Разумеется, к этому времени король давно проснулся. Он всегда представал перед своими подданными величественным; не пристало ему являться перед ними лысым, пыхтя, почесываясь и протирая глаза, как простому смертному. Он редко спал в собственной постели, а мадам де Ментенон никогда не спала в королевской парадной опочивальне. Его величество имел обыкновение спать в ее покоях и поутру возвращаться в свою постель для ритуала пробуждения.

Его величество приподнялся, а месье поддержал его, в чем не было нужды.

– Доброе утро, дорогой братец, – произнес Людовик. – Я пробудился.

– Доброе утро, сир, – ответил месье. – Рад видеть вас этим утром в столь добром здравии.

Месье передал брату чашку шоколада. Король обладал здоровым аппетитом, но никогда не вкушал ни крошки по утрам. Шоколад в чашке остыл и подернулся пенкой, ведь его несли через весь дворец из далеких кухонь; в Версальском дворце блюда неизменно подавались на стол холодными.

Его величество намеренно отказался от удобств ради великолепия и точно так же пожертвовал уединением частной жизни, чтобы не спускать глаз со знати и держать ее в узде. Любой аристократ мог считаться потенциальным врагом, как Людовику было хорошо известно со времен гражданской войны, развязанной против него собственным дядей. Отчасти Люсьен был обязан своим фавором при дворе той непоколебимой верности, с которой служил Людовику его отец.

«Когда я достигну зрелых лет, – подумал Люсьен, – и, увечный, как отец, вернусь в Барантон, надеюсь, что буду в такой же чести, как он».

Люсьен отвел полог ложа. Месье протянул руку его величеству, помогая ему встать. Его величество милостиво соблаговолил принять помощь. В ночной рубашке и в коротком парике, окруженный придворными, которые удостоились великой благосклонности – права первого входа, он вышел из алькова, где помещалось его пышное ложе.

Лоррен подал его величеству шлафрок.

Стоя в дверях первого покоя, церемониймейстер ударил об пол своим жезлом и возвестил:

– Его величество пробудился.

Духовник его величества преклонил колени рядом с ним возле ложа. Не переставая болтать, придворные глядели, как молится король.

Люсьен, Лоррен, месье, лейб-медик, лейб-хирург образовали маленький эскорт, сопровождавший его величество к закрытому седалищу с судном. Люсьен внимательно следил за его величеством, боясь заметить малейшие симптомы его давнего недуга. К счастью, со времен операции утренние омовения перестали причинять королю боль. Люсьен опасался за жизнь своего монарха. Людовик привык стоически, безмолвно терпеть страдания. Однако за год болезни тело жестоко его измучило.

Немало потерзал его и хирург.

Люсьен не мог не признать, что Фагон и Феликс исцелили его величество от анального свища. Прежде чем приступить к лечению короля, хирург изрядно попрактиковался на крестьянах и узниках. Многих из них он отправил на тот свет и распорядился похоронить под покровом ночи. Он также запретил сопровождать погребение колокольным звоном, дабы никто не узнал о его неудачах.

«Вместе с тем, – думал Люсьен, – не буду спорить, кое-кого он спас. Он вернул нам короля. Что будет, когда его величество опочиет и на трон взойдет монсеньор?..»

Как его величество мог произвести на свет монсеньора, столь жалкого и бесцветного наследника, было выше понимания Люсьена.

Люсьен утешал себя тем, что его величество пребывает в отменном здравии. Король был стар, но бодр, крепок и деятелен в самой своей старости.

Месье поднес его величеству чашу с винным спиртом. Его величество омочил в ней кончики перстов. Люсьен поднес ему полотенце. Его величество отер руки.

Фагон осмотрел короля, что делал каждое утро.

– Ваше величество находится в добром здравии. – Фагон говорил намеренно громко, так чтобы его слышали придворные. – Если его величеству угодно, я могу побрить сегодня его величество.

– Весьма польщен, – откликнулся Людовик. – Давно ли вам приходилось брить чей-либо подбородок, Фагон?

– В последний раз, когда я был учеником, но бритва моя с тех пор не затупилась.

Королевский цирюльник отошел в сторону, скрывая разочарование оттого, что его сместили в столь важный день. Доктор Фагон побрил его величество. Он снял с короля маленький утренний парик и сбрил коротенький седой ежик точными, рассчитанными, плавными движениями.

– Отличная работа, сударь. Быть может, в вас погиб превосходный цирюльник.

Если Фагона и оскорбила эта острота, он не подал виду.

– Все мои таланты навеки в распоряжении вашего величества.

Ритуал утреннего пробуждения шел своим чередом, и церемониймейстер отворял двери королевской опочивальни все прибывавшим и прибывавшим придворным. Когда в спальный покой вступили удостоившиеся права пятого входа, Люсьен с негодованием заметил, что отец де ла Круа пренебрег приглашением его величества.

«Любой, не оценивший подобную честь по достоинству, поступает мерзко, – подумал Люсьен. – Но для иезуита столь грубое нарушение этикета просто непростительно».

Месье совлек с его величества шлафрок и передал ему рубашку. С ее воротника и обшлагов хлынул водопад кружев. Его величество надел чулки тончайшего французского шелка и панталоны черного атласа. Ножны украшал жемчуг, а эфес шпаги – затейливый орнамент. Жюстокор был заткан золотыми лилиями. Все ткани, из которых были сшиты его одеяния, были произведены на лучших французских мануфактурах ради сегодняшнего триумфа, ибо сегодня надлежало произвести неизгладимое впечатление на итальянцев, похвалявшихся, что это их-де сукно, их кружево и кожа и украшения задают тон в мире моды.

Месье стал на колени перед братом и помог ему надеть башмаки на высоких каблуках. Хотя его величество отказался от цветов пламени и солнца, к которым питал пристрастие в первые годы царствования, он по-прежнему являлся на официальных приемах в красных туфлях. На их массивных золотых пряжках сияли бриллианты. Благодаря высоким каблукам рост его величества увеличивался до пяти с половиной футов.

Лакей принес небольшую приставную лесенку; Люсьен вскарабкался по ней. Изготовитель королевских париков передал ему новый, изысканный парик его величества, львиную гриву, сплетенную из блестящих черных человеческих волос. Люсьен возложил его на голову монарха и расправил на его плечах длинные завитые локоны. Парик добавил королю еще три дюйма роста. Где-то в предместье Парижа крестьянская девица продала на парик свои волосы, выручив столько же, сколько ее отец – за год непосильного труда.

Монсеньор великий дофин передал королю шляпу. Белые страусовые перья словно мерцали в утреннем свете.

Гул одобрения волной прокатился по выстроившимся за балюстрадой придворным; точно по команде, они одновременно отдали поклон королю.

Его величество возглавил торжественную процессию и, сопровождаемый членами семьи и фаворитами, отправился навстречу новому дню.

Невзирая на приглушенный ропот рабочих, Мари-Жозеф заставила их процедить морскую воду из нескольких последних бочек. В сачке остались клочья водорослей, несколько улиток и пять-шесть живых рыбок.

– Просто вылейте воду в бассейн, мадемуазель, – посоветовал лейтенант мушкетеров. – Демон же ловил рыбу, поймает и этих.

– Я хочу научить русалку брать корм у меня из рук, – сказала Мари-Жозеф.

– Берегите пальцы, – скривился мушкетер.

– Если бы она хотела, то могла бы укусить или даже утопить меня вчера ночью, – возразила Мари-Жозеф, – а она мне ничего не сделала. Так что мне нечего бояться.

– Кто знает, что у этих демонов на уме, – философски заметил он, как будто имел немалый опыт общения с демонами.

– А вы не могли бы доставить мне еще живой рыбы? – спросила она одного из рабочих.

– Рыбка-то живая, мамзель, не скоро ловится.

Он провел рукой по жидким темным волосам.

– Если привезете живой рыбы, граф Люсьен вам хорошо заплатит.

– А если не привезете, как следует отхлещет… – стал насмехаться над приятелем загорелый молодой парень в повязанном по-пиратски платке. – А кнутик-то одолжит у Жоржа.

– Никогда он не сделает ничего подобного! – воскликнула Мари-Жозеф, но потом спохватилась и подумала: «А вдруг может? Решит, что кто-то непочтителен к его величеству, и отхлещет».

– Сколько вам понадобится живой рыбы, мамзель, и сколько вы заплатите?

– Привезите столько, сколько зараз можете съесть за обедом, если, кроме рыбы, нет ничего другого.

Рабочие выловили из бассейна последние клепки разбитой бочки и пошвыряли их на дно повозки. Испугавшись грохота, русалка забилась еще глубже под одного из Аполлоновых дельфинов. Рабочие притронулись к шляпам, забрались в повозки и укатили.

Снова откуда ни возьмись примчались несколько садовников, снова разровняли следы колес и копыт на гравии, снова убрали все до единого конские яблоки и исчезли, расставив по одной безупречной линии деревца и кустарники в кадках и оборвав все увядшие цветы.

Мушкетеры принялись опускать полог шатра, чтобы Мари-Жозеф осталась наедине с русалкой. Она сидела в тишине не шелохнувшись, а сверху и с боков на нее лился шелковистый солнечный цвет. Русалка под водой подплыла ближе.

Мари-Жозеф придирчиво осмотрела живых рыбок. Они бились и трепетали. Если она не сумеет быстро подманить русалку, придется бросить их в бассейн, иначе они уснут. Мари-Жозеф закатала расшитый рукав амазонки до локтя, опустила руку в кувшин и схватила одну рыбку.

Поплотнее сжав ее извивающееся тельце в кулаке, Мари-Жозеф стала на колени и потрясла ею под водой:

– Ну плыви сюда, ну пожалуйста!

Русалка устремилась вперед, но в последний миг повернула в сторону. Вокруг запястья Мари-Жозеф заиграла рябь.

– Ну плыви сюда, ну пожалуйста, смотри, какая вкусненькая рыбка!

Русалка плавала вперед-назад, со ступенек до нее почти можно было дотянуться рукой.

– Ну пожалуйста, ну, русалочка! Тебе надо есть.

Рыбка в кулаке у Мари-Жозеф слабо забилась. Русалка стрелой метнулась мимо нее, слегка оцарапав когтями кончики ее пальцев. Мари-Жозеф ахнула от восторга. Русалка выхватила у нее рыбу и проглотила.

– Умница, вот и умница, русалочка!

Вне себя от радости, Мари-Жозеф выловила из кувшина вторую рыбку.

– Русалочка, плыви ко мне!

Испуганная собственной смелостью, русалка отплыла к Аполлону и скрылась под копытами его солнечных коней.

«Может быть, Аполлон гонит колесницу против солнца, чтобы остановить время, – подумала Мари-Жозеф. – Может быть, если он будет двигаться с запада на восток, время потечет вспять, и мы никогда не умрем и будем жить вечно».

Она оглянулась и только сейчас заметила сияние солнца, проникавшее сквозь прозрачный шелк шатра.

У нее перехватило дыхание. Солнце поднялось уже высоко, намного выше, чем она ожидала. Она швырнула рыбку в бассейн, взбежала по лестнице, хлопнув дверью, кинулась вон из клетки и бросилась во дворец.

«Когда же ускакал граф Люсьен? – недоумевала она. – Всего несколько минут тому назад!»

Она неслась по Зеленому ковру к Версалю, стараясь уверить себя, что еще не так поздно.

Она ворвалась в комнату Ива, надеясь, что в постели никого не будет, что он уже ушел, что его разбудила Оделетт. Но он, тихонько похрапывая, лежал в темноте.

– Ив, пожалуйста, проснись, умоляю, прости меня!..

– Что? – пробормотал он. – В чем дело, что случилось?

Он сел в постели, всклокоченный и смешной.

– Что, уже семь?

– Уже половина девятого, прости меня, я пошла кормить русалку и забыла обо всем на свете.

Уж лучше бы он разозлился и накричал на нее, чем молча глядел с убитым видом.

– Прости, – повторила она.

– А мне ведь так нужно было туда явиться, – протянул Ив.

Мари-Жозеф опустила голову. Она глубоко осознавала собственную вину и оттого чувствовала себя не взрослой девицей, а нашалившей маленькой девочкой и не находила ни оправданий, ни отговорок.

– Я знаю, – прошептала она.

Ее тяготило молчание.

– Где Оделетт?

– Я отправила ее прислуживать мадемуазель вместо меня, – сказала Мари-Жозеф. – Откуда ей было знать, что тебя следовало разбудить! Это я виновата, я не сдержала обещания.

Ив обнял ее за плечи.

– Ничего, – возразил он с деланой бодростью, – уж лучше поспасть подольше, чем проснуться ни свет ни заря и благоговейно взирать, как старик встает с постели и отправляется на седалище с судном.

Мари-Жозеф попыталась было рассмеяться, но вместо этого прикусила губу, сдерживая слезы.

– Да никто и не заметит, что меня там не было! – с жаром заявил Ив. – А русалка стала наконец есть?

– Проглотила несколько рыбок, – грустно произнесла Мари-Жозеф.

– Да это же прекрасно! – воскликнул Ив. – И куда важнее королевских милостей! Я знал, что у тебя получится.

– Ты слишком добр ко мне, – сказала она. – Я такое натворила, а ты не сердишься и даже готов похвалить!

– Вздор, пустяки, забудь, – перебил ее Ив. – А сейчас уходи, дай мне одеться в благопристойном одиночестве.

Она поцеловала его в щеку. Проходя по гардеробной, соседней с их спальнями, она услышала его голос:

– Сестрица, а нет ли у нас хлеба и шоколада? Я умираю с голоду.