Смерть бригадира

 
На дальнем московском объекте,
Где краны, забор да сортир,
Средь бела дня, верьте – не верьте,
Однажды пропал бригадир.
 
 
Случиться такому ведь надо!
Он был полон сил и здоров.
Угрюмо молчала бригада.
Мелькали фуражки ментов.
 
 
Вполголоса шли разговоры.
С утра еще был он живой.
Растерянный доктор со скорой
Седою качал головой.
 
 
Фундамент огромного зданья,
Железные бабки копров.
Сбирал лейтенант показанья,
На стройке искал фраеров.
 
 
Володька, с КАМАЗа водитель,
Сказал: «Здесь концов не найдешь…»
И масляной ветошью вытер
Блестящий бульдозера нож.
 
 
«Слезами глаза мои пухнут.
Он был как отец нам и брат,
Ходил в лакированных туфлях,
Под мышкой носил дипломат.
 
 
Отправил однажды бульдозер
Халтурить, подделав наряд,
Налил всей бригаде по дозе,
А деньги сложил в дипломат.
 
 
И вот получил он награду,
Не знаю, как вышло уж так —
Зачем не делился с бригадой?
Почто обижал работяг?»
 
 
Солдаты для следственной группы
Лопатили тонны земли,
Искали останки от трупа,
Да так ничего не нашли.
 
 
Нашли они следственной группе,
Где сваи из грунта торчат,
Один лакированный туфель
Да черный портфель-дипломат.
 
 
А Леха – Володькин брательник,
Прошедший Сургут, Самотлор,
Он ватник накинул на тельник,
Сказал, закурив «Беломор»:
 
 
«Начальник, молчи об народе.
Тебе ль за народ говорить.
Народ, как в семнадцатом годе,
Сумеет себя защитить!»
 
 
…На дальнем московском объекте,
Где ямы, бетон да тоска,
На память безвременной смерти
Заделана в цоколь доска.
 

Колыбельная бедных

 
Низко нависает
Серый потолок.
Баю-баю-баю,
Засыпай, сынок.
 
 
Засыпай, проснешься
В сказочном лесу,
За себя возьмешь ты
Девицу-красу.
 
 
Будут твоим домом
Светлы терема,
Мир друзьям-знакомым,
А врагам тюрьма.
 
 
Из леса выходит
Бравый атаман,
Девицу уводит
В полночь и туман.
 
 
Спит пятиэтажка,
В окнах ни огня,
Будет тебе страшно
В жизни без меня.
 
 
Из леса выходит
Серенький волчок,
На стене выводит
Свастики значок.
 
 
Господи, мой боже!
Весь ты, как на грех,
Вял и заторможен,
В школе хуже всех.
 
 
Ростом ты короткий,
Весом ты птенец.
Много дрянной водки
Выпил твой отец.
 
 
Спи, сынок, спокойно,
Не стыдись ребят,
Есть на малохольных
Райвоенкомат.
 
 
Родине ты нужен,
Родина зовет.
Над горами кружит
Черный вертолет.
 
 
Среди рваной стали,
Выжженной травы
Труп без гениталий
И без головы.
 
 
Русские солдаты,
Где башка, где член?
Рослый, бородатый,
Скалится чечен.
 
 
Редкий русый волос,
Мордочки мышей.
Сколько полегло вас,
Дети алкашей,
 
 
Дети безработных,
Конченых совков,
Сколько рот пехотных,
Танковых полков…
 
 
Торжество в народе,
Заключают мир,
Из леса выходит
Пьяный дезертир.
 
 
Не ревет тревога,
Не берут менты.
Подожди немного,
Отдохнешь и ты…
 
 
Что не спишь упрямо?
Ищешь – кто же прав?
Почитай мне, мама,
Перед сном «Майн Кампф».
 
 
Сладким и паленым
Пахнут те листы.
Красные знамена,
Черные кресты.
 
 
Твой отец рабочий,
Этот город твой.
Звон хрустальной ночи
Бродит над Москвой.
 
 
Кровь на тротуары
Просится давно.
Ну, где ваши бары?
Банки, казино?
 
 
Модные повесы,
Частный капитал,
Все, кто в мерседесах
Грязью обдавал.
 
 
Все телегерои,
Баловни Москвы,
Всех вниз головою
В вонючие рвы.
 
 
Кто вписался в рынок,
Кто звезда попсы,
Всех примет суглинок
Средней полосы…
 
 
Но запомни, милый,
В сон победных дней
Есть на силу сила
И всегда сильней.
 
 
И по вам тоскует
Липкая земля,
Повезет – так пуля,
Если нет – петля.
 
 
Торжество в народе,
Победил прогресс,
Из леса выходит
Нюрнбергский процесс.
 
 
Выбьют табуретку,
Заскрипит консоль.
Как тебе все это?
Вытерпишь ли боль?
 
 
Только крикнешь в воздух:
«Что ж ты, командир?
Для кого ты создал
Свой огромный мир?
 
 
Грацию оленей,
Джунгли, полюса,
Женские колени,
Мачты, паруса?»
 
 
Сомкнутые веки,
Выси, облака.
Воды, броды, реки,
Годы и века.
 
 
Где он, тот, что вроде
Умер и воскрес?
Из леса выходит
Или входит в лес?
 

Осень на Заречной улице

 
Уж не придет весна, я знаю.
Навеки осень надо мной.
И даже улица родная
Совсем мне стала неродной.
 
 
Среди моих пятиэтажек,
Где я прожил недолгий век,
Стоят мудилы в камуфляже
И сторожат какой-то Bank.
 
 
Как поздней осенью поганки
Мелькают шляпками в траве,
Повырастали эти банки
По затаившейся Москве.
 
 
Сбылися планы Тель-Авива.
Мы пережили тяжкий шок.
И где была палатка «Пиво»,
Там вырос магазин Night Shop.
 
 
И пусть теснятся на витрине
Различных водок до фига,
Мне водка в этом магазине
В любое время дорога.
 
 
Смотрю в блестящие витрины
На этикетки, ярлычки.
Сильнее, чем от атропина,
Мои расширены зрачки.
 
 
Глаза б мои на вас ослепли,
Обида скулы мне свела,
Зато стучат в соседней церкви,
Как по башке, в колокола.
 
 
И я спрошу тебя, Спаситель,
Висящий в храме на стене:
«По ком вы в колокол звоните?
Звоните в колокол по мне!»
 
 
По мне невеста не заплачет,
Пора кончать эту фигню.
Не знаю – так или иначе,
Но скоро адрес я сменю.
 
 
Зарежут пьяные подростки,
Иммунодефицит заест,
И здесь на этом перекрестке
Задавит белый мерседес.
 
 
На окровавленном асфальте
Размажусь я, красив и юн,
Но вы меня не отпевайте,
Не тычьте свечки на канун.
 
 
Без сожаленья, без усилья,
Не взяв за это ни рубля,
Меня своей епитрахилью
Накроет мать сыра земля.
 
 
Кончаю так – идите в жопу,
Владейте улицей моей,
Пооткрывайте здесь найт-шопов,
Секс-шопов, банков и церквей.
 

Баллада о белых колготках

 
В Чечне, в отдаленном районе,
Где стычкам не видно конца,
Служили в одном батальоне
Два друга, два храбрых бойца.
 
 
Один был седой, лысоватый,
Видавший и небо, и ад.
Его уважали ребята,
Он был в батальоне комбат.
 
 
Другой лет на двадцать моложе,
Красив был, как юный Амур,
Любимцем солдат был он тоже,
Певун, озорник, балагур.
 
 
Однажды пошли на заданье
Весной, когда горы в цвету,
Отряд получил приказанье —
Соседнюю взять высоту.
 
 
Вот пуля врага пролетела,
Послышался стон среди скал,
И рухнуло мертвое тело —
То младший товарищ упал.
 
 
Десантники взяли высотку,
Чечены на юг отошли,
И снайпершу в белых колготках
Бойцы на КП привели.
 
 
Была она стройной блондинкой,
На спину спускалась коса,
Блестели, как звонкие льдинки,
Ее голубые глаза.
 
 
Комбат посмотрел и заплакал,
И нам он в слезах рассказал:
«Когда-то студентом филфака
Я в Юрмале все отдыхал.
 
 
Ах, годы мои молодые,
Как много воды утекло.
И девушка с именем Вия
Ночами стучалась в стекло.
 
 
Был счастия месяц короткий,
Как сладко о нем вспоминать.
В таких же вот белых колготках
Валил я ее на кровать.
 
 
Неловким, влюбленным студентом
Я был с ней застенчив и тих.
Она с прибалтийским акцентом
Стонала в объятьях моих.
 
 
Ты думала – я не узнаю?
Ты помнишь, что я обещал?
Так здравствуй, моя дорогая,
И сразу, наверно, прощай!
 
 
Тебя ожидает могила
Вдали от родимой земли.
Смотри же, что ты натворила!»
И мертвого ей принесли.
 
 
Латышка взглянула украдкой
На свежепредставленный труп,
И дрогнула тонкая складка
Ее яркокрашенных губ.
 
 
Она словно мел побелела,
Осунулась даже с лица.
«Ты сам заварил это дело,
Так правду узнай до конца.
 
 
Свершилася наша разлука,
Истек установленный срок,
И, как полагается, в муках
На свет появился сынок.
 
 
Его я любила, растила,
Не есть приходилось, не спать.
Потом он уехал в Россию
И бросил родимую мать.
 
 
Рассталась с единственным сыном,
Осталась в душе пустота,
И мстила я русским мужчинам,
Стреляя им в низ живота.
 
 
И вот, среди множества прочих,
А их уже более ста,
И ты, ненаглядный сыночек,
Застрелен мной в низ живота».
 
 
В слезах батальон ее слушал,
Такой был кошмарный момент,
И резал солдатские уши
Гнусавый латвийский акцент.
 
 
Но не было слез у комбата,
Лишь мускул ходил на скуле.
Махнул он рукой, и ребята
Распяли ее на столе.
 
 
С плеча свой «калашников» скинул,
Склонился над низким столом
И нежные бедра раздвинул
Он ей вороненым стволом.
 
 
«За русских парней получай-ка,
За сына, который был мой…»
И девушка вскрикнула чайкой
Над светлой балтийской волной.
 
 
И стон оборвался короткий,
И в комнате стало темно.
Расплылось на белых колготках
Кровавого цвета пятно.
 
 
А дальше, рукою солдата,
Не сдавшись злодейке судьбе,
Нажал он на спуск автомата
И выстрелил в сердце себе.
 
 
Лишь эхо откликнулось тупо
Среди седоглавых вершин,
Лежат в камуфляже два трупа
И в белых колготках один.
 
 
И в братской, солдатской могиле
На горной холодной заре
Мы их поутру схоронили
В российской, кавказской земле.
 
 
Торжественно сосредоточась,
Без лишних, бессмысленных слов,
Отдали последнюю почесть
Из вскинутых в небо стволов.
 

Скинхедский роман

 
Из-за тучки месяц
Выглянул в просвет.
Что же ты не весел,
Молодой скинхед?
 
 
Съежившись за лифтом,
Точно неживой,
Отчего поник ты
Бритой головой?
 
 
Парень ты не робкий,
И на всех местах
Ты в татуировках,
В рунах да в крестах.
 
 
Хороши картинки,
Как видеоклип,
Хороши ботинки
Фирмы Gettа grip.
 
 
Фирма без обмана.
В этих башмаках
Вставки из титана
Спрятаны в мысках.
 
 
Чтоб не позабыл он,
С гор кавказских гость,
Как с размаху пыром
Биют в бэрцовый кость.
 
 
Почему ты в угол
Вжался, как птенец,
Или чем напуган,
Удалой боец?
 
 
На ступеньку сплюнул
Молодой скинхед,
Тяжело вздохнул он
И сказал в ответ:
 
 
– Не боюсь я смерти,
Если надо, что ж,
Пусть воткнется в сердце
Цунарефский нож.
 
 
И на стадионе
Пусть в любой момент
Мне башку проломит
Своей палкой мент.
 
 
Страх зрачки не сузит.
Нас бросала кровь
На шатры арбузников,
На щиты ментов.
 
 
Но полковник-сучила
Отдавал приказ,
И ОМОН всей кучею
Налетал на нас.
 
 
Возникай, содружество
Пламени и льда,
Закаляйся, мужество
Кельтского креста.
 
 
Чтоб душа горела бы,
Чтобы жгла дотла,
Чтобы сила белая
Землю обняла.
 
 
Но бывает хуже
Черных и ментов,
Есть сильнее ужас —
Первая любовь.
 
 
Та любовь, короче,
Это полный крах,
Это как заточкой
Арматурной в пах.
 
 
Это как ослеп я,
И меня из мглы
Протянули цепью
От бензопилы.
 
 
Русская рулетка,
Шанс как будто есть.
Ну а где брюнетка
Из квартиры шесть?
 
 
С книжками под мышкой
В институт с утра
Шмыгала, как мышка,
Поперек двора.
 
 
С ней, как в пруд подкова,
Я упал на дно,
Не видал такого
И в порнокино.
 
 
Тел тягучих глина,
Топкая постель.
Что там Чиччолина,
Что Эммануэль.
 
 
Липкие ладони,
Рта бездонный ров.
Вот те и тихоня,
Дочь профессоров.
 
 
Называла золотком,
Обещала – съест,
На груди наколотый
Целовала крест.
 
 
А потом еврейкой
Оказалась вдруг,
Жизнь, словно копейка,
Выпала из рук.
 
 
Любишь ли, не любишь,
Царь ты или вошь,
Если девка юдиш,
Ты с ней пропадешь.
 
 
Мне теперь не деться
Больше никуда,
Обжигает сердце
Желтая звезда.
 
 
Как один сказали
Мне все пацаны,
Из огня и стали
Грозные скины:
 
 
– Ты забыл обиды,
Боль родной земли.
Эти еврепиды^[1]
Тебя завлекли.
 
 
Никогда отныне