Глава 16

Едва стемнело, отряд Криницына поднялся и двинулся в сторону Невидова.

– Идем околицей, – приказал капитан, – шум не поднимаем, в бой не ввязываемся. Только в том случае, если нас засекут.

Но едва бойцы во главе с капитаном, пригнувшись к земле, короткими перебежками, вскарабкались на пригорок, как почти тут же столкнулись с гуляющим, как обычно, в слегка поддатом состоянии Климом.

– Кто такой? – зашипел капитан, тыча пистолетом ему в грудь.

– Я?! – испуганно выдохнул Клим, обдав Криницына густым облаком перегара.

Вопрос явно застал его врасплох. Было видно, что он себе его никогда не задавал и потому ответить затруднялся. Тем более сейчас, когда в грудь ему упиралось дуло пистолета.

– Ты, ты!

– Я – Клим. А ты кто?

– Хер в пальто. Ты – местный?

– Ну.

– Немцев в деревне много?

– В какой?! – удивился Клим.

– Да он пьяный, товарищ капитан, – сказал Захарченко.

– Вижу, не слепой, – огрызнулся Криницын. – Патрули есть?

– Нет, – на всякий случай четко ответил Клим, хотя понятия не имел, о чем идет речь.

Криницын коротко мотнул головой в сторону Невидова, зовя за собой отряд. Бросив недоумевающего Клима, бойцы бесшумно скрылись в темноте.

Клим проводил их взглядом, затем вздохнул и пошел дальше.

Отряд тем временем почти пересек деревню, но никого больше не встретил.

– Что-то немцев совсем не видать, – сказал капитан, озираясь.

– Попрятались, значит, – сказал Захарченко, который потихоньку начал волноваться – не нагородил ли он чепухи.

– Или уже ушли, – ответил капитан.

На площади у большого колодца тихо бормотало радио. Бормотало действительно по-немецки – видимо, расстроенный неудачей Тимофей забыл его выключить.

– Товарищ капитан, – зашипел Захарченко, кинув недобрый взгляд в сторону «тюльпана». – Разрешите взорвать.

– Пальцем взрывать будешь?

– Я гранату у рядового Прокофьева взял.

– Все равно нет.

– Разрешите хотя бы снять. Или провода перерезать.

– Отставить самодеятельность, Захарченко! – цыкнул на него капитан. – Не надо привлекать внимание. Пиздит себе и пиздит. Хлеба не просит.

Захарченко погрустнел, но затем увидел колодец и снова оживился.

– Товарищ капитан!

– Ну, что еще?

– Разрешите колодец взорвать?

– На кой хер?

– Без воды немецкую технику оставим.

– Людей ты без воды оставишь, а не технику. Немцы и из болота воды наберут, если что.

Захарченко расстроился, но опять ненадолго.

– Товарищ капитан, вон церква стоит. Разрешите взорвать?

– Церковь-то тебе чем помешала? – спросил капитан, который уже начал слегка побаиваться диверсантских склонностей Захарченко.

– Как символ.

– Чего символ?

– Ну, там, веры и прочее.

– Слушай, Захарченко, а ты кем до войны работал-то?

– Как кем? Взрывателем.

– Никогда б не догадался, – пошутил капитан, но у Захарченко с юмором было туго, поэтому он только серьезно сдвинул брови.

– Не вы первый, товарищ капитан. Взрыватель – профессия редкая, так просто не догадаешься.

Пробегая мимо дома Гаврилы, Захарченко снова оживился:

– Товарищ капитан, машина немецкая.

Криницын посмотрел на черную «эмку» у забора.

– Эх ты, село. Какая ж она немецкая? Это ж наша, советская.

– Так ведь это тех, что радио вешали. Может, взорвем все-таки?

– Боец Красной армии Захарченко, отставить свои довоенные привычки! – рявкнул вполголоса капитан. – Я сто раз уже говорил, что бой принимать не будем.

– А если тихо? – умоляющим тоном шепнул Захарченко. – Без взрыва. Разрешите ликвидировать, а?

– Ну, если только тихо, – сжалился, наконец, капитан. На самом деле он не очень понимал, что в такой глуши делает «эмка», но раз деревня оккупирована, то, значит, и машина уже во вражеских руках, так что хуже не будет. К тому же он уже начал опасаться за психику Захарченко – выброс энергии тому был явно необходим.

