?

– Украсть – у кого угодно. Тут вот русские сегодня проездом были. Может, это их орден?

– Ну да. Они обронили. А я поднял. Что еще старый Соломон хочет знать?

Нищий был раздражен, из-за чего начал только сильнее дергаться. Смотреть на него стало тяжко, так и хотелось невольно самому подергаться и повыкатывать глаза. Хозяин лавки тоже устал от этой иллюминации, с видом покорности судьбе развел руками и удалился в соседнюю комнату, открыв ее ключом. Вернулся он с увесистым кожаным мешочком, который был водружен на стол. Началась длительная процедура подсчета дукатов. Король нетерпеливо ходил взад-вперед по комнате. Свадьба уже была в самом разгаре, а они застряли тут, в этой лавке, из-за какого-то дотошного жида. В перерывах между подсчетом монет тот еще вел с нищим душеспасительные – король бы назвал их капиталоспасительными – беседы:

– И зачем такому… кхм… свободному от обязательств человеку, как ви, обременять себя столь значительными денежными средствами?

– А не твое дело, любезный.

– Разумеется-разумеется, не мое. Но если б ви таки оставили старому Соломону сей мешочек на хранение, то старый Соломон заплатил бы вам по десять процентов в год с этих монет. Представьте, двадцать пять дукатов просто так, ни за что! У вас, поди, и денег-то таких никогда не было!

Нищий было задумался, но король снова ткнул его под бок.

– Нет уж, – был ответ. – Давай сюда деньги. А за второй половиной я завтра приду.

– Расписку, расписку на половину пусть напишет!

– И да, расписку мне напишешь на вторую половину!

– Конечно-конечно. В этом уважаемый таки может не сомневаться. У старого Соломона надежней, чем в банке. Бедному жиду просто интересно, зачем такому человеку, как вы, понадобилось вдруг столько денег.

Тут нищий не вытерпел и начал произносить свою в высшей степени патриотическую речь, размахивая при этом костылем:

– Ты думаешь, я где-то стащил этот орден, чтобы продать его и весело зажить? Как бы не так! Я еду спасать вождя нашего, Караджорджу! Слыхал о таком?

Лицо хозяина лавки вытянулось.

– Слыхал? Так вот, сегодня задумал его убить иуда Вуица, князь Смедеревский. Он хочет отрезать Караджордже голову и отослать ее Милошу Обреновичу, будь он проклят, а тот – туркам! Но этому не бывать! Мы поедем в Радованье и спасем вождя!

Лицо хозяина лавки вытянулось еще сильнее.

– Уважаемый, будем считать, что я вас таки не спрашивал, а ви мне таки не отвечали.

– А, боишься!

– Я старый еврей. Я никогда не лезу в политику, к этим вашим вождям и князьям. И до сих пор жив. И вам, уважаемый таки не советую.

Нищий смерил хозяина лавки презрительным взглядом.

– Досчитал?

– Вот, пожалуйста, двести пятьдесят дукатов. Вот расписка, что я обязуюсь отдать столько же завтра и в любой другой день. А насчет процентов таки подумайте.

Нищий хмыкнул, сгреб мешочек с дукатами и расписку, и заковылял из лавки, бормоча себе под нос:

– …а еще удивляются, что их…

Однако же времени на раздумья о судьбе библейского народа не было. Нищий еще долго нанимал повозку у хозяина кафаны, и когда они, наконец, выехали, то дело уже двигалось к вечеру. Свадьба была, наверное, в самом разгаре, Караджорджа поднимал вместе с кумом своим, князем Вуицей, одну заздравную чашу за другой, а они до сих пор сидели в этой дыре. Торопиться надо было тем более, что нельзя было ехать по прямой дороге, на которой их, по расчетам короля Александра, поджидали бандиты князя Смедеревского.

– А что, любезный, – спросил король у нищего, понукавшего лошадь, – есть ли до Радованья другая дорога?

– Да как же нет, родимый? Есть, конечно. Можно заехать к югу от Грабовачкого потока. Но это какой крюк! Мы совсем поздно тогда доедем.

– Главное, чтоб доехали, – ответил король. – Сворачивай на развилке.

Дорога петляла в сумерках. Туман стелился в долинах. Сады на склонах выплывали по сторонам, как воинства призраков, коими, как верили глупые селяне, населены эти горы. Впрочем, люди и сами были не лучше этих призраков. А потом на горы пала ночь. Тишина наполнилась ночными звуками – то птица крикнет в кустах, то ветер зашумит кронами деревьев. Телега выехала на перекрестье дорог.

Конский топот догнал их так внезапно, что спутники не успели даже ничего сказать друг дружке. Надо было схорониться в кустах, но… Из-за поворота вылетела роскошная венская коляска с фонарями, запряженная отличной парой лошадей, которую странно было встретить здесь, в глуши, она предназначалась скорее для столичной брусчатки. Нищий открыл рот – нынче он открывал его особенно часто – и так застыл. Король рта не открывал, поскольку узнал во встречных тех самых хорошо одетых русских офицеров. Их кучер осадил коней, и экипаж почти остановился, поравнявшись с телегой.

– Добре вече, уважаемые господа, – нищий снял с головы обшарпанное подобие шапки и учтиво поклонился офицерам.

– И тебе добрый, коль не шутишь, – ответил один из них с улыбкой.

Разговоры с русскими никак не входили в королевские планы, но, с другой стороны, бандиты князя Вуицы не рискнут напасть на них, так что следовало русских не спроваживать, а, напротив, как-то примкнуть к ним. Возможно, не следовало рвать с ними дипломатические отношения – кто его знает, когда и зачем эти русские могут понадобиться? Король опять пихнул нищего:

– Давай, познакомься с ними. Пусть возьмут тебя с собой.

– Уверен ли…

– Уверен. На них бандиты Вуицы не рискнут напасть. Расскажи им про покушение на вождя и про все остальное, покрасочнее, они тебя возьмут, не смогут не взять.

Так и случилось. Нищий произвел впечатление на русских своими пламенными речами о том, что предатель Вуица задумал погубить Караджорджу, нынче ночью подкрадется он к нему и отрежет вождю голову, а после отошлет ее гадине Милошу Обреновичу, чтобы тот отдал ее туркам. Лица русских, и так круглые от природы, округлились еще больше. Гойко был водворен в экипаж для дальнейшего выяснения всех обстоятельств. Король Александр устроился рядом на пустом сидении, теперь он мог хотя бы выдохнуть спокойно. Они обязательно доберутся до Караджорджи, чтоб его, просто не могут не добраться. Следовательно, дело было почти, что называется, в шляпе.

Остаток пути король прислушивался к тому, что говорили русские. А говорили они о том, что доверять здесь мало кому можно. Что братушкам этим только дай один палец – так они руку откусят по локоть. Что князь Милош Обренович – агент императора Австрии, который спит и видит, как привести братский славянский народ под власть австрияков. Что при таких раскладах здесь мало что путного может выйти, а братскому народу на убой идти, аки агнцам. И что Карагеоргий – единственный приличный деятель, которому в этих краях можно вполне доверять, хотя манеры у него… Про армию Витгенштейна еще говорили, про последние столичные маневры и обещанные награды. Короче, обо всем, о чём могли говорить русские. Сведения о том, что на Карагеоргия готовится покушение, встревожило их, они собирались написать об этом в Петербург. Впрочем, на вождя покушались не впервые, но он всегда выходил сухим из воды, так что ничего нового в Петербурге из их донесений все равно не узнали бы.

Вот и Караджорджев конак, факелы и гайдуки. Экипаж останавливается во дворе, офицеры выходят, их эполеты и рукояти сабель ярко блестят в мерцающем факельном свете. Гойко ковыляет вместе с ними к куче. Босой Караджорджа по-турецки сидит на коврике, расстеленном на полу – всё, как и в тот раз. Офицеров он рассаживает на подушках подле себя. Те крякают – но садятся. Гойко устраивается чуть поодаль них, на полосатом домотканом половике.

Дальше все идет, как по нотам. Гайдуки ставят перед вождем низенький столик, на котором блюда с запеченным ягненком, сыром, лепешками и стеклянный кувшин со сливовицей. Караджорджа, как ему и положено, чешет свои грязные ноги, берет в руки ягненка, разламывает его и предлагает русским изрядный кус. Те отказываются под предлогом того, что уже отужинали. Зато Гойко ягненком не брезгует – ну да, много на патриотизме не заработаешь, на кусок хлеба еще хватит, но не на кусок ягнятины. Поднимаются вверх стопки сливовицы – за встречу, за русского царя и за здравие вождя.

Под сливовицу набившие оскомину россказни Гойко про подлых врагов и чудесное спасение вождя пошли неплохо. Только хмыкнул Караджорджа выразительно, а потом и вовсе расхохотался:

– Вот ведь не было в Сербии случая, чтобы брат не предал брата! Човек је човеку вук^[18]. А есть и покруче традиция – отрезать у тех, кто за людей на деле выступает, голову да отослать ее нехристям всяким в подарок.

Переглянулись русские офицеры. Заерзал Гойко на половике.

– Но не про нас это, – продолжил вождь. – Такие слухи тут каждый день распускают, найти бы, кто. Хотят нас с побратимом поссорить. Но не бывать тому. Верю я Вуице паче прежнего. Чем больше стараются – тем больше верю. Вот что третьего дня написал он мне.

Достал Караджорджа из поясной сумочки письмо и развернул его перед сидевшими за столом.

– Пишет князь Смедеревский, чтобы поостерегся я. Что убить меня хочет Милош Обренович, который тайно сносится по сему поводу с белградским пашой. И что убийц он ко мне засылает. Вот тут про это написано. Так что ведаю я про то. И пишет кум мой, что среди убийц могут попасться самые разные люди, говорящие самые возвышенные речи, и заклинает, чтобы я не верил им.

– Кхм… – один из офицеров не мог смолчать. – Но как же ты отличишь того, кто врет, от того, кто и впрямь хочет тебя предостеречь?

– Очень просто! Отличу я их по тому, сколько у них золота: ежели нет совсем – значит честный человек, у честных людей никогда денег нет, а ежели полные карманы – значит, заплатил Обренович.

Король поразился такой логике. При всей ее простоте и бесхитростности она была во многом правильной и, что главное, давала верный результат. В тот же миг Караджорджа свирепо сверкнул своими черными глазами, подскочил к нищему и кинжалом рассек его суму. Посыпалось на половики золото, менялой данное. И много того золота было. Эх, говорил же жид, не брать его с собой!

– Что там? – раздались возгласы.

– Дайте-ка посмотрю…

– О, тут дукаты! Смотрите, как много! Их тут сотни!

– Господи, сколько их тут? Откуда?

Королю Александру стало больно от того, что слышал он слова эти уже в третий раз. Русские шумно задышали и отодвинулись в сторонку. Караджорджа же подскочил к ошеломленному нищему, схватил его за шкирку и поволок во двор.

– Шпијуна, шпијуна Обреновича поймали! – кричали со всех сторон.

И это тоже была правда. Русские говорили, что встретили его по дороге и знать не знают, кто таков, просто показалось им важным то, что говорил этот человек. Но Караджорджа ни в чем не винил их.

– А и правильно сделали, что притащили его сюда. Тут ему и суд правый будет, и наказание скорое.