– Тихо и быстро, – уточнил капитан.

– Есть тихо и быстро!

Захарченко тут же упал на землю, как будто его подкосил невидимый серп, и, по-пластунски загребая руками землю, пополз к машине. Достигнув цели, достал из сапога огромный нож и ловко проколол все четыре колеса «эмки». Автомобиль с тихим печальным свистом сел на «обода».

– Далеко не уедете, – злорадно усмехнулся Захарченко, пряча нож обратно в голенище сапога. Наконец, его жажда деятельности была удовлетворена.

Вскоре отряд вышел к болотам по другую сторону Невидова. Капитан отдал приказ устроить привал.

– Передохнем, и в путь. С рассветом. А то в темноте, не ровен час, потонем все в болотах этих чертовых.

Глава 17

Утром Фролов проснулся там же, где и днем ранее – в хлеву под крышей. Снова трещала голова, и во рту плавала какая-то кислота. Несмотря на все протесты (естественно, только со стороны Фролова), Гаврила таки налил им вчера своего пойла.

«Прям дежавю», – подумал Фролов, щурясь от бившего через щели солнца. Что-то, однако, портило настроение. Кино… Варя… Никитин… Здоровье… Не то. Фролов напрягся, и тут же перед глазами встали странные военные в колхозе «Ленинский». Война! Точно. М-да… Война кому хошь настроение испортит… Нет, не война. Что-то более конкретное и мелочно-неприятное. А! Их за немцев приняли. Черт! Вот это очень нехорошо.

Фролов привычным макаром подполз к краю настила, спрыгнул на землю и, ковыляя от заново ушибленной пятки, вышел во двор. Диалог с Гаврилой был до боли похож на вчерашний. Так же в разговор встряла Ольга. Так же отсутствовал Никитин. Так же Гаврила в итоге пнул ни в чем не повинного Тузика. Было, впрочем, и кое-что новое. Например, на сей раз Никитин ночевал не у Тимофея, а у Серафимы. Кроме того, в отличие от вчерашнего дня в воздухе стоял какой-то невнятный гул, и Фролов не сразу смог отделить его от гула, стоявшего в его собственной голове. Этот внешний гул походил на далекие раскаты грома, вот только небо было безоблачным. Фролов понял, что именно это отдаленное громыхание всю ночь не давало ему нормально спать. В похмельном сне он принял его за надвигающуюся грозу. Он хотел было спросить Гаврилу и Ольгу про войну, но по их безмятежным лицам понял, что спрашивать бессмысленно – они ничего не знали. Но самым печальным отличием от вчерашнего утра были спущенные шины на «эмки». Это Фролов обнаружил, едва вышел со двора.

«Это что ж за сука нам колеса проколола?!» – мысленно застонал он и принялся бегать вокруг автомобиля, размахивая руками и хватаясь за голову, как будто от его беготни шины могли снова надуться.

Поняв бесплодность своих жестикуляций, он побежал искать дом Серафимы. По дороге встретил Тимофея – тот возился около радиоточки.

– О! – обрадовался Тимофей. – А я думал, куда вы делись. А я с утра с радио вожусь. Видать, на немецкую волну попал. Мощная зараза оказалась. Все мне прям перешибает.

– Слушай, Тимофей, у нас все четыре колеса проткнула какая-то сволочь. Ты бы смог починить?

Тимофей почесал темя.

– Можно. Только время займет.

– Сколько?

– Надо смотреть. Если порезали, хреново, а если просто прокололи, можно попробовать залатать.

– Тогда я тебя умоляю, займись машиной. Нам в Минск кровь из носу надо.

– Надо так надо, – пожал плечами Тимофей и с грустью глянул на «тюльпан», из которого по-прежнему доносилась немецкая музыка. – Зараза, – добавил он после паузы.

Оставив Тимофея, Фролов рванул дальше, но по мере приближения к дому Серафимы стал сбавлять темп, ибо приходилось смириться с простым фактом – покуда нет машины и торопиться некуда. Однако поскольку он все-таки уже находился на полпути, решил дойти до конца.

Забежал во двор и постучал в дверь. Безрезультатно. Обошел дом со стороны и забарабанил пальцами в стекло. Через минуту окно распахнулось, и появилась сонная и крайне недовольная физиономия Никитина.

– Че случилось? – просипел он.

– Кроме того, что какая-то сволочь проколола нам шины и идет война, ничего особенного. Отдыхай дальше.

– Кто проколол? – спросил Никитин, опустив тему войны как малоинтересную.

– А я знаю?! Может, ты и проколол с пьяных глаз. Чтоб с Серафимой подольше побыть.

Никитин растерялся – версия и вправду выходила складная, не поспоришь. Но Фролов пожалел оператора.

– Ладно, извини, Федор. Это я переборщил. Главное, что мы застряли. Понимаешь? Немцы наступают, а мы застряли.

– А это точно?

– Что мы застряли или что немцы наступают?

– Про немцев.

– Да кто ж знает. Других-то версий нет.

– Погоди, я щас.

Никитин исчез и через некоторое время выскочил на крыльцо, застегивая на ходу брюки. В руках у него были ботинки с торчащими из них носками.

– Ну, рассказывай, – сказал он, садясь на ступеньки.

– А что тут расскажешь? Я и так рассказал больше, чем знаю. Тебе мало, что ли? Слышишь, как грохочет?

– Да слышу, не глухой. Ночью самолеты летали. А Клим каких-то военных встретил. Они немцев искали.

– Немцев, – хмыкнул Фролов. – Да это не немцев. Это нас. Забыл, что ли?

Из двери высунулось сонное лицо Серафимы.

– Что случилось, Федь?

– Иди, иди, – замахал руками Никитин. – Видишь, я занят.

– Занят он! – фыркнула в своей привычной манере Серафима. – Прям совещание у него! Военный совет! Собрание!

– Да, собрание! – разозлился оператор и надавил рукой на дверь, тесня Серафиму обратно в дом.

Фролов был уверен, что Серафима возмутится, поставит ногу или вообще пошлет Федора к черту, однако она покорно позволила Никитину вдавить себя внутрь и ничего не сказала.

«Загадочные существа, женщины, – подумал Фролов. – Поди пойми их… Еще вчера она бы его за такое обращение на месте убила скалкой. А прошла одна ночь, она подарила ему себя и уже как будто не вольна распоряжаться собой. Как будто, отдавшись один раз, уже признала власть над собой. Словно ей стыдно или просто невозможно возразить мужчине после интимной близости. Словно она – жертва какого-то шантажа. И мужчина, зная об этой особенности женского поведения, сразу начинает слегка наглеть, если не сказать, хаметь».

– Что-то не пойму, когда мы успели немцами-то стать, – нахмурился Никитин, разобравшись с Серафимой и принявшись за носки.

– У тебя что, память отшибло?! Да все из-за радио этого. Михась наболтал, видать, с три короба. Что мы приехали радио немецкое ставить, ну и все такое. Ты ж слышал.

– А Клим?

– Что Клим?

– А Клим что наболтал?

– Этого я, извини, не знаю.

– А Тимофей? Он же тоже радио ставил. И вообще это его радио.

– Ну, Тимофей местный. С чего он будет, по их мнению, на немецком радио слушать? А тут мы, с машиной, рюкзаками, кино снимаем… Подозрительно. В общем, так. Я Тимофея к машине послал – может, залатает шины.

– А если нет?

– А если нет, то мы, Федор, пойдем в церковь.

– Зачем это? – удивился Никитин.

– Свечки ставить и молиться, чтоб живыми отсюда выбраться.

– Я б рад, да только церковь-то внутри пустая – голые стены.

– Молиться можно и в пустой. А ты, кстати, откуда знаешь?

– А я там был вчера. Гаврила водил.

– А я где был?

– А ты спал.

– Вечно я сплю, – удивился Фролов. – Жизнь проходит, а я сплю.

В этот момент где-то раздалось странное нарастающее стрекотанье. Фролов с Никитиным испуганно вытянули шеи и увидели, как за забором медленно проехал черный мотоцикл с коляской. Следом прошли немецкие солдаты. Они брели неторопливо, словно экономя силы. Негромко о чем-то переговаривались, то и дело поправляя съехавшие набок пилотки и вытирая со лба пот.

– Поздно молиться, – тихо сказал Никитин.

– Наоборот, – ответил Фролов. – Самое время